Копельвер. Часть ІІ (СИ) - Карабалаев Сергей

Вестовой, отдышавшись, привстал:

— Я могу прочесть, — предложил он и взял письмо. — “Иль из лавки “Стекло и изделия”, что в Опелейхе, в Южном Оннаре”.

— Это я! — воскликнула Иль, и кровь отлила от ее лица, когда догадалась она, от кого было послание.

— Прошло много дней, как я видел тебя в последний раз, и молю богов, чтобы за это время ты не забыла меня, ибо я вспоминаю о тебе каждый день. Письмо мое коротко: грядут бои за Гарду, бои с такими же, как и я, рийнадрёкцами, решившими захватить город! Одни боги ведают, переживу ли я эту битву или паду, защищая свой град… Если воля их будет такова, что упокоюсь я на подступах к городу, то…

— Довольно! — прервала чтеца Иль и закрыла лицо руками.

— Господин просил не ждать ответа, — сказал вестовой, вставая. — Обратно мне надо.

Иль, все так же, не отрывая от лица ладоней, кивнула.

— Я могу и на словах передать, — уже в дверях добавил вестовой.

Иль покачала головой и отвернулась, но, едва рийнадрекец покинул лавку, как она осела на пол и затряслась от рыданий.

— Хоть боги нордарские бессильны на чужой земле, — зашептала она, размазывая слезы по щекам, — но других я не знаю… Вот и прошу милости не для себя, а для другого… в сечи… Пусть обойдет его смерть, пусть просмотрит его… Пусть он живет долго, пусть воротится домой…

Дверь скрипнула, и в лавку вошли первые покупатели. Иль вскочила на ноги, вытерла мокрое лицо и приветливо улыбнулась:

— Лучшие изделия из стекла вы найдете здесь, в лавке Забена!

А сам старик, который наблюдал за Иль через щелку в двери, не мог не восхититься той силой, которая скрывалась в его юной работнице: хотя и сердце ее разбилось, словно стеклянная бутыль, гордая кера Нордара никому не желала показывать своих слез.

Только вечером, когда Забен выпроводил последнего покупателя, улыбка сползла с лица Иль и она, сославшись на усталость, ушла к себе. Недочитанное письмо она спрятала на груди и долго лежала, пытаясь подавить в себе страх за Лема, идущего на смерть.

А Уульме, который тоже не спал, вспоминал о своей прежней жизни.

***

Забен теперь часто отпускал толкового работника в город, а Уульме всегда возвращался в срок. Он никому не говорил, почему его так тянет со двора, боясь, что дураки-подмастерья сначала поднимут его на смех, а потом и выболтают его тайну хозяину: на соседней с мастерской улице жила девчонка, которая очень уж нравилась Уульме. Да и она, казалось, не прочь подарить улыбку высокому красивому юноше.

Принарядившись, Уульме вышел из мастерской и, поигрывая на солнце своим кинжалом, пошел прямо, надеясь встретить смешливую Гулду возле лавки с гребнями и лентами. Так и было: юная дочка торговца красовалась у большого зеркала, выставленного наружу, и накручивала на палец прядь волос.

— Гулда! — позвал Уульме.

Та обернулась и сделала вид, что очень уж удивлена его видеть.

— Уульме! Ты здесь как оказался?

Уульме смутился. Честно сказать, что он искал встречи с ней, он не решился.

— Гулял, — коротко ответил юноша.

— И я гуляю, — надулась девица, ожидав услышать совсем другой ответ.

— Тогда пошли вместе, — предложил он и протянул ей свою руку.

Гулда, помедлив, согласилась. Шли они молча, только девушка искоса поглядывала на него, надеясь, что Уульме первым начнет разговор.

— Как твой отец? — наконец выдавил из себя молодой подмастерье. Лихо вести беседы с девицами он не умел.

— В Васку уехал, — коротко ответила ему Гулда.

— Забен тоже туда собрался. Наше стекло там влет уходит. Не успеешь выставить товар, как уже и нет его.

Он ругал сам себя за такие глупые речи, но придумать тему занятнее не мог.

— Уульме, — посреди дороги остановилась Гулда. — зачем ты приходишь ко мне? Спросить об отце?

— Нет, — отвел тот глаза.

И не успел он опомниться, как Гулда поцеловала его. За восемнадцать лет своей жизни Уульме еще ни с кем не целовался: раньше, в Низинном Крае, он и не думал о девках, а у Забена и не с кем было. Он несмело ответил Гулде, страшась, что девчонка оттолкнет его от себя.

— Дурак ты, Уульме! — прыснула Гулда, отлепившись от него. — Мелешь всякий вздор, а не дело делаешь!

Уульме покраснел.

— Прости, — проговорил он, кусая губы.

Они гуляли до самой ночи, так что Уульме едва вспомнил о том, что его ждал Забен.

— Я вернусь, как только смогу! — пообещал он Гулде на прощанье. — Нынче заказов много, но я от зари до темна работать буду, чтобы у Забена выпросить выходной.

Гулда рассмеялась.

— Возвращайся, Уульме из Северного Оннара!

Домой он летел как на крыльях. Сладкие губы Гулды, терпкий запах ее волос, веселый заливистый смех — все заставляло его сердце биться в тысячу раз сильнее, чем обычно. Прибежав в мастерскую, он закрылся в своей крошечной комнатке и заплакал от восторга.

Прежде он и помыслить бы не мог о том, чтобы спутаться с купеческой дочкой. Нет, Уульме Мелесгардов женился бы на такой же высокородной деве, как и он сам, но сейчас он был счастлив от того, что это Гулда снизошла до него, до кабального подмастерья.

Месяц он трудился не покладая рук, месяц ждал, когда Забен снова расщедрится и отпустит его в город, месяц он едва притрагивался к еде и питью, ибо скорая встреча со смешливой девчонкой питала его силы. А когда месяц истек, отпуск получил Оглобля.

— Ты еще сходишь! — пресек его возмущение Забен.

Вернулся Оглобля не пустой — всем он принес подарки.

— Это тебе, Уульме, — сказал он, протягивая костяной гребень.

— Откуда это у тебя? — подал голос другой подмастерье, которому тоже достался гребень.

— Так свадьба же! — пояснил Оглобля. — У соседей наших.

Уульме насторожился. Под соседями дурак-Оглобля имел в виду отца Гулды, но у той были еще три сестры, так что и свадьба могла быть у любой из них.

— Гулду замуж забрали, — крякнул Оглобля. — Отец ее надысь вернулся из Васки, а там сговорился с одним купцом. Дескать, у меня дочь, у тебя сын, чего б нам и не породниться? Воротившись, медлить не стал — быстро свадебку и сыграли. Откель у меня гребни эти — счастливый отец подарил. По обычаю, так.

Не дожидаясь, пока Оглобля закончит свой рассказ, не спрашивая разрешения у Забена, Уульме перелез через стену, спрыгнул на мостовую и побежала к дому Гулды. Окна были распахнуты, а в доме, несмотря на позднее время, горел свет и играла музыка. Пьяненькие гости плясали и пели.

Увидел он и Гулду. В красном платье, подпоясанная черным кушаком, она сидела за большим столом, а рядом с ней, гордый и счастливый, сидел ее муж.

У Уульме упало сердце. Предательства от Гулды он никак не ждал. Месяца не прошло, как полюбился ей другой, да так, что она за ним, как в омут головой.

Уульме вернулся домой и, получив пару ударов розгами за самовольный побег, лег спать.

Нет, никогда юная нордарка не вызывала в нем тех чувств, что испытывал он тогда к ветренной Гулде. Так почему ж сейчас он злится на Иль за ее любовь к Лему? Только потому, что тот из Рийнадрёка? Или потому, что, в отличие от Уульме, не стал хоронить себя заживо?

***

Сразу после того, как Виду избрали главным хардмаром, он озаботился поиском новых оградителей в свой отряд. Даже три сотни воинов не хватало, чтобы оборонять границы, а лишившись трети, они были обречены на скорую и бесславную гибель.

Хардмар решил посоветоваться с Ракадаром и Валёном о том, где взять новых хардмаринов.

— В Койсое, — не раздумывая, ответил ему Ракадар. — Там раб стоит дешевле, чем в иных местах кусок хлеба.

— В этих и близлежащих землях бродит много разного люда — висельники, каторжники, беглые преступники, — начал Валён. — Которых не испугаешь рийнадрёкцами да жидкой похлебкой. А вот коли ты пообещаешь им свободу и оружие, то они пойдут за тобой.

Вида крепко задумался. Еще совсем недавно он бы и не помыслил о том, чтобы назвать воинами рабов и преступников, ибо глубоко презирал и тех, и других. Но здесь, в отряде он понял, что гнилое сердце может биться как в груди отступника, так и родовитого хардмара.