Сосуд и зеркало. Развитие эмоционального ресурса личности в психотерапии - Евгения Трошихина

Архетип поглощения, один из вариантов темной стороны материнского архетипа, часто бывает представлен образом волка.

«Темное стремление к уничтожению – такая же часть архетипа матери, как и его светлая сторона, связанная с зарождением новой жизни» (Биркхойзер-Оэри С., 2006, с. 39–40). Время от времени женщина переживает в себе теневую сторону материнства, поскольку, вступив в контакт с внутренним феминным началом, неизбежно встречается с архетипической смертоносной Матерью. Это такие черты женщины, которые ведут ее к саморазрушению и оказывают пагубное воздействие на других людей: детей, любимого мужчину, друзей. Однако осознанное переживание женщиной теневой стороны может способствовать ее освобождению от бессознательного стремления к разрушению (Биркхойзер-Оэри С., 2006).

Зоя говорила о том, что при взаимодействии со своей дочерью замечает за собой черты собственной матери, о сложных отношениях, которые она не в силах изменить к лучшему. Она рассказывала, что маленький ребенок вызывал у нее ощущение тоски и скуки. Постоянная забота о младенце воспринималась как пустая трата времени. «Женщина в этот период ни о чем не думает, живет, как жвачное животное. Темы разговоров молодых матерей, гуляющих в парке с колясками, крутятся вокруг одного и того же, как ребенок покушал да покакал. Если младенец уснул, можно хотя бы книжку почитать, а так он притягивает все внимание. Ребенок – существо, с которым невозможно общаться на равных. Когда появилась дочь, я перестала чувствовать, что развиваюсь, надо было опуститься и проживать заново до взрослого состояния, начиная от животных проявлений. Никогда не вызывал ребенок ощущения чуда, как говорят и пишут. Кажутся гламурными личики на обложках журналов, розовый младенец, и все счастливы – в этом нет правды жизни. Это период сплошных трудностей. Ребенок все время с матерью, хочешь спать, а надо кормить. Мать не может оставить ребенка и делать то, что ей хочется. В это время не хватает ощущения себя как отдельного человека. И не скажешь никому, потому что это социально неодобряемо. Не покидало чувство вины из-за того, что я должна делать что-то такое, чего не могу. Когда дочь плакала, я пыталась успокоить ее: думаю, попою песню, а она еще больше плачет, кричит. Я хотела убежать, чтобы не слышать этого. Недавно она начала петь заунывно, как ножом по стеклу. Я сказала ей, чтобы она перестала, что это невыносимо. Вот, ответила она, а ты так пела мне, невыносимо.

Когда другие дети кричат, я воспринимаю это абсолютно спокойно. А дочь кричала мне, что я плохая мать, раз не могу успокоить, и у меня возникал гнев».

При этом Зоя делает для своей дочери все то, что считается необходимым. Покупает нужные вещи, заботится о ее обучении и здоровье. Читает ей книжки, играет в игры, рисует с ней, водит в кружки. Дочь занимается активным видом спорта. Ее ставит в тупик, что дочь не хочет признавать своих обязанностей: убирать игрушки, самостоятельно делать уроки. Никакие уговоры и увещевания не помогают. Дочь может закатывать истерики, добиваясь того, что ей хочется. Она много времени проводит у телевизора и не слышит маминых объяснений о его вреде. Ее трудно уложить спать, она требует читать ей книги, и это может длиться часами, а утром она долго не встает. У меня сложилось впечатление, что дочь пытается отстоять свое право быть услышанной матерью, хочет, чтобы мама была отзывчивой, хочет пробудить мать к жизни.

Именно эту игрушку – грязного ребенка, которого Зоя хотела принести из дома на сессию, ее дочь выбрала из всех игрушек поиграть и сказала, что это она сама. Зоя поняла, что ее собственные отношения с матерью повторяются во взаимоотношениях с дочерью.

«Волк – агрессия на все и на себя, что я оказываюсь в подобных ситуациях». Бывает так, что для женщин необходимость заботиться о маленьком ребенке ощущается как вынужденная зависимость, воспринимается как оковы реальности, не дающие развернуться собственному духу. В их представлении оптимум самореализации человека достигается интеллектом, приобретением знаний, ответственным трудом, а ребенок уводит в сторону от этой генеральной линии развития.

Если мать отпускает часть Эго-контроля, чтобы находиться на уровне развития ребенка, в одном разделенном пространстве, то ребенок чувствует себя в безопасности. В состоянии мечтательности, когда в голове спокойно проплывают мысли, чувства, ощущения, обрывки фантазий, мать улавливает настроения и желания ребенка. Уилфред Бион назвал мечтанием способность матери быть открытой проецируемым ребенком потребностям и чувствам. В его модели «контейнера-контейнируемого» уравновешенная мать может принять сильные страхи ребенка и реагирует таким образом, что ребенок получает обратно испуганного себя, но уже в более мягкой форме, такой, что он теперь может вынести эти страхи. Таким образом, сильные чувства становятся управляемыми самой личностью ребенка (Самуэлс Э., 1991).

Младенец через проективную идентификацию вкладывает в разум матери состояние беспокойства и ужаса, которые чувствуются невыносимыми, поскольку он не способен придать им смысл. Мать, находясь в состоянии спокойной восприимчивости, способна понять чувства младенца и придать им значение. Младенец, интроецируя обратно смысл, развивает таким образом способность отражать свои собственные состояния (Hinshelwood R., 1989; Knox J., 2008).

У. Бион подчеркивал, что младенец нуждается в матери, которая может чувствовать его беспокойство и в известной степени обеспокоиться сама. «С точки зрения младенца, она должна как бы вобрать в себя страх, что ребенок умер, и тем самым пережить его. Это тот самый страх, который ребенок не может содержать в себе» (Bion W. R., 1967, p. 104).

Мать может реагировать тревогой и неспособностью понимать, может говорить про себя: «Я не понимаю, что не так с этим ребенком», – устанавливая эмоциональную дистанцию между собой и плачущим ребенком. Мать, восприняв исторгнутую младенцем проекцию, возвращает ее в виде никак не модифицированного страха. Или мать вместо того, чтобы нейтрализовать проецируемый ребенком страх, возвращает ему безымянный ужас, поскольку она не выносит такого ребенка. Этот последний пример соответствует модели «отрицательного контейнера – контейнируемого» (Гринберг Л. с соавт., 2007).

Если женщине пришлось рано повзрослеть и она отстраняется от себя маленькой, то нисхождение до уровня неразумного «грязного» ребенка пугает ее. Наоборот, она ждет от своего ребенка, что он станет разумным, когда с ним можно будет делать что-то полезное, умное, видимо, повторяя тот паттерн, который сложился у нее в детстве с собственной матерью.

Если для матери сознательный уровень является приоритетным и его немыслимо слегка отпустить, погрузиться в мечтательность, если время и силы, затрачиваемые на младенца, кажутся напрасной и обременительной тратой, более того, личностной деградацией, то мать не может предложить себя ребенку в качестве эффективного контейнера.

Мечтательность существует в переходной области, между сознанием и бессознательным, сном и активным бодрствованием, в третьем пространстве, но если у женщины эта область не развита, то у нее нет «контейнера», в который ребенок смог бы поместить свои необработанные чувства. Нет области для их модификации, поскольку ее внутренний мир двумерный, где сознание и бессознательное слитны или приравниваются друг к другу. Возможно, что в таком случае аффекты ребенка проходят сквозь мать, как через стекло, и ее взгляд вообще ничего не возвращает. Несмотря на присутствие матери, ребенок как бы один или даже как будто его самого и нет, психически.

«В случае „как бы“ личности разворачивание Самости, которое включает поиск эмоционально питающих фигур привязанности, встречает вместо этого пустую, враждебную или несоответствующую окружающую среду, настолько не настроенную на их субъективную реальность, что человек чувствует себя невидимым и/или связанным с ней опасной связью» (Solomon H. M., 2007, p. 198).

«Для „как бы“ личности эффект раннего переживания отсутствующего, безразличного или жестокого другого приводит к нейрофизиологическому стрессу и травматическому диссоциативному ответу. Диссоциация сопровождается интернализацией ужасающего чувства отсутствия, пустоты или угрозы для выживания Самости там, где было архетипическое ожидание обнаружения отзывчивого, мягкого другого. Он должен был бы облегчить физиологический и психологический рост и разворачивание Самости через свою достаточно хорошую эмоциональную настроенность на ребенка» (Solomon H. M., 2007, p. 204).

Зоя упомянула один сон, который приснился ей в юности. Он иллюстрирует такое внутреннее состояние.

«Я, маленькая, стою на дорожке в чудесном саду, впереди вижу маму, иду к ней, но она превращается в облако, и я прохожу сквозь него и оказываюсь растворенной в воздухе. Невыносимое ощущение исчезновения».