Марианна в огненном венке. Книга 2 - Жюльетта Бенцони

Жюльетта Бенцони

Марианна в огненном венке. Книга 2

СГОРИТ ЛИ МОСКВА?

ГЛАВА I. НА БЕРЕГАХ КОДЫМЫ

Степь казалась бесконечной. Под летним солнцем ее необъятная серебристо-серая скатерть колыхалась под легким ветерком подернутыми дрожью длинными полосами, убегавшими к горизонту, словно по глади бескрайнего озера. Она напоминала волосы какого-то гиганта, живые и шелковистые, оставленные здесь шутки ради сказочным созданием. Красные цветы чертополоха выглядывали то там, то тут среди пышных султанов ковыля.

По мере того как продвигались вперед, жара становилась все более гнетущей и к полудню иногда делалась почти удушающей, но никогда Марианна не была так счастлива.

Уже больше недели плыла она со своими спутниками по необозримому морю трав, познав всеобъемлющее и острое счастье, становившееся порой почти мучительным. Однако, прекрасно зная, что эта ниспосланная ей благодать продлится только до конца их долгого пути на север, а затем неизбежная война придет разрушить ее нынешнюю радость, она поглощала ее с жадностью изголодавшейся, тщательно собирая каждую крупицу, чтобы просмаковать, не потеряв ничего.

Днем ехали по уже казавшейся обжитой степи, от одной почтовой станции до другой. Они располагались с интервалом примерно в пятнадцать верст, или четыре лье, и благодаря так чудесно оказавшемуся в кармане Гракха разрешению, упряжки вместе с кучерами менялись без всякого труда. Две копейки за версту ямщики считали хорошей платой и целый день пели песни.

А вечером, обычно на второй станции за день, останавливались на отдых. Станционные дома фактически заменяли постоялые дворы, почти не встречавшиеся на этой громадной территории. В них имелись комнаты для постоя, но, кроме неизбежных тут икон, развешанных по стенам, почти никакой другой «мебели» не было, так что добытые Гракхом тюфяки представляли собой большую ценность. Иногда можно было разжиться и едой, в зависимости от щедрости или богатства помещиков, на землях которых находились станции. Они, собственно, были на иждивении местного дворянства — в основном польского на территории древней Подолии и Украины, — которое содержало лошадей и обслуживающий персонал. Не менее трех четвертей возможного дохода пропадало, ибо полностью расплачивавшиеся путешественники встречались редко, и невольно удивляла та легкость, с которой выдавались знаменитые подорожные.

Ее достоинство благородной «англичанки» позволяло Марианне пользоваться гостеприимством вышеупомянутого дворянства и находить в некоторых поместьях роскошь и комфорт, совершенно невозможные на станциях императорской почты. Однако уюту помещичьих усадеб, являвшихся центрами производства зерна, которое тучная земля — прославленный чернозем — выращивала в таком изобилии, она предпочитала голые комнаты, где стены приятно пахли свежим деревом, где бросались тюфяки и где она переживала в объятиях Язона страстные ночи, невозможные в каком-нибудь замке, где «слугу» отсылали в людскую.

И он и она слишком много выстрадали в их бесконечной разлуке, чтобы хоть на секунду подумать о сохранении видимости или играть перед друзьями лицемерную комедию. В первый же вечер, на станции графа Ганского, Язон открыл свои карты. Едва закончился скудный ужин, состоявший из фаршированной наперченным мясом утки и простокваши, он встал. Не говоря ни слова, он протянул руку Марианне, заставляя ее встать из-за стола, и после адресованного честной компании громкого «доброй ночи» увлек молодую женщину в свою комнату.

Там молча, стоя лицом друг к другу и не отводя в стороны глаз, они одновременными движениями сбросили свои одежды. Затем сошлись, как две ладони в рукопожатии. Слившись в одно тело, они остались так до утра, забыв об окружающем мире.

Вечером девятого дня дорога пошла вниз и исчезла в реке. Отлогая долина, окаймленная кустарником и искривленными ветром деревьями, была возделана, и рядом с хлебными полями соседствовали арбузы и дыни.

Красивая синяя река текла между крутыми, поросшими камышом берегами, где дремали рыбачьи лодки и что-то вроде парома. Это была Кодыма, на берегу которой обосновалась деревня, куда путешественники подъехали на закате.

Поселение не отличалось большими размерами. Несколько белых домиков с камышовыми крышами, окруженных огородами и сараями, неподалеку от квадратной площади и церкви. Церковь тоже была белая, в форме креста, чьи равные ответвления, каждое заканчивавшееся небольшим треугольным фронтоном, смотрели на четыре стороны света, чтобы поп мог служить службу лицом к востоку. Позолоченный купол с греческим крестом увенчивал центральную часть и горел в лучах заходящего солнца. Повсюду копошились куры и утки, а над рекой вились розовые, как заря, зимородки.

Остановка кибитки перед почтовой станцией, построенной у дороги, несколько в стороне от деревни, вызвала панику у двух жирных дроф, которые торопливо улетели, тяжело хлопая крыльями. Осмотревшись вокруг, кучер сказал что-то, понятное только Гракху. Смышленый подросток с пользой употребил время пребывания в Одессе и уже разбирался в трудностях русского языка.

— Он говорит, что мы в станице Великой и что это казачья деревня, — перевел он.

— Казачья? — воскликнул Жоливаль, в котором это слово пробудило дремлющую любовь к истории. — Как это возможно? Судя по тому, что я знаю, мы находимся на бывшей территории запорожцев, истребленных в прошлом веке Екатериной Великой.

— Не всех же она истребила, — рискнул вмешаться Крэг. — Кто-нибудь и остался.

Гракх задал кучеру несколько вопросов, на которые тот разразился длинной тирадой, совершенно неожиданной для человека, умевшего, казалось, только петь.

— Что он говорит? — спросила Марианна, опешившая от такого внезапного красноречия.

— Я далеко не все понял! Но по-моему, он сказал — после того как много раз обращался к «моей Божьей матери», — что некоторые уцелевшие перекочевали в здешние деревни. Они больше не запорожцы, а черноморские казаки, вот и все.

Тем временем кучер вскочил с сиденья и что-то закричал, показывая кнутовищем в сторону площади перед церковью. Тут уж Жоливаль не нуждался в переводе.

— Он прав! — воскликнул он. — Скорей смотрите…

Действительно, на призыв колокола из дворов выходили, ведя на поводу снаряженных в дальнюю дорогу лошадей, вооруженные до зубов мужчины. Они носили длиннополые черные кафтаны, широкие с напуском шаровары и высокие мохнатые шапки, а их вооружение состояло из висевшего на ремне за спиной ружья без приклада, кривой сабли, засунутого за пояс вместе с кинжалом пистолета и очень длинной пики. На их небольших, но выносливых на вид лошадях были высокие седла, покрытые овечьими шкурами.