Давай попробуем вместе - Елена Гайворонская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я обнял ее, страстным туманом обволакивая ее всю, изнутри и снаружи, растворяясь в ней и растворяя ее в себе… И падали яростное солнце с нежною луною в оранжевые волны, омывавшие взметнувшийся к небесному своду гордый шпиль песчаного замка… И был танец, древний, как жизнь и смерть, на позолоченном горячем и влажном берегу…
29
Мы лежим рядом, боясь пошевелиться, чтобы ненароком не порвать невидимую лунную нить, опоясавшую наши обнаженные тела. И между нами лежит недосказанность, острая, как меч, и будоражащая, словно изощренная то ли ласка, то ли пытка… Я боюсь сказать или сделать что-нибудь, что может разрушить хрупкую гармонию удивительной ночи, вернуть в сокрушающий одинокий рассвет.
Где-то играет музыка. Мелодия тихая и плавная, знакомая и незнакомая одновременно…
Пальцы женщины слабо поглаживают мое плечо. Я беру ее руку, подношу к губам, касаясь кончика каждого трепетного пальца, стараясь вобрать в себя и запомнить как можно дольше запах теплого снега…
– Я люблю тебя, – говорит моя душа. Теперь я знаю, что она не умерла.
Вера слабо качает головой. Ее все еще пылающие губы складываются в печальную улыбку.
– Секс – это еще не любовь…
– Я знаю.
– Тебе просто нужна точка опоры.
– Да. Она мне нужна.
– Слава… – выдыхает она чуть слышно, пряча блестящий взгляд под вуалью русых волос. Я провожу по ним ладонью. Они мягкие, как речной песок…
– Да…
– Я не хочу, чтобы ты думал, будто я вот так принимаю разных мужчин. Знаю, возможно, ты все равно будешь думать так… – С ее губ срывается отрывистый деланый смешок. – Но даже если ты так думаешь, пожалуйста, не говори. Пусть эта ночь останется для меня чистой, удивительной, волшебной. Хоть мне уже и много лет, но иногда чертовски хочется капельку сказки…
Я беру ее лицо в ладони, пристально гляжу в глаза и отчетливо вижу в их незамутненной глубине затаенную боль.
– Я никогда, слышишь, никогда не подумаю о тебе плохо. И никому не позволю. Ты самая лучшая из женщин, каких я встречал. Мне было хорошо, как ни с кем прежде.
– Правда? – Лохматые ресницы вздрагивают, словно трава на ветру. Она кажется совсем юной девчонкой, неопытной, неискушенной… Так невозможно сыграть. Это или есть, или нет.
– Клянусь чем хочешь. Своей жизнью.
– Нет, – шепчет она, порывисто прижавшись ко мне. – Это ни к чему. И обещаний не надо. Сегодня нам хорошо, и это главное. У тебя есть девушка?
– Нет.
– Это неправильно. У тебя должна быть девушка. Добрая, умная, веселая, красивая…
– Мне не нужна никакая девушка. Мне нужна ты. Ты и твой сын. Вы оба нужны мне, а я нужен вам. Иначе меня бы здесь не было.
– Для тебя все чересчур просто. Ты еще слишком молод, – вздыхает она, устремив в потолок внезапно потухший взгляд, отозвавшийся во мне остреньким уколом меж ребер.
– Я старше тебя на целую жизнь.
– Возможно, ты прав…
– Думаешь о муже? Скучаешь по нему?
Она покачала головой:
– Нет. Уже нет. Наш брак никогда не был идеальным. А теперь… Честно говоря, иногда я боюсь, что однажды он вернется и в моем доме поселится чужой человек, которого мой сын будет называть папой, и… – Она встряхнула головой, словно отгоняла назойливых мух. Русые волосы разметались по разрумянившимся щекам. – Прости. Что-то я разболталась. Тебе пора. Я не хочу, чтобы Мишка видел…
– Хорошо. Я ухожу. Но… я не хочу, чтобы все закончилось.
– Но это закончится. Когда ты вновь обретешь себя. Тогда ты уйдешь навсегда…
– Нет, – я отчаянно мотаю головой, – нет.
Она медленно перебирает мои отросшие волосы, и я вдруг начинаю говорить… Обо всем, что накопилось во мне за эти бесконечно долгие, бессмысленные дни… Я рассказываю про Гарика, про мальчика-чеченца, про мое чудесное спасение от смерти. И про то, что не смог рассказать этого своим фронтовым друзьям… И она слушает, слушает, не перебивая, не произнося ни слова. Словно все это так же важно для нее, как и для меня…
– Я солгал им. Испугался, вдруг они сочтут меня предателем. Я просто струсил, понимаешь? Такой унизительный страх. Хуже, чем на «передке». Потому что там боишься за свою жизнь, и это естественно. А здесь… Я испугался, что мои друзья обвинят меня в связи. с противником. Я не знаю, что со мной случилось. Господи, я ведь только поболтал с мальчишкой… А потом он пошел убивать. И стал врагом. Это ужасно. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Я по-прежнему веду войну с собой… За то, чтобы остаться человеком. И это оказывается сложнее, чем просто выжить. Что творится с этим миром?
– Иногда я тоже думаю об этом, – шепчет Вера, – и мне страшно. Когда-нибудь и Мишку могут так же отправить, как тебя… Сколько тебе лет?
– Двадцать один.
– Двадцать один… – эхом отзывается она. – Боже мой… Всего двадцать один. И ты уже видел столько зла… Так не должно быть. Добро и зло – его должно быть поровну в жизни. Так и в Библии сказано… Значит, все лучшее у тебя впереди…
– Мне уже говорили это. Сотни раз. И нашим ребятам тоже… Но их больше нет. Я не верю в Бога. Я ни во что не верю.
– Тебе только кажется. Мы все верим во что-нибудь. Доброе, светлое, чистое. Иначе зачем жить?
– Я не знаю. Подскажи мне.
Она зарывается в подушки. Ее посеребренные лунной пылью плечи тихо вздрагивают.
– Что с тобой? – Я осторожно заглядываю ей в лицо и вижу капельки талого снега на ресницах и щеках. – Не плачь, – шепчу я, целуя ее солоноватые губы, впервые за последние месяцы ощутив себя большим и сильным рядом с ней, такой теплой, мягкой, доверчивой и нежной. – Не плачь, не надо, пожалуйста… Я не могу видеть, как ты плачешь… У меня внутри все будто разрывается…
Отчего-то она начинает плакать еще сильнее, прячась в мои ладони, орошая их мелким дождем поцелуев. В груди у меня что-то медленно вскипает, расплескивая ноющую боль. И я не могу понять, что со мной происходит. Может, так болит душа?
30
Я отпираю дверь своим ключом. Крадусь как можно тише. В нос ударяет слабый приторнова-тый запах. Что это?
Щелк! Вспыхнувший искусственный свет неприятно режет глаза, и я закрываюсь ладонью. Передо мной стоит мама.
– Наконец-то, – шепчет она, подраненной птицей падая мне на грудь. – Господи…
Я чувствую, как жар стыда заливает мои щеки. Теперь я вспоминаю, что вот так, сладковатой мятой, пахнут сердечные капли.
– Прости…
Облегчение и бессонная усталость на ее лице постепенно сменяются возмущенной обидой и гневом.
– Где ты был? Где твоя куртка? Ты снова пьян? Ты мог хотя бы позвонить?! – В ее сдавленном полушепоте кипят слезы.
– Прости… – Единственное, что я могу сказать своей рано поседевшей матери. Извечное, банальное оправдание…
