Спасти СССР. Инфильтрация - Михаил Королюк

Достал чистую тетрадь в клетку, разогнул скобки и выдернул из середины лист. Задумчиво изучил чистую поверхность, подтянул почерк и вывел в правом верхнем углу:

Руководителю разведывательного департамента

Управления по борьбе с наркотиками

Глубокоуважаемый Вильям Пинк, прошу принять к сведению следующую информацию…

Понедельник 11 апреля 1977 года, 14:35

Ленинград, проспект Москвиной

– Привет, комсомол! – Кто-то шутейно потрепал меня по макушке.

На ходу оборачиваюсь и утыкаюсь взглядом в смеющиеся синие глаза. Узнаю и стремительно краснею.

– Привет…

– Как дела, чудо? Вылечил головку? – Она пристраивается сбоку, слегка помахивая сумочкой.

– Даже не хочу знать, на что ты намекаешь… фея моих снов. – От неожиданности у меня с языка слетело «ты». – Участок облетаешь?

– Уже облетела. Значит, фея?

– Да. И занимаешься ты во снах отнюдь не медицинской работой. – Я с обвинением посмотрел на девушку. – Думаю пожаловаться на тебя маме – не высыпаюсь, встаю весь разбитый.

Врачиха прихватила меня под руку и жизнерадостно рассмеялась в небо. Хорошо у нее это получается, красиво. Я полюбовался ровной дугой верхних зубов.

– Лучше в профсоюз напиши. Так на меня еще не жаловались. Может, эти грымзы подавятся от удивления.

– А как жаловались?

Лицо ее на мгновение чуть посмурнело.

– Ты еще слишком молод и невинен для этих знаний, – гордо задрала нос вверх. – Но пух из подушек с балкона девятого этажа общежития летел красиво…

Я хрюкнул, давя смех.

– Воистину. Это не заразно?

– Инкубационный период до пяти лет.

– Передается с поцелуями?

– Комсомо-о-ол! И не провоцируй! – Она огляделась. – Тьфу на тебя, совсем заболтал… Проскочила поворот к поликлинике. Нет, точно, надо тебя к психоневрологу под наблюдение, отклонения очевидны.

– А мне они нравятся.

– Ну… если нравятся… Тогда живи пока. – Врачиха еще раз потрепала меня по макушке и, развернувшись, бодро зашагала к повороту.

Я тоскливо облизнул взглядом тонкие лодыжки, вдохнул, выдохнул и побрел дальше, безуспешно пытаясь вытеснить из головы мешанину соблазнительных образов. Проклятый возраст!

Пашка с мамой живут в коммуналке, в просторной, светлой, на два окна в тихий двор, комнате с остатками старой лепнины под потолком. Под ногами поскрипывает рассохшийся паркет, которому уже не поможет ни цикля, ни мастика. В углу под салфеткой с выбивкой притаилось старинное черное пианино с двумя бронзовыми подсвечниками. Я приоткрыл крышку и осторожно погладил клавиши. Очень похоже на слоновую кость.

На пианино гордо возвышается бутылка из-под шампанского, примерно наполовину заполненная серебром. Это Паштет собирает сэкономленное на спальник из гагачьего пуха. В прошлый раз он так и не успел накопить…

Рядом старое вытертое кресло и торшер, с выцветшего абажура которого свисает золотая рыбка, сплетенная из трубочек капельниц. Я плюхнулся на продавленное сиденье и еще раз огляделся, примечая мелкие детали быта.

– Что будешь, жареные макароны или жареную картошку? – деловито просунулся в дверь Паштет.

Я махнул рукой:

– Пофиг. Что ты, то и я. Что хочешь больше?

Пашка задумчиво подвигал бровями:

– Тогда макароны. Картошку я вчера ел. Сейчас сготовлю.

Он испарился, а я взял для вида учебник по алгебре и задумался, прокачивая свежие данные по ленинградской резидентуре ЦРУ. Но долго мне Пашка скучать не позволил, буквально через пять минут возник с довольной физиономией:

– Поставил доваривать. Дюх, ты икру черную будешь?

У меня глаза полезли на лоб. Тетя Галка работает медсестрой в психоневрологической больнице, и живут они с Паштетом, мягко говоря, небогато.

– Черную икру с жареными макаронами? Паш, ты это в каком парижском ресторане подглядел?

Пашка замялся:

– Да понимаешь… Помнишь, нам реакцию манту кололи? Вот… У меня какой-то вираж обнаружили. Прописали поливитамины и банку икры сказали съесть… А она мне не нравится! Маслянистая гадость какая-то, брр… Выручи, съешь немного, а, Дюх? – Он просительно заглянул мне в глаза и вытащил из-за спины круглую жестяную банку синего цвета с рисунком осетра на крышке.

– Не, Паш, – рассмеялся я. – Будешь плакать, давиться, но есть черную икру – сам. Тут я тебе не помощник, меня совесть замучает. Дай мне лучше пока проверить, что ты там нарешал за выходные.

Паштет обреченно вздохнул и достал из секретера тетрадь. Дела у него в последнее время пошли лучше, во многом благодаря тому, что я подтянул себе умение одного хорошего репетитора.

Угу… похоже, группировку многочленов Пашка действительно просек. Внимания, правда, не хватает, но логику схватил.

Я обвел найденную ошибку и показал нависающему за плечом Паштету. Он покраснел и обиженно запыхтел.

– В принципе неплохо, – подвел я черту, – но виден недостаток концентрации. У тебя там макароны не переварятся?

– Ой… – Пашка улетел в кухню.

Я потянулся в кресле, прикидывая, что с ним делать дальше. По алгебре можно переходить к делению многочленов при помощи разложения на множители. И упражнения на концентрацию внимания надо дать. Следить за кончиком секундной стрелки – это раз. Подсчет в уме гласных и согласных букв в абзацах – это два. Упражнение с поиском потерянных цифр. Еще где-то в журналах видел рисунки «найди 5 отличий», тоже пригодится. Ну и хватит пока.

– Дюх, готово, иди жрать, пожалуйста, – улыбается Паштет от двери.

Пашка умеет готовить всего два блюда, но зато делает их мастерски. Тонкие ломтики картошки, зажаренные в большой чугунной сковородке на смеси сливочного маргарина и перетопленного свиного жира, получаются восхитительно – и это самое слабое из возможных определений. Но и жареные макароны в его исполнении ничуть не хуже. Все то же самое, только вместо картошки Пашка закладывает в разогретый жир сырые макароны, обжаривает их до золотистого цвета и лишь потом доливает точно отмеренный объем воды. В этот момент над сковородой встает яростный столб пара, а когда жидкость выкипает, на дне остается похрустывающий на зубах шедевр. Пашка иногда посыпает все это сахаром, тогда макароны подергиваются глазурью странного розоватого цвета, но эта вариация нравится мне чуть меньше.

– Вот. – Паштет водрузил на центр кухонного стола шкварчащую сковородку. – И помни, друзья познаются в еде!

Мы набросились и, чуть ли не урча, умяли все за пять минут.

– Кайф, – подвел я итог, озираясь в поисках того, чем бы можно стереть оставшийся на физиономии жир. – Теперь колись, о чем ты с Зорькой на второй перемене шептался.

Взгляд Пашки заметался.

– Стоп-стоп-стоп! – постарался успокоить его я. – Мелкие подробности не надо. Удалось выяснить, кто прокозлил? Больше меня ничего не интересует.

– Лейт.

– Вот гондон! – Я удивленно покрутил головой. Нет, я, конечно, знал, что Сашка Лейтман потом стал отъявленным мерзавцем, но вот что этот фрукт созрел так рано… Это открытие.

– Драться будешь? – обреченно уточнил Паша.

– Я дурак – об дерьмо руки пачкать? Просто заношу в список любимых врагов. Как там Михаил наш Юрьевич говорил? «Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они волнуют мне кровь». Вот пусть дрожит-боится. А ты, кстати, тоже будь с ним осторожен, эта субстанция мало того что вонючая, но еще скользкая и липкая.

Я помешал сахар в чае, наблюдая за слетающимися в кучку чаинками. Забавно, а как же центростремительные силы при вращении? Надо будет нашего физика попытать.

Пашка поелозил немного, собираясь с духом, потом решился:

– Как с Зорькой мириться будешь?

– А я с ней ссорился?

Паштет недовольно поджал губы:

– Она страдает.

– И что я должен, по-твоему, делать? Я что-то совершил против нашей дружбы? Где-то неверно поступил?

Пашка подумал и отрицательно помотал головой.

– Вот… Извиняться мне не за что. Ситуация хреновая, согласен, но тут ни фига не поделать, увы. Или она переболеет и дружба возобновится, или финиш.

Я допил чай и скомандовал:

– Все, тему эту пока закрыли. Пошли, не подумай чего плохого, с многочленами развлечемся…

Вторник 12 апреля 1977 года, 13:20

Ленинград, улица Красноармейская

Оно удивительное – это давно забытое чувство большого праздника на День космонавтики. И у детей, и у взрослых приподнятое настроение. На лицах чаще, чем обычно, мелькают улыбки, в глазах виден отблеск нездешности.

Сегодня – день для взгляда поверх обыденности. Праздник немного выпадает из череды советских, сегодня мы гордимся не только СССР, но и всем человечеством.

«Космос – наш», – звучит по радио. – «Наш» – значит, землян. Мы в космосе первые, но открыли его не для себя – для всех. Мы – первые от людей. Передовой отряд человечества, теперь не только на Земле, но и в космосе».