Дурман - Ольга Горовая

Помнила каждое слово, которое он бросил ей. Злой, взбешенный, обиженный, и в то же время, обнимающий, тянущийся к ней, желающий примирения… А то, что он про свое детство говорил, про то, с чего начинал… Может ли это быть оправданием, как он говорил? Но ведь своими действиями он столько боли другим людям причинял…

Мир разрушился до основания. Сознание и понимание не работали.

Да, от его объятий у нее еще две недели болезненные синяки на плечах оставались. И все же, Таня плакала, когда исчезло последнее пятно, словно бы ее связь с ним - исчезала вместе с этими синяками.

И когда успела только так с ним телом и душой срастись? Когда настолько стала нуждаться в нем? Знала и не знала, одновременно. Помнила каждое мгновение, и объяснений не могла найти.

Сигареты она спрятала в ящик. Не сумела выкинуть. И уже три недели они лежали там, в комоде, стоящем в коридоре. Таня иногда подходила, выдвигала этот ящик и смотрела на пачку. Брала в руки. Подносила к лицу, нюхая аромат сигарет, когда тоска и боль становились совершенно невыносимыми.

В ее вселенной больше не было точек опоры. Не было ничего, кроме этой боли. Таня еще несколько раз звонила отчиму, в конце концов, признавшись, почему интересуется Казаком. Выслушала много всего: предупреждений, уговоров, угроз приехать и забрать ее, в очередной раз, отказавшись переезжать. Убедила Мишу, что ей ничего не грозит. Ради Бога! Виталий ей даже не звонил ни разу за эти три недели. Собственно, ни одного контакта. Даже когда она отправила ему посылкой с курьером колье, карточку, ключи и телефон - никакой реакции от него не получила.

Хотя и сама не знала, чего ждала, собственно. И, в конце концов, Миша прекратил уговаривать ее бросить все, убежать, спрятаться. И даже согласился дать ей всю ту информацию по Филатову, которая у него была.

Таня не знала, зачем об этом просила. Все равно, что в открытой ране пальцем ковыряться, усиливая боль. И все-таки, прочла все документы и отчеты по Филатову и Калиненко.

Еще тяжелее стало. Он ей не соврал, когда Таня спрашивала. Только дел уголовных по ним не было, в основном разработка, мало фактов имелось, которые бы доказать можно, не выгодно дело открывать. Много всего. Очень. Всякого. Да и Калиненко посадили не за то, что Таню, к примеру, ужаснуло больше всего, а за «вымогательство».

Она все-все прочла. А потом порвала на самые мелкие кусочки, и по частям в мусор выбрасывала, чтобы не смог никто заново восстановить документы. Бог знает, с чего вдруг конспирологией начала страдать. Только не хотела, чтобы еще кто-то об этом узнал. Подставить Виталия боялась, хоть и глупо, наверное. Кто в ее-то мусоре ковыряться будет?

А сама… Как, зная все это, можно было продолжать любить и мучиться без такого человека? Таня понятия не имела. Ей это мозг взрывало. Как и слова самого Виталия, что она «брата сгноила» на зоне. До сих пор ей хотелось позвонить и крикнуть ему: «А Вика как же? Ее жизнь и боль не должны были иметь для меня значения? Простить преступление только из-за родной крови? Выгораживать по семейному принципу? Это - его правда?»

Задел ее этим Виталий. Обидел сильнее, наверное, чем если бы, и правда физически ударил.

А его, выходит, несмотря на все, что теперь знала, все равно из сердца, из головы, из себя самой - выдернуть была не в состоянии? Любила?

Брата, помнила же ясно, возненавидела после того, что он с Викой сотворил. Испытывала дикую ярость, отвращение, когда его видела на суде… А Виталия… не могла в себе ничего такого обнаружить. Только ужас и отчаяние от того, что вообще это узнала. Что было такое в его прошлом. И боль, которая пульсировала в голове и в груди непрестанно, потому что не с ним сейчас находилась. Но и как с ним остаться, как бы сумела жить рядом с Казаком дальше, все теперь зная - не представляла. И дело не только в том, что постоянно сходила бы с ума, представляя, где он и что может делать. А и потому, что не знала, как теперь ему верить.

Да, если посмотреть на все объективно, Виталя ей не врал. Но и не говорил ничего. Не был откровенным. Причем, сознательно. Полностью понимая, как именно Таня может отреагировать, и целенаправленно старался избежать этого.

Много объяснений и причин Таня находила для этого, но ни от одного не становилось легче. Потому что ни одно не могло ее примирить со случившимся и с тем, кем он был. И при мысли о том, на что он обрекал всех, кто страдал в результате его действий - людей, их семьи - становилось только хуже. От боли и ужаса, скручивало. И резало изнутри от обиды. Но и вырвать свое сердце, переполненное Виталием - она оказалась не в состоянии. И как с этим справиться - не знала. Данный факт так и не изменился с того момента, как она самому Виталию в нем призналась.

Жить с этим всем было слишком тяжело. А Таня, как последняя дура, еще и его сигареты нюхала, чтобы хоть как-то почувствовать запах Казака. Хоть что-то родное и похожее. А ведь раньше сигаретный дым ненавидела.

И ревела ночами. Полгода - как сон. Как сказка или мечта, рассыпавшаяся при столкновении с реальностью.

Февраль подходил к концу, а она ни холода, ни влажности не замечала. Погоды не видела. Одевалась как-то бестолково. Тем более, что большая часть ее вещей у Виталия и осталась. Он ей их не прислал. Да и Таня никак не могла себя заставить позвонить ему, чтобы решить эту проблему. Натягивала на себя какие-то старые футболки, сверху укутываясь потрепанным свитерами, отложенными, чтобы отдать волонтерам и в приюты. Без разницы стало. Все собиралась в магазины поехать, и забывала, не находила времени. Ведь такая занятая-занятая, что «в гору» не глянуть… Сидит и смотрит в стену пустым взглядом вечерами.

Еще и на работе проблем ей добавилось. Только теперь другой полярности. Вадим, наверное, понял, что у Тани что-то разладилось в личной жизни. Детектив, прям. И его словно подменили. Начал извиняться, искать повод зайти к ней, поговорить, проконсультироваться по каким-то, совсем уж смехотворным случаям, словно не видел, что Таня и так, едва в состоянии работать. Она уже даже про вежливость забыла, и откровенно попросила Вадима оставить ее в покое. Он, вроде бы, услышал, и к сведению принял, но все равно как-то рядом постоянно маячил, прохода не давал. То кофе принесет, то просто поговорить, вроде бы, явится… Иногда Тане хотелось наброситься на него с кулаками, чтоб отстал.

А кофе она пила. Не тот, что Вадим приносил. Сама ходила на кухню и готовила. В клинике имелась кофемашина. Таня ею ранее очень редко пользовалась. А теперь каждый день приходилось. Правда, потом качало, и голова болела, даже «водило» немного, но и без кофе она не выдерживала рабочие дни, тем более, если выпадало ночное дежурство… Такое непривычное уже и пустое без Витали рядом.

И мысли. Мысли которые ее преследовали, ломая и разрушая. Заставляя сердце кровоточить. Эти мысли кофе не прогонял, они были с нею днем и ночью. Глупо и по-дурному. Сама же сказала ему, чтобы уходил, сама отказалась от Виталия. А теперь, как самая последняя дура, думала о том, что он делает, как живет все эти дни? Вспоминает ли о ней или послал подальше в своей голове, обидевшись? А еще о том, с кем он: один или… Таня очень ясно все это время помнила, как именно реагировали женщины на Виталия. Даже рядом с ним всегда ревновала, хотя, ради честности, стоило признать, что он никогда не давал повода и не унижал ее, демонстрируя интерес к другим женщинам. Но она-то видела, как те, другие, на него смотрят, и это ее нервировало. Впрочем, тогда успокаивало то, что и сам Виталий с подобной же жадностью относился к Тане. А сейчас она просто мучилась от этого безумного вороха эмоций и мыслей, которые распирали голову: от ревности, от тоски, от угрызений совести, что страдает по такому человеку…

- Я могу идти или что-то еще нужно сделать, Виталий Сергеевич?

Он медленно отвернулся от окна, в котором бессмысленно рассматривал сквозь дождь темноту и вечерние огни города. В пепельнице на столе тлела позабытая сигарета. Последний вечер февраля заканчивался. А он снова на работе над контрактами новыми парится. Днем некогда было делами заниматься, к Диме мотался, в прошении об амнистии наметился сдвиг в нужную им сторону. А потом эти переговоры с банком, который захотел стать их эксклюзивным партнером. Новые варианты развития обговаривали… Устал, как черт.

Отставил бокал, из которого едва отпил виски, и наконец-таки глянул на секретаршу. Мария стояла посреди кабинета и ждала от него ответа. И не скажешь по виду, что особо торопится, хотя из-за его встречи с адвокатами будущих партнеров, задержалась в офисе часа на два дольше положенного срока. И ничего вон, стоит с таким выражением на лице, будто еще и всю ночь готова работать, причем, с воодушевлением.

Хотя, почему «будто»? Казак вот, ни капли даже не сомневался, что вели он сейчас остаться, она и бровью не поведет. И разденется, если он скажет, и в позу такую станет, какую он захочет. И даже на коленях отсосет без единого возражения. Со всем рвением, на которое способна. Еще и стонать будет так, будто ей это в кайф, даже если он тупо оттр***ет ее в рот, ни о чем не парясь. Любой каприз. Прямо идеальный секретарь. Стоит и смотрит, всем видом себя предлагая и не подгоняя с решением. Докумекала после этих его встреч, что будет расширение офиса? Хочет повышения, надоело в приемной дефилировать?