Ручей (СИ) - Пяткина Мари

— Неприятно, я понимаю, — сказала та. — А ты отнесись к этому легко — ну, подумаешь!

— Я не могу, — покачала головой Лана, разбрызгивая слёзы, потому что всякий раз, стоило задуматься над гадкой ситуацией, начинала плакать.

Тогда Катя молча обняла её, большая и тёплая, пахнущая мылом и свежим потом.

Накануне перед боем явился Алексей.

— Ты на меня своего красавца не натравишь, чудовище? — спросил в дверях. — Иди, погуляй, раклэ, нам с мамой надо поговорить.

— А стоило бы, — произнесла Лана, когда Капелька послушно вышла, прихватив мячик.

— Ну, меня, положим, он завалит, ну, ещё двух человек, но на этом всё. Ты же сечёшь, что тогда с колыбы уже не свалишь, даже прикапывать не станут, просто выпиздят на свалку, как требуху рогача.

— Просто скажи, зачем пришёл, потому что я на тебя смотреть не могу, — выдавила Лана.

— Я начинаю чувствовать себя виноватым, — словно с удивлением заявил Шульга, по-свойски усаживаясь за столик. — Давай перетрём, потому что зарёваный ебач на ринге мне в хуй не упёрся.

Серый устроился у неё под боком и застыл, как часто делал, разглядывая Алексея. Он всегда прекрасно чувствовал эмоции Ланы, почувствовал и теперь. На секунду захотелось швырнуть его в Шульгу, и будь что будет, но как же Капелька? Ведь тогда между нею и Вечностью никого не останется…

— Блядь, в самом деле чувствую себя скотиной, — продолжал он. — С чего бы? Давай-ка базану. Суд присудил опеку над ребёнком Павору. Ты собиралась остаться на отключённой станции. Я предложил возможность пересидеть паршивое время в колыбе и даже вариант срубить бабла. Ты пересидела? Да. Заработала? О да! Ну так какие могут быть предъявы? Я тебя не в церковь звал, и я не поп. Ты знала, куда идёшь, и с кем.

— Но ведь ты со мною спал!

— А вот это работает в обе стороны, — Шульга покачал пальцем. — Потому что я тебя не насиловал, тебе всё нравилось. Ты взрослая баба, ранее состоявшая в браке с мудаком. Ты же не думала, что я влюбился и женюсь на тебе?

— Лёш, просто уходи!

— Я деньги принёс, — Шульга положил на стол увесистую «котлету», вставая. — Чтобы ты не говорила про «мой карман».

— Кажется, я понимаю, почему жена с тобой не спит, — сказала Лана. — Она чувствует твоё мерзкое нутро.

— А вот это тебя уже не касается, — с настоящей ненавистью ответил Шульга, и зверь рядом с нею зацокал, поднимая отростки. — Моя семья — это моя семья, и к ней никто не смеет лезть. А на твоём месте будет двести.

От этого ужасного разговора Лане и в самом деле стало легче, словно все ё наконец-то обзавелись своими точками. Исчезло чувство обиды, ведь обижаться можно на кого-то близкого, а на ядовитую гадину обижаться бессмысленно, та не виновата в собственной отраве. Её надо убить, либо сбежать.

Перед самым боем неожиданно заглянула Катерина, в прежнем кричащем костюме посуды. Это было странно, ведь через нулевую точку уже прибывали гости, и женщины занимались ими.

— Что, Кать? — только и спросила Лана, лёжа на кровати.

Сегодня она не одевалась в платье Белль. Пойдёт как есть, в джинсах и худи. Пляски под дудку Шульги закончились.

— Я сплю и с букмекером тоже, ну, ты знаешь, — сказала Катя. — Игорёк.

— Допустим, — ответила Лана, хотя была без понятия, с кем именно гуляет весёлая певица.

— Обычно ставки были на Серого. Однако сегодня Шульга поставил на его противника. Много поставил, Игорёк прихуел.

А вот это уже было по-настоящему скверно.

— Он сразу сам поставил, через левого парня, и предложил мне сделать то же самое, — продолжала Катерина. — Просто будь в курсе. Кстати, вот, держи, тебе передала какая-то мадам.

И протянула бумажную записку, которую Лана, не глядя, сунула в карман. Потом прочтёт.

Её охватила ненависть. Хотелось разбить всю комнату, искрушить мебель и технику, изорвать и уничтожить всё вокруг, но что это даст, кроме минутного облегчения? Нет, Лана оставит эмоции для последнего в жизни проклятого ринга.

— Знаешь что? — она открыла ящик стола, достала увесистую котлету, принесённую Шульгой. Ею Лана собиралась швырнуть ему в рожу на прощанье, но теперь передумала, и сунула в растерянные руки Катерины. — Поставь на Чудовище. И, кстати…

— Да? — Катерина обернулась.

— Мне нужен стимулятор. Что-нибудь, чтоб не чувствовать себя квашнёй.

— Не расслабиться, а взбодриться? — спросила Катя. — Кокаин, фен или глазные капли?

— Именно так.

Глава 42. Павор

— Я кое-что узнал, — сказал яйцеголовый, явившись в пятницу вечером. — Ваша жена не просто так выиграла суд, Павор Игнатьевич. Её покровительница из ОЗДЖ получила крупный ручейный грант на строительство научного ксенокомплекса на территории иномирья.

— Ну и что? — хмуро спросил Павор.

С заводом не ладилось, кредит предлагали лишь сомнительные банки и под грабительские проценты. Он застрял в ебаной чёрной полосе, которую широкой кистью нанесла из зловонного ведёрка с дёгтем условно бесплатная пизда, ничтожная домашняя баба.

— Уголовное дело на неё закрыли, в ближайшее время Ручей объявит земли заповедными и точки прекратят существование не только в карантине, а а зоне намного шире, к примеру, у Шульги заберут его колыбу. Грант выделен под изучение мозгоедов. Походу, ваша жёнушка теперь важная фигура на доске.

И Павор взорвался.

— Она просто тупая баба! — Закричал он. — Ни на что не способное мясо! Её единственный актив — эта конченная тварь, и надо эту тварь уничтожить! Устройте мне пропуск на бой.

— Ха-ха, Павор Игнатьевич, да вы шутник. Вы-то помните про ореховый прутик?

Павор помнил, прекрасно помнил, как и то, что Шульга ебал его жену. С памятью у Павора всё было заебись.

— И пистолет, — добавил он.

— Пропускают при наличии ста тысяч налом, — Юхимович пожал плечами.

— Я найду, — упрямствовал Павор.

— Но для чего вам туда идти, Павор Игнатьевич? В чём ваша цель?

— Хочу своими глазами увидеть, как рухнет её мир, — подумав, сказал Павор. — Хочу видеть её лицо в тот момент, когда она, наконец-то врубится, что никто и сдохнет никем.

— Да кто же вас пустит, — кажется, яйцеголовый ерничал. — Шульга вас из шлюзовой камеры завернёт.

— А вот это уже моя забота…

Павор купил парик и накладную бороду, совсем как настоящие. Приладил — сам себя в зеркале не узнал. На него смотрел какой-то старый хиппарь, застрявший в социальном неформате, осталось лишь одеться. В гардеробе у Павора ничего подходящего отродясь не водилось. Он поехал в городской сквер, где тусили неформалы. Ссыкуны и потерянные возрастные люди сидели стайками по интересам там и сям, собираясь вокруг музыкантов разной степени голосистости, либо пускали по кругу косячок. Девка в кричащей одежде, с истыканным булавками лицом, показала ему упругую татуированную жопу.

Павор покрутился среди них, передвигаясь от стайки к стайке, чужеродный, словно породистый пёс, убежавший за сукой в течке, в окружении покрытых лишаями дворняг. Один музыкант даже славно пел, душевное, о боге и говне, его Павор послушал.

— Божественный астрал, ветер северный… — пел мужик, весь, от глаз, заросший рыжим волосом, -

Я раньше панковал, жизнь проверена,

Лежит на сердце тяжкий бред,

Но не очко обычно губит,

А обосранный завет!

Павор нашёл среди пёстрого отребья человека покрупнее и, отозвав в сторонку, предложил махнуться одеждой.

— Часы идут в комплекте? — разглядывая костюм и руки Павора, спросил большой и грустный парень, похожий на бисквитного медведя с длинной бородой, перехваченной шнурками.

— Часов ты не получишь, по бабла на капельки подкину, — ответил тот, подмигивая.

Докатился — подумалось ему. С каким отребьем трусь, и мне это нравится!

— Да ты, смотрю, и мёртвого уговоришь, — сказал парень и принялся раздеваться. — Трусы тоже?

— Трусы оставь, оставь, — отмахнулся Павор, снимая пиджак.

Домой он явился, благоухая чужим гормональным потом, коноплёй и водкой, которой поил грустного парня, по мановению волшебной палочки превратившегося в респектабельного господина. Одет Павор был в легкомысленную яркую гавайку, некогда хорошую, но теперь убитую, совершенно затёртую кожанку с рваной подкладкой и широкие штаны с миллионом карманов, в одном из которых внезапно нашёлся пакетик героина и чёрная ложка. Проверил бессмертного зверя в контейнере — всё было в порядке, грибница глухо скреблась, и принялся вертеться перед зеркалом, напевая о боге и говне: