Некроманты (сборник) - Вячеслав Бакулин

«Пора», – напоминает мастер Громе и тянет девочку следом – уже настойчивее. Безмятежно улыбается оранжевый брат. Мужчина на бегу выкрикивает чье-то имя. Хи..! Хи..! – слышится девочке, и почему-то она уверена, что мужчина обращается именно к ней. Она замедляет шаг и останавливается, выдернув руку из ладони старого мастера.

Мужчина останавливается рядом. Переводит дыхание. Прикасается к шляпе с пером.

– Мастер Громе.

Старик мгновение всматривается в его лицо. Потом напряжение оставляет его, сменившись покоем.

– А-а, господин Кемме! – говорит мастер Громе. – Давненько не виделись. Куда же вы пропали тогда, в самый разгар сделки?

– Неважно, – отвечает мужчина.

Он во все глаза смотрит на девочку, словно ища в ней какие-то одному ему ведомые черты. Она застенчиво поднимает на него глаза и видит, что лицо его похоже на дерево, изъеденное временем. На неровную деревянную сваю, от которой идет тепло.

Потом он смотрит на мастера и оранжевого брата в упор. Жестко и непреклонно.

– Я пришел, чтобы забрать свою дочь.

– Позвольте! – возмутился мастер Громе. – Вы не можете вот так вот запросто…

– Могу, – просто говорит мужчина с испорченным лицом. Потом протягивает девочке руку: – Здравствуй, дочка. Меня зовут Коль. Пойдешь со мной? Тебя ждет мама.

Девочка берет его за руку. На сердце у нее становится тепло-тепло, внутри будто пляшут горячие радостные искры. Девочке кажется, что она пробудилась от долгого горячечного сна.

Старый мастер кричит им вслед что-то о вечной жизни, альде и Оранжевом огне, но девочка уже не слушает его. Она идет навстречу плачущей женщине с глазами цвета осеннего неба, сжимая в одной руке соломенную куклу, а в другой – руку мужчины, который почему-то решил стать ее отцом.

Девочка знает, что он все ей объяснит.

Совсем уже скоро.

Мила Коротич

Иероглиф на губах

В нужном доме была дверная ручка, редкость для этих мест. Здесь научились запросто носить заморские одежды, если надо, но двери в домах оставили раздвижными, как и раньше. Сейчас мимо окон и витрин в центре города проходили рикши в костюмах и шляпах, подвозя дам в расписных кимоно. Но Айван уже давно свернул с центральной улицы и шел мимо убого одинаковых домиков с раздвижными дверями, а то и совсем без них.

В первый раз Айван счел наличие дверной ручки добрым предзнаменованием, знаком, что поступает правильно. Сейчас он не был уверен даже в том, что дуга на двери – не часть морока. Десять лет назад в промерзшей лесной хижине тоже была ручка. За нее тогда взялась кормилица, и доброй женщины не стало в ту же ночь. «Я растянул свою агонию надолго, – подумал Айван, входя в темный дом. – Может быть, сегодня она наконец закончится…»

…Закутанный в подбитый мехом плащ, отец читал вслух «Путь воина», переводя каждую фразу на английский. Так он, верный себе, упражнялся сразу в двух языках. Даже в седле посол оставался ученым. Айван слышал его из высокой повозки. Завешенная циновками, она защищала от снега двух подростков и их кормилицу – немолодую женщину, одетую в мужское японское платье. Иногда отец заглядывал внутрь, встречаясь взглядом со старшим сыном. Айван старался выглядеть серьезным и не дремать, сохранять лицо. Сдержанная улыбка женщины успокаивала посла: с сыновьями все хорошо. Младший, прижавшись к кормилице, безмятежно спал, укрытый теплым одеялом. Время от времени кормилица сама отдергивала циновку и смотрела на засыпанный снегом путь: море черных деревьев с одного края, белое безмолвие с другого. Далеко-далеко впереди едва виднелись огни городка. Туда еще ехать и ехать. Няню что-то тревожило, но она не подавала виду, как и положено восточной даме. Айван же видел, как снег падает на землю и усыпляет день. Солнце уже задевало верхушки деревьев.

Выстрел взорвал тишину. Заржали лошади, гортанные крики местных проводников и ругань охраны порвали шелк вечера, как крестьянский нож тонкую сёдзи, с треском, варварски. Айван схватился за саблю на поясе. Выстрелы не прекращались. Японские древние ружья и карабины посольского отряда вступили в агрессивные переговоры.

– Разбойники… – Няня все еще пыталась сохранять видимость спокойствия. – Самураи презирают ружья и идут в бой с мечами.

– Нам сейчас это знать незачем, – рявкнул на нее Айван и высунулся из повозки. Оставшиеся в живых европейцы стояли кругом, но такая оборона стоила им дорого. Несколько всадников уносились в сторону дальних огней. Еще две лошади силились встать, истекая кровью и брыкаясь. Черно-красное месиво растекалось под их брюшинами.

И тут горящая стрела угодила в повозку. Затем еще и еще. Пламя охватило стены – циновки горели споро.

Мишу даже не плакал, так сильно испугался.

– Бегите! Прочь! В лес! – приказал отец. Он уже был ранен, левая рука бессильно свисала, а бакенбарды были опалены. Треуголку, похоже, сбило пулей. – Бегите, мы найдем вас!

– Вон! Прочь! – заорал он на попытавшегося выхватить саблю Айвана. – Не до тебя, мальчишка! В лес! Защищай брата!

Мишу и кормилица уже бежали к лесу. Никто – ни враги, ни свои – не смотрел в их сторону. Айван не посмел ослушаться отца.

Лес спасать беглецов не собирался. Он встретил их равнодушным полумраком. Корни и камни, чуть присыпанные снегом, целые этажи обломанных мертвых веток, сухостой, спутанный лианами мох, в котором вязли ноги. И жуткая тишина. Словно занавес опустился за путниками, вошедшими в лес. Когда просвет опушки уже стал невиден, няня остановилась.

– Не будем уходить далеко, – сказала она. – Этот лес деревьев Дзюкая хорош только днем, он не любит живых. Его стоит бояться.

– Живых людей нам надо бояться… – Айван решил, что теперь он старший. – Няня, если не уйдем подальше, нас смогут отыскать не только люди отца, но и те, кто на нас напал.

Женщина не нашла, что возразить. Мишу поддержал брата:

– Мы еще немного отойдем – и всё. Папа будет искать, пока не найдет, а бандиты и не заметят, что мы были.

Няня молча разорвала рукав нижнего платья и повесила ленточку на ближайшую ветку. Айван толком не разглядел, но на ней, кажется, были мелкие темные цветы.

– Пойдемте, начинается снежная буря, темнеет. – Улыбнувшись, женщина попыталась успокоить мальчишек, как делала это всегда: – Хорошо, что я в мужском костюме. Представляете, как неудобно мне было бы в кимоно! А ваш папа смотрел осуждающе… – Няня пыталась шутить. Мишу взял ее за руку.

– Ты очень красивая в этом наряде, няня. Почти как мама.

В ответ женщина укрыла мальчика припасенным одеялом. Через каждые десять шагов она оставляла тряпицу на ветке. Цветов на ткани становилось всё больше. Да и шаги давались нелегко: ни дороги, ни тропы, ищешь место, чтоб поставить ногу и не упасть, делаешь шаг – и думаешь только о следующем. Мишу приходилось тяжелее всех – его шаги были самыми маленькими и частыми. А еще Айвану казалось, что он слышит что-то вроде вздоха. Когда остановились в очередной раз, он вздрогнул и оглянулся: нет, никого. Мишу посмотрел на старшего брата, и Айван торопливо отвел взгляд. Задать вопрос Мишу не успел.

– Туда. Похоже, там хижина. – Няня указала вправо. – Тот, кто ее строил, уж наверное, хотел жить. Молодые господа, я прошу вас, не задавайте вопросов сегодня. Завтра я все постараюсь объяснить. Нам надо укрыться от ветра.

Она поспешила, насколько было возможно. Мальчики – за ней. Но внутри крохотной хижины не было даже очага. Скорее, укрытие было похоже на нору в сухостое, шалаш с плетенной из веток дверью. Трое едва уместились внутри, но тут действительно было теплей. Женщина села у входа, мальчики устроились дальше. Няня быстро кинула на землю принесенное одеяло, расстегнула их меховые плащи-накидки, соединила вместе и велела сидеть, обнявшись, под общим пологом из одежды.

– Молодые господа, мальчики мои, дети моей сестры, – заговорила она, когда закончила. Впервые няня обратилась к ним так. – Что бы вы ни увидели и ни услышали сегодня ночью – молчите и не смотрите этому в глаза. Не смотрите совсем, если сможете. Молитесь вашим богам молча, если умеете. А завтра, что бы ни произошло, как только станет светло, идите по меткам назад и выходите из леса как можно скорее.

Айван заметил, как тяжело и тихо женщина говорила и что одной рукой она придерживала дверь. В темноте шалаша вряд ли кто-то заметил бы больше. Затем мальчики почувствовали, что сверху на них уложили еще что-то. Только после этого няня забралась к ним под полог. Согретые собственным дыханием и теплом тел, Айван и Мишу вскоре провалились в сон.

Сон был похож на забытье вперемешку с кошмаром и явью. Чьи-то шаги и вздохи вокруг хижины, ужас, заползавший вместе с холодом под полог, голос няни, умолявший о чем-то по-японски. До сознания доходили только некоторые слова. «Пощади». «Христиане». «По моим меткам». «Моя кровь». «Заблужусь в буран, если не проводишь».