"Спецназ древней Руси". Компиляция. Книги 1-10" (СИ) - Корчевский Юрий Григорьевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все шестеро невольно прислушались.
ТОГО СТАРОГО ВЛАДИМИРА НЕЛЬЗЯ БЫЛО ПРИГВОЗДИТЬ К ГОРАМ КИЕВСКИМ, А НЫНЕ ЗДЕСЬ СТАЛИ СТЯГИ РЮРИКОВЫ, А ТАМ ДАВЫДОВЫ, НО В РАЗНЫЕ СТОРОНЫ ИХ ПОЛОТНИЩА ВЕЮТ, ДРЕВКИ ПОЮТ НА ВЕТРУ…– Да, сейчас не про безбожного Хорса… А се, господа князья, крест, дорованый в монастырь наш Печерский незабвенным князем Миколой Святошею. Он дубовый, одначе заделана в него частица мощей святого Иосаафа, царевича индийского, его святых царских костей.
Князья по очереди, бормоча клятву, приложились к небольшому, простому с виду деревянному кресту. Хотену, в нерешительности остановившемуся перед крестом, Рюрик торопливо сказал:
– От тебя столь страшной клятвы сохранить слышанное в тайне не требуем, ты и без того довольно тайн Рюриковичей верно хранишь. Если желаешь, присягни как-нибудь попроще.
Тогда Хотен коснулся толстым своим пальцем золотого наперсного креста архимандрита и брякнул:
– Да стану я жёлт, как сие золото, если разглашу услышанное здесь.
Архимандрит Поликарп вытаращился на него, как на зачумлённого, наскоро поклонился князьям и отступил поспешно к двери. Хотен побагровел, великие князья и Давид расхохотались, Ярослав указал слуге на кубок и новую хлебную тарелку Хотена:
– Не дай, дружок, нашему гостю боярину ослабеть от жажды.
А Хотен грешил только на песню Севки-князька: голова-то и расколоться может, когда в важнейшей беседе участвуешь, а тут ещё тебе всякая песенная чушь в уши лезет! Только подумать, что за нелепости…
А ИГОРЬ-КНЯЗЬ В КАМЫШИ ПОБЕЖАЛ ГОРНОСТАЕМ И ПО ВОДЕ ПОПЛЫЛ БЕЛЫМ ГОГОЛЕМ, ВСКОЧИЛ НА БОРЗОГО КОНЯ И СОСКОЧИЛ С НЕГО БОСЫМ ВОЛКОМ, И ПОБЕЖАЛ НА ЛУГ ДОНЦА, И ПОЛЕТЕЛ СОКОЛОМ ПОД ОБЛАКАМИ, ИЗБИВАЯ ГУСЕЙ И ЛЕБЕДЕЙ…И хотя остальные князья по-прежнему шумели и почти в полный голос переговаривались, четвёрка во главе стола, усмирённая только что принесённой клятвой, внимательно вслушивалась в пение. И Хотен неволею вместе с ними, и ещё заметил он, что и архимандрит не ушёл, остановился у двери. Голос Севки-князька заметно охрип, однако он упорно продолжал описывать весьма подробно побег Игоря (а зачем?), а потом придуманную беседу двух соперников, гордых ханов Кзы и Кончака, которые будто бы лично рядышком ездят по следу Игоря. Редкая нелепость! И без того немало позаимствовал из «Песен Бояновых», но уж лучше бы побольше вспоминал самонадеянный певец оттуда, чем нового своего сочинял… Слава Богу, дело идёт к концу…
СОЛНЦЕ СВЕТИТСЯ НА НЕБЕСИ — ИГОРЬ-КНЯЗЬ В РУССКОЙ ЗЕМЛИ!Ничего себе! Оглянулся Хотен на четвёрку князей – они ухмылялись. Князь Игорь встал с места, кое нашел себе в середине стола, приложил руку к сердцу и принялся раскланиваться. Подумалось Хотену, что шутит Игорёк-хорёк, но, встретившись с ним глазами, понял сыщик, что о шутке и речи быть не может. Страх, страх прятался в сих пустых глазах, и понятно стало, что Игорь всё это время боялся. Он узнал о поездке ведомого сыщика, и нетрудно было догадаться о цели. Только что его напугало внезапное особливое совещание главных князей с Хотеном. Сейчас он молил Бога, чтобы и сия хвалебная песнь ему не оказалась последней насмешкой перед тем, как Рюрик прикажет схватить его и бросить в поруб.
ПРОПЕВ ПЕСНЬ СТАРЫМ КНЯЗЬЯМ, СПЕЛ Я И МОЛОДЫМ! СЛАВА ИГОРЮ СВЯТОСЛАВЛИЧУ, БУЙ-ТУРУ ВСЕВОЛОДУ, СЛАВА МОЛОДОМУ ВЛАДИМИРУ ИГОРЕВИЧУ!Вот и конец, еле дождался. Несколько усталых наигрышей. Тишина. Севка-князёк снимает шапку и вытирает плешь ширинкой. Поднимается со скамейки, бережно укладывает на неё гусли, потягивается. Подходит к знакомому, видать, ему скомороху, спрашивает гордо:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})– Ну, Севрюжка, прикинь, легко ли переймёшь?
– Прости, не стану перенимать, княже. Да кому она нужна будет, такая песнь? Погиб бы хотя в битве… Растянуто бесконечно, и про всех князей на свете сразу… И то подумай, кому это будет любопытно через год-два? Нет, прости.
В наступившей после пения внезапной тишине слова скомороха прозвучали на всю палату. Многие князья засмеялись, а Святослав, усмехнувшись, приказал скоморохам продолжать свою игру. Скамейку с гуслями мгновенно прибрал Севрюжка под стену – и вот уже снова пошёл колесом…
Хотен, извинившись перед великими князьями, подскочил к певцу, лицо которого опасно налилось кровью, ухватил под руку, потащил из палаты. На крыльцо, на свежий воздух, не хватил бы в душной палате его старого знакомца и спутника удар…
Оказалось, что на дворе чудесное тихое предвечерье. Старый Киев, резной каменный и расписной деревянный, теснился перед ними в сиреневой закатной дымке, и казалось невероятным, что когда-нибудь всё это снова сможет потонуть в пламени и дыме, наполниться боевыми воплями кочевников и женским визгом. А вот вышел на крыльцо, с крестом под мышкой, и архимандрит Поликарп. Набрал в грудь воздуху, выпустил с шумом…
– Лепота, лепота-то какая! Одначе у нас, в монастыре, к Днепру ближе, да и воздух чище, – и, оказавшийся за пределами дворца вельми высоким, нагнулся он к певцу. – Не обижайся на невежду-скомороха, княже. Давно нет на свете Гектора и Ахиллеса, а греки до сих пор в школах заучивают наизусть Омировы творенья. Я ещё не записывал в свою летопись повесть об Игоревом походе, ждал, что именно великий князь Святослав укажет сказать об Игоре Северском. Но хорошо было бы тебе записать свою песнь, а я дал бы чернецу сделать с неё список. Только без всех этих богомерзких Хорсов, добре?
– А скажи, отче, пришлась ли тебе по сердцу моя песнь? – вопросил Севка-князёк столь жалостно, что Хотен отвернулся от него, прикусив страдальчески губу.
– Береста и не такое выдерживала, княже, – усмехнулся архимандрит. – А если без шуток (прости меня, Господи!), то я убедился, что единственный способ научиться творить – это призвать Бога на помощь и дерзать. Аз, грешный, не умел сочинять акафисты – а теперь сочиняю, не умел писать великняжескую летопись – и научился, говорят. Ну, дай вам Бог, господа, не упиться сию ночь до полусмерти.
И перекрестил наскоро случайных собеседников. Потом калиги архимандрита мягко простучали по ступенькам, а внизу, у длинной коновязи он вручил монашку крест, забрался на жуткую клячу и снова принял на руки реликвию. Монашек взял клячу за повод, и черноризная двоица скрылась за углом.
– Это же надо – «Береста и не такое терпела»! – возмутился князь. – Да я свою Игореву песнь самолично на телячьей коже перепишу!
– Послушай, княже, я желал бы, чтобы ты на меня не обиделся. Хоть и враждовали мы с тобою, но сей весною немало каши съели из одного походного котелка… – начал осторожно Хотен. Он знал про себя, что во хмелю становится смел и задирист, и хотел покончить с сим делом сейчас, пока голова его только легко и приятно туманилась.
– Давай уж, вещай, толстошеий! Уж от тебя-то ничего хорошего я и не ждал услышать про мою песнь! – отодвинулся, заранее обидевшись, певец.
– Да я не про песню, собственно… Почему ты восхвалил Игоря, княже? Ведь ты сам его не жалуешь, видел и слышал многое в нашей поездке… Скажу прямо, не ожидал я от тебя такой лжи.
– Так ты об этом? – повеселел вдруг Севка-князёк. – Да ведь всякая песня – ложь! К тому же, разве дружинники не сражались храбро и разве не за Русскую землю сложили головы? Есть, конечно, у варягов хулительные песни, да у нас они не в чести, и даже славный Боян таких не сочинял. Обиженный князь сгоряча может певца и головы лишить. Да и натура у меня слишком лёгкая, весёлая, чтобы обхаять в песне человека, к тому же князя-родича. Конечно, сей Игорь – тупой скот, изменник и убийца, но пусть живёт! К тому же его княгиня нынче во дворце Святославовом и должна быть в Софии на вечерне. Я сейчас пойду, найду её, попробую поговорить, наконец, по душам. А как смог бы я к Ярославне подойти, если бы мужа её в песни, прилюдно пропетой, обвинил бы и обсмеял?
