Фантастика-1988,1989 - Андрей Платонов

Когда линза на глубине океана приблизится к километру в окружности, ее попросту вырвет вместе с атоллом Муруроа. И бывший атолл запарит до 20–30 километров в земной атмосфере. Что значит «запарит»? Вода, ограничивающая «чертову воронку», будет стремиться вниз; плазма, выходящая из глубин Земли, не допустит воду внутрь. Она будет вырывать ее со скоростью 10 километров в секунду.

Что будет на материках? Они будут нагреваться. Благодаря пару солнца не будет видно. Если предположить, что плазма выходит со скоростью 10 километров в секунду и диаметр воронки — квадратный километр, то за минуту выйдет 600 кубических километров плазмы. Пусть расстояние плазмы всего 1000 километров. Дальше же — жидкое ядро. Умножив поток выходящей плазмы на час, на сутки, на год, получим: 1400 лет будет «парить чертова дыра». Океан будет убывать, материки подниматься.

Теперь прикиньте другое, если прорыв земной оболочки произойдет в Семипалатинске или в пустыне Невада. Через 10–15 лет материки накалятся, реки высохнут, деревья загорятся. На Земле случится…

АЛЕКСЕЙ РАСКОПЫТ

БЕГ С БАРЬЕРАМИ

Людских поступков тайный смысл

Сокрыт по-прежнему от ока,

И бьется бабочкою мысль

Над тем, что носит имя бога.

Топоров сортировал записи, когда в комнату вошел Саша, сказал с порога:

— Папа, я полгода как получил паспорт. Имею право на подселение. Почему ты против?

Он стоял красивый, крепкий, высокий, в рубашке; хорошая мускулатура и серьезные глаза. Неизбалованный.

— Зачем тебе? — спросил Топоров. — Чтобы кто-то подсказывал на экзаменах?

Брови сына сдвинулись, но голос звучал ровно, почтительно: — Я не собираюсь брать студента биофака.

— А кого наметил? Ведь уже наметил?

— Присматриваюсь, — ответил Саша уклончиво. — Но это будет человек постарше и не биолог.

— Да? А я взял в компанию двух коллег-математиков. Мы прекрасно ладим. А твоя психика еще не окрепла! Вдруг конфликт или, страшно сказать, оборотничество.

— Я сумею справиться, — ответил Саша, глядя серьезно и внимательно.

Топоров запнулся. Сын не по годам серьезен, выглядит старше. В парне уже есть стержень. Топоров сам себя тянул за волосы, обтесывал, выгранивал, но некоторые углы еще торчат, зато сына с рождения окружил комфортом, который не разнеживает, а высвобождает силы для работы.

— Хорошо, — сказал Топоров наконец. — Ты знаешь, я опекаю тебя до известной степени. Отношения у нас тренера и спортсмена, верно? Если не согласен с моей методикой, иди своим путем. Наши отношения не испортятся: ты — сын, я тебя люблю. Только потом не скули, что не предупредил, не указал дорогу поровнее! Помни, я готов помогать, но не брошу свои дела, чтобы сидеть с тобой над школьными уроками.

Саша кивнул.

— Папа, я не верю в серьезную опасность. Я тебя знаю. Тренер или не тренер, но ты бы запретил. Значит, либо ничтожно мала возможность ошибки, либо ошибка опасности не влечет. Так?.

Топоров ответил с неудовольствием:

— Через два—три года этой опасности не было бы вовсе.

Губы сына дрогнули, поползли в стороны, глаза заблестели:

— Так ты не против?

— Выбирай кандидатуру, — ответил Топоров как можно более равнодушным голосом. — Потом покажи мне. Помни, я не запрещаю. Просто могу дать дельный совет.

Саша подпрыгнул, бросился к отцу, поцеловал. Топоров несколько смущенно погладил сына по голове. Сам в детстве ласки недобрал, к нежности не привык, иногда смутно удивлялся, что взрослый парень жмется как ребенок, ластится.

Юноша вприпрыжку носился по комнате. Паспорт где-то спрятался, носки запропастились, а в Институт Подсадки, как называли в обиходе Институт Сверхточной Информационной Записи, надо приехать за два часа до конца рабочего дня.

Неслышно отворилась дверь, вошла Алина. Ее ласковые и встревоженные глаза словно согрели воздух в комнате. На голову ниже сына, тоненькая, бледная и всегда словно бы испуганная, она неслышно подошла к сыну сзади, обняла.

— Это ты, наш хомячок? — спросил Саша, обернувшись к матери. Это была семейная игра, придуманная Топоровым еще в эпоху знакомства, когда у Алины действительно были очень пухленькие щечки. Потом за острый взгляд милых черных глаз он называл ее — «галчонок». Вскоре Алина сменила цвет волос, стали пушистые белые — «зайчонок». После родов начала полнеть — и снова «хомячок». В эту игру включился подрастающий сын. Он давно перерос мать, и стало казаться естественным, что в опеке нуждается маленький хомячок, любимец семьи. А когда беспощадный Топоров заставил располневшего хомячка сбросить лишние 15 килограммов, то Саша начал сажать Алину на плечи и носить по комнатам, наклоняясь из стороны в сторону. Алина визжала в страхе, визжала и хватала сына за уши.

— Тревожно за тебя, Сашенька.

— Мамочка, — сказал он, обнимая и целуя ее. — Все будет хорошо. Мы тебя любим и в обиду не дадим!

— Я за вашими спинами как за каменными горами, а вот вы открыты всем ветрам. Кто присмотрит, кто вас в обиду не даст?

— Хомячок, — засмеялся Саша, легонько приподнимая мать. — Наш железный отец научил меня давать сдачи раньше, чем кто обидит.

Она с сомнением посмотрела на сына, оглядывая его сияющее лицо с радостными глазами, которые могли мгновенно становиться холодными как лед. Отец, опасаясь излишней доброты в сыне, перетренировал ребенка.

— Может быть, — сказала она со вздохом, — это хорошо, что умеешь за себя постоять. А вот у меня третья подсадка.

Паспорт нашелся. Саша на радостях сдавил мать в объятиях:

— Мама, я тебя никогда не расспрашивал…

— Ценю, — ответила она серьезно. — Расскажу, хотя неприятно говорить о таком. На подсадке выбрала не тот тип женщины. Сама я больше общалась с книгами, любила поспать — и сейчас люблю, мечтала о прекрасном принце. Ребята предпочитали моих подружек. Я решилась подсадить женщину очень женственную…

Она запнулась. Саша быстро отвел глаза:

— Я понимаю, понимаю. Ты совсем другая. Ты стерла запись?

— Да. Потеряв на этом два года жизни. Через полтора года решилась на другую подсадку. Милая женщина, домашняя хозяйка, образцовая жена. Я полагала, что будем дополнять друг друга, но если бы она хоть на минуту оставляла меня в покое! Требовала держать квартиру в стерильной чистоте, корила, что кормлю вас из магазина, а не с базара, возмущалась нынешней модой, настаивала на более скромной одежде…

— Не знала, что мода меняется?

— Я сама сглупила, подсадив ограниченную дуру! Никто не брал, не надо было брать и мне. Если бы она не вмешивалась! Но дураки всегда считают себя правыми. Я уговаривала, просила, умоляла, но подсадница с ослиным упорством требовала своего. Я начала сходить с ума, у меня расстроились движения. Подсадница уже брала контроль над моим телом. Мне пришлось идти на стирание.