Давай попробуем вместе - Елена Гайворонская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да хватит об этом, в самом деле… Живым вернулся, остальное – мелочи. Верно, ребята? Выкрутимся.
– Угу, – с набитым ртом поддакивает Огурец. – Особенно с таким сельхозподспорьем… Любочка, вам нужно открывать свой ресторан!
– Я подумаю, – улыбается она, но в глазах сквозит туманная дымка печали.
В спальне хнычет ребенок. Люба быстро поднимается и выходит. Мне показалось, ее даже обрадовал этот уважительный предлог. Наверное, она чувствует себя не в своей тарелке с кучей развеселых мужниных родственников и тремя малознакомыми мужиками, которые больше молчат, чем говорят. Родня выкатывается на перекур, и мы, наконец, остаемся вчетвером.
– Значит, у тебя все в порядке, – начинает Огурец. – Это здорово.
– Да. Никто не знает, как там Гарик?
– Я, – быстро говорю я, испытывая небольшой стыд от малодушной радости, что могу поделиться проблемой, частично переложив ее на плечи товарищей. Но мысленно успокаиваю себя: «Ум хорошо, а четыре – лучше». – Я знаю, – и рассказываю о нашей печальной встрече.
Наступает молчание.
– Четыре тысячи долларов… – подавленно бормочет под нос Денис. – Ни хрена себе…
– Сволочи, – бросает Кирилл сквозь зубы. Глаза его на бледном застывшем лице загораются тусклой ненавистью. – «Они его туда не посылали»… Мы все сами пошли. Сдохнуть не терпелось раньше времени… Шею свернуть тому, кто такое говорит… Надо к нему заехать…
– Я попробую что-нибудь через газету… – задумчиво говорит Огурец. – Вот только вернусь из командировки. Сумел пробить допуск.
– Ты снова едешь туда?
– Да.
По невозмутимому лицу Кирилла разливается мертвенная бледность.
– Ты… спятил? Почему – ты?!
Денис молчит, но в его распахнутых янтарных глазах притаился ужас.
– Потому что это моя работа.
– Ты чокнутый, – качает головой Кирилл. – Все писатели сумасшедшие. Ты не должен…
– В первую очередь я журналист. – Огурец говорит без апломба, очень спокойно, даже устало. Наверно, слышит подобное постоянно… А от нас хочет одного – понимания. Даже если это кажется невероятным. От кого, если не от нас? Ведь мы пока не чужие.
– Конечно, – заявляю я бодро, внутренне содрогаясь, – давайте выпьем за удачную командировку.
Возвращается продымленная Денисова родня и живо подключается к обсуждению.
Почему я не говорю им правду? Настоящую правду о нашем освобождении. Даже когда мы остались одни. О том, что на самом деле не меньше, чем мне и врачам, Денис обязан жизнью именно тому мальчишке-чеченцу, что пытался ее отнять. Но об этом я не говорю ни слова. Из угла придирчиво и строго взирает на меня суровый иконный лик.
– Запрыгивайте. – Кирилл манерно распахивает дверцы лакированной черной «десятки», сам плюхается за руль. – Погостили, пора и честь знать. О! – Сунув в зубы сигарету, он взглянул на часы. – Всего шесть. Еще на работу заскочить успею.
– Органы не дремлют? – ехидничает Огурец.
– Ну… – соглашается Кирилл.
– Постой, у тебя вроде в тот раз «пятерка» была?
– Была – да сплыла, – неопределенно отвечает Кирилл.
– Все-таки чем ты занимаешься?
– Собираю информацию. Вот из последних новостей: любопытному на днях прищемили член в дверях. Не слышал?
Огурец дуется, Кирилл ржет. Я засовываю зазябшую руку в карман и натыкаюсь на коробочку, о которой уже успел забыть…
– Давайте, колитесь быстрее, кого куда подбросить?
«Ты поможешь мне построить крепость?»
А может, это был мой вопрос?
Железный корпус автомобиля разрезал ночной туман, как океанский лайнер волны. Кирилл и Огурец, эти вечные спорщики, продолжали что-то доказывать друг дружке. Причем, как обычно, Огурец горячился до хрипоты и размахивал руками, Кирилл же парировал с насмешливым спокойствием, не выпуская изо рта сигарету. А мои мысли неотступно вились вокруг сегодняшнего вечера и моего трусливого молчания. И еще мое растревоженное сознание почему-то неотступно преследовал строгий, почти иконный женский лик. Я ехал, и сердце мое ухало, как филин, и в животе что-то ворочалось и разгоралось, словно в печке помешивали угли. И когда этот жар достиг апогея, я попросил Кирилла высадить меня на Колодезной.
27
Я не был уверен, что ближайший детский сад, на который указала озябшая бабуся, именно тот, что мне нужен. И двигался исключительно по какому-то странному наитию. Наверно, это и есть шестое чувство.
Беленький двухэтажный домик подсвечивает ночь желтенькими прямоугольниками незашторенных окон, за которыми видны клетки с разноцветными попугайчиками, круглые аквариумы, старательные аппликации с маленькими зелеными елочками и огромными резными снежинками на чистеньких светлых стенах. Мебель, крошечная настолько, что кажется игрушечной. Мягкие динозаврики, пластмассовые куклы, яркие машинки с номерами на железных боках… Меня вновь охватывает странное чувство, что, переступив этот порог, я пройду сквозь пространство и время и окажусь в иной реальности… Давно забытой, утраченной, но малюсеньким осколочком притаившейся где-то в самом потаенном уголке сознания… Мне даже начинает казаться, что я узнаю эти стены, разрисованные сказочными птицами, хотя умом понимаю, что этого не может быть просто оттого, что я никогда не жил в этом районе и посещал совсем другой детский сад…
Я вхожу, бреду, никем не замеченный, не остановленный. Будто всяк сюда вошедший будет принят как желанный гость.
Одна из дверей приоткрыта. Из-за нее доносится ровный глубокий женский голос. В тонкую щель я вижу сидящих на стульчиках детей. Светленьких, темненьких, смуглых, ярко выраженных южан и бледнолицых москвичей. Один – ну просто вылитый чеченец… И Мишку. Самой Веры мне не видно, я только слышу, как она читает. И маленькие люди внимают ее тихому голосу со взрослой вдумчивой серьезностью. Отчего-то я замираю, приникнув ухом к двери. И слушаю, слушаю…
«Один человек сказал, что он хочет жить так, чтобы враги его боялись.
А другой сказал, что лучше так жить, чтобы враги боялись, а друзья любили.
А третий сказал:
– Лучше жить, чтобы не было врагов, а чтобы все были друзья»[3].
– А с кем согласны вы?
Маленькие пухлые ручонки тянутся вверх. Каждый встает и говорит, что прав тот, третий человек, который хочет, чтобы все люди были друзьями. Тогда на земле не будет зла…
– И войн не будет тоже, – убежденно заявляет Мишка. – На войне убивают. Это плохо…
– Да, – повторяет мальчик, похожий на чеченца. – Лучше, чтобы все люди были как братья.
Устами младенца, произношу я мысленно, но мне не смешно.
– Нам бы тогда не пришлось быть беженцами… – тоненько вторит худенькая девочка с длинными льняными косами, прижимая к груди серенького плюшевого котенка. Кажется, я такого видел где-то…