Копельвер. Часть ІІ (СИ) - Карабалаев Сергей

И дружный рёв был ему ответом.

Наконец, рийнадрёкцы стали отступать. Они понесли большие потери — почти половина их войска, с которым принесли они войну, а не мир, пала в бою. Угли, которые все тлели, пугали их коней, а ярость и неистовство оградителей не знала ни конца ни края.

— Отходим! — раздался приказ вражеского хардмара. — Назад!

Рать рассеялась, уже когда взошло солнце. И лишь в тот миг оградители увидели и своих воинов, навсегда закрывших глаза.

Крик взлетел над Гололетней пустошью, пронесшись и над живыми, и над мертвыми. Вида оглянулся, ища глазами Хараслата, с которым бился совсем близко, и онемел: главный хардмар лежал на жухлой осенней траве и глядел в небеса, такие синие и такие далекие.

— Хараслат! — закричал Вида, не веря в то, что и он не пережил эту битву.

Но это была правда. Сердце великого воина и великого хардмара больше не билось, а ухмылка сошла с его губ.

— Хараслат! — затряс его Вида и припал к груди. — Хараслат!

— Хараслат! — закричали другие оградители и оттеснили Виду от тела их хардмара.

“Умудь! — подумалось Виде. — Нужно найти его!”

И он, оставив бездыханного Хараслата с его верными хардмаринами, поспешил на поиски Умудя. Еще издали он увидел кудрявые светлые волосы Валёна и его круглое лицо, все залитое кровью. Хардмар наклонялся к лежащим на земле воинам и устало качал головой.

Вида заметил Умудя, но не успел возблагодарить богов, как воин повернулся к нему и повалился на бок.

— Умудь! — закричал Вида и бросился к другу, перепрыгивая через мертвых и раненых.

Умудь хрипел и жадно хватал ртом воздух, будто собирая все силы, чтобы сказать Виде что-то такое, что готовился он сказать всю жизнь. Вида подлетел к нему и упал на колени.

— Умудь! — Вида низко наклонился, к самому сердцу оградителя, желая передать тому все свои силы. — Что же с тобой?

Но он и сам понял. Рубаха его успела пропитаться темной густой кровью — чей-то клинок пронзил грудь оградителя за миг до победы.

Умудь собрал все силы и выдохнул, глядя прямо в глаза своему хардмару:

— Не оставь этих людей, Вида. Только ты и сможешь им помочь. Пусть все, кто живет здесь, станут твой плотью и кровью. Только не оставляй их, не бросай. Заступись за них!

— Не брошу, — пообещал Вида.

Голос звучал все тише.

— Я знал, что ты придешь, Вида Мелесгардов, я ждал тебя много лет.

Вида вздрогнул — никогда не поминал он в отряде имени своего отца. Откуда ж Умудь знал это?

Вида нагнулся к самым губам, чтобы не пропустить ни звука.

— Ты найдешь свое счастье здесь, Вида, ты обретешь новое имя.

— Умудь… Умудь, — позвал хардмар.

— Поминай меня, как Реневана, — выдохнул Умудь и навеки закрыл глаза.

А Вида так и остался сидеть рядом с ним, держа его за руку и не веря в его смерть. Как же мог Умудь умереть? Как же мог оставить его одного?

Он с трудом поднялся с колен, не веря, не желая верить в смерть двух своих друзей.

— Хардмар! — позвали его.

Ширалам стоял рядом с ним, по привычке подкравшись сзади.

— Чего? — устало спросил он.

— Хараслат…

Вида тяжело поднялся с земли и поплелся туда, где лежал главный хардмар. Такого побоища он никогда не видал, да и, коли говорить правду, и не хотел больше видеть. Почти весь хард Хараслата был уничтожен. Потери понесли и он с Валёном, но не такие тяжелые. Оградители лежали на земле, ставшей красной от их крови.

— Умудь… — шептал Вида, не желая признавать эту горькую правду. — Хараслат!

Два его друга, его брата погибли, и он не смог их спасти. Что же станется теперь с ними со всеми, если не будет их главного хардмара и лучшего дозорного… Он хотел заплакать, но слезы почему-то не желали вытекать из его глаз.

Кругом раздавались стоны оградителей, которые были ранены, им помогали, перевязывали раны, поили водой и оттаскивали подальше от убитых братьев.

Вида собрал свой хард — семнадцать человек не досчитался он, среди которых были Каме, Чарен да Буст-гельт. Двое оградителей, которые еще недавно были врагами, погибли вместе, сражаясь спина к спине.

— Мы должны похоронить мертвых по чести, — приказал он.

Валён, услыхавший его слова, возразил, зло озираясь кругом:

— Похоронить? Что ты несешь, Вида? Тут больше сотни павших и ты предлагаешь сейчас рыть для всех могилы? Мы не разобьем проклятую сухую землю! Лучше сжечь их тела!

В любой другой день Вида бы не обратил внимание на эти слова, но не сегодня. Он повернулся к Валёну и его воинам, сиротливо и жалко сгрудившимся возле своего хардмара, и сказал:

— Погибли мои братья! И я не оставлю их гнить здесь, как бродячих собак. И не обуглю их кости на костре. И ежели никто не согласится со мной, то я сам, голыми руками выкопаю эти могилы. Для всех, кто пал!

Ракадар, стоявший теперь всегда рядом с Видой, вышел вперед:

— И я буду копать.

Остальные воины из харда Виды тоже согласно закивали. А потом и воины Валёна, виновато оглядываясь на своего хардмара, присоединились к копателям.

— Хороните того, кто был вам ближе всего, — сказал Вида и направился к Умудю. Он заметил, что Ракадар вместе с Беркелейном и Уйлем подошли к телу Хараслата и бережно переложили его на расстеленный на земле плащ.

Больше Вида не отдавал приказов, а лишь упорно копал. Только сейчас слезы нашли выход из его сердца и катились по его лицу. “Умудь не мог умереть! — уверял он сам себя и в надежде то и дело прикладывал руку к его груди. — Только не Умудь! Ведь он заговоренный!”

Но когда яма — широкая и глубокая — была готова, а Умудь так и не открыл глаза, Вида понял, что его друг и взаправду покинул этот мир. Он осторожно убрал волосы с его лица, пригладил ему бороду и оправил рубаху.

— Прощай, Реневан! — сказал он и прижался к груди оградителя.

К нему подошли и другие воины, также любившие и почитавшие Умудя и помогли Виде опустить его тело в могилу. А потом голыми руками засыпали его землей — влажной от крови.

Солнце уже давно скрылось от глаз людей, глядевших в землю со смиренной готовностью. Никто не утирал слез с грубых, обветренных лиц. Никто не стыдился оплакивать своих братьев.

В том бою погибло сто четырнадцать оградителей — треть от всего отряда. Но хуже всего было не это — вместе с остальными пал и Хараслат, их главный хардмар, и Умудь, их главный дозорный.

После похорон — мрачных и тягостных, таких, после которых и самому хочется лечь в сырую землю, хардмарины вернулись в становище. И хуже этого дня Вида не знал в своей жизни.

— Хараслат покинул нас! — раздавались кругом голоса — хриплые и грубые. — Хараслат оставил свой хард!

Ракадар горевал больше всех — рабов в Койсое раз и навсегда отучали плакать, но Вида чувствовал сердцем, что на Ракадара навалилась тьма потери. Умудь выкупил его на торгах, а Хараслат сделал его свободным воином. Он считал их своей семьей, он клялся им в верности, и теперь лишился обоих. Его страданиям не было ни конца, ни края.

— Скажи, Вида, — на следующий день обратился он к своему хардмару. — Терял ли ты сразу все?

Вида горько усмехнулся про себя. Он понимал Ракадара так, будто и сам был им.

— В один миг всего лишился, — подтвердил он.

Ракадар шмыгнул носом:

— Скажи же, бывает ли такое, что мертвые возвращаются за живыми?

Он готов был умереть, только чтобы не расставаться с теми, кого любил больше жизни. Это Вида увидел в его глазах и оторопел.

— Никогда. Мертвые оставляют землю, а сами идут туда, куда нам дорога закрыта. У нас есть только одна задача — не заставить их там стыдиться нас.

Ракадар кивал, но эти слова не облегчили его страданий. Он считал, что должен был тоже умереть вместе с Хараслатом и Умудем и только по немилости богов остался жив.

Все хардмарины понимали, что они потеряли намного больше, чем просто главного хардмара. Они потеряли брата. И потерю эту нельзя восполнить, а сердца — залечить. Но и горевать вечно было нельзя. Отряду был нужен новый хардмар. И через три дня после битвы, Ширалам сообщил Виде, что отряды готовы к выборам своего нового предводителя.