Кречет. Книга 1-4 - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот и подошел последний вечер: никогда еще не было заката прекрасней. Сидя на веранде с бокалом пунша в руке. Жиль с тревогой наблюдал, как красный диск солнца опускается в океан расплавленного золота, и всей душой желал, чтобы больше светило никогда не поднялось, коли его утренние лучи должны принести ему крушение всех надежд и перечеркнуть все его усилия. За широкой оградой из кактусов раздавались отрывки напевов, звяканье молочных струй о подойник, громкий смех — работники со своими мулами возвращались с полей. А из дома долетал зычный голос Шарло, повелевавшего своим батальоном служанок, занятых приготовлениями к ужину, да порой позвякивание столового серебра и звон хрусталя… Неужели завтра всему этому придет конец?
Жиль вздохнул, допил пунш, встал и потянулся. Сейчас не время предаваться черным мыслям, наоборот, нужно готовиться к бою. Он хотел уже вернуться в дом, но его остановил стук копыт, бряканье колокольцев на мулах, скрип колес: на дубовой аллее показалась груженная мебелью повозка. В ней сидели двое.
Жиль уже мчался навстречу экипажу со столь неуместной поклажей. Не кто иной как Лайам Финнеган твердой рукой держал вожжи. А рядом, сунув руки в карманы, с достоинством восседал маленький китаец с белой бороденкой в темно-синем халате.
Хозяин «Верхних Саванн» так обрадовался, что просто стянул ирландца с сиденья и обнял его.
— Ты вернулся! Слава Богу!
— Есть хочу, — кратко ответил на приветствие Жиля Финнеган, — а еще больше пить. Позволь представить тебе моего многоуважаемого друга, господина Цинг-Ча, изволившего почтить своим присутствием твой презренный дом. Скажи Шарло, чтобы добавил два прибора.
Но это было ни к чему. Мажордом и сам увидел, кто приехал, и крикнул с крыльца:
— Ужинать будете, докта?
— Да, Шарло. И этот господин тоже.
— Что за мебель? — поинтересовался Жиль. — Уж не наследство ли ты получил? Или, может, магазин ограбил?
— В моей комнате многого не хватало. И мой друг Цинг-Ча добыл то, что нужно. Особенно пригодится вот этот сундук, я буду хранить в нем инструменты. — И он указал на длинный ящик черного дерева с перламутровой инкрустацией в виде птиц и цветов, край которого выглядывал из-под столов и стульев. — Я пока поставлю повозку за кухней, чтобы не мешала. Завтра разгрузим…
Хоть Жиль и был удивлен неожиданно возникшей страстью перелетной птицы к удобствам, но больше расспрашивать не стал. Он принял китайца со всей изысканностью версальского этикета, почти столь же запутанного, хоть и менее цветистого, чем манеры двора Поднебесной империи.
Жюдит не уступала мужу в обходительности.
Госпожа де Бурдонэ дала ей в свое время в монастыре прекрасное воспитание, так что она, и глазом не моргнув, могла с одинаковой любезностью приветствовать и герцога Святой Империи, и китайца-аптекаря, пропахшего опиумом, ладаном и гвоздикой. Но, увидев Финнегана, она отбросила церемонии и дружески воскликнула, протягивая руки:
— Ну, наконец-то! Вы даже не представляете, дорогой доктор, как без вас было плохо! Я уже тоже стала думать, как Жиль, что вы нас забыли.
Финнеган взял ее руки в свои ладони и спрятал в них покрасневшее, как его шевелюра, лицо.
— Разве кто-нибудь, хоть раз увидев, сможет вас забыть? Просто у нас с Цинг-Ча были кое-какие дела. Простите, если причинил вам беспокойство. Но я даже рад, если так. Мне очень приятна ваша забота.
— Хорошо, забудем. Прошу к столу. Ваши обычаи мне неизвестны, — обратилась она к китайцу, смотревшему на нее с откровенным восхищением. — А у нас принято, чтобы хозяйку вел к столу самый почетный гость. Вы предложите мне свою руку?
— Я недостоин такой чести! — проговорил Цинг-Ча, церемонно отвешивая поклон за поклоном. — Моя презренная рука в перламутрово-мраморной руке богини Солнца? Я не смею.
И, достав из кармана большой носовой платок из легкой синей ткани, он обернул им свою кисть и лишь потом подал руку Жюдит. Они пошли к столу, где стояли букеты цветов и сверкал хрусталь в свете свечей из тонкого воска. Жиль и Финнеган последовали за странной, даже несуразной парой: Жюдит была на целую голову выше гостя.
— Я и не думал, что китайцы с таким трепетом относятся к европейским женщинам, — шепнул Турнемин. — Красиво он это с платком…
— И удобно, если не хочешь поганить свою небесную кожу прикосновением иноземной дьяволицы, — ответил ирландец то ли в шутку, то ли всерьез.
Было уже поздно, все в доме спали, когда Жиль, Финнеган, Понго, Моисей и Цинг-Ча вышли из жилища ирландца, куда они удалились после ужина, якобы затем, чтобы насладиться знаменитым виски, которое доктор привез из города. Бесшумно, как стая кошек, подошли они к повозке с мебелью, достали из нее сундук черного дерева — стулья и столы были сложены так искусно, что он свободно выскользнул из-под них, а остальная поклажа даже не шелохнулась.
Сундук открыли, достали из него длинный тяжелый предмет, завернутый в темную ткань, Моисей взвалил его на спину, а ящик был водворен на место. Потом маленький кортеж, все так же молча, двинулся по наклонной тропинке к месту, где была похоронена Селина и стоял склеп Ферроне.
А через час Жиль закрыл решетку часовни.
Теперь в тяжелом гробу покоилось тело старого голландского моряка, убитого несколько дней назад в кабацкой драке, — труп его добыл Цинг-Ча: для него это было делом привычным, ему нередко приходилось искать покойников для своих химических опытов. По просьбе Финнегана и по его указаниям, он произвел некоторые манипуляции, в результате которых тело моряка можно было без труда принять за пролежавший год с лишним в гробу полумумифицированный труп.
На щеке появилось нужное родимое пятно — китаец его вытатуировал. Голландца обрядили в шелк — Финнеган приблизительно помнил, в какой одежде хоронили Ферроне, — на голову ему надели как будто потемневший от времени седой парик, впрочем, и наряд Цинг-Ча намеренно «состарил», даже перстень с печатью старого владельца плантации не забыли надеть на палец покойнику.
Прежде чем припаять крышку, Финнеган полюбовался произведением китайского искусства.
— Думаешь, пройдет? — тихо спросил Жиль.
— Надеюсь. Мне кажется, сходство поразительное. Вы великий мастер, господин Цинг-Ча.
Китаец, широко улыбаясь, поклонился. Он был доволен, как прима-балерина, которую вызывают на бис.
— Благодарю вас! Самый ничтожный и неумелый человек может превзойти себя и создать настоящий шедевр, если его хорошенько подбодрить.
Для недостойного Цинг-Ча лучшим ободрением является золото — подобие солнца на земле,
