Любовник - Авраам Иехошуа

Вначале я, в сущности, ничего не делал. Кручусь под ногами, подношу инструменты слесарям, потом собираю их, кладу на место в ящики, стираю следы грязных рук с машин. Я старался не отходить далеко от Хамида, но он не нуждался в помощниках, потому что почти не занимался самими машинами, а стоял у стола и возился с разобранными моторами.

Через неделю мне дали метлу, тряпку и ведро, и я все время подметал пол, собирал старые винты, посыпал опилками пятна масла – в общем, отвечал за чистоту в гараже. Задача совершенно невозможная и ужас какая тоскливая. Каждый мне приказывал, и арабы, и евреи, кому не лень. Даже совсем посторонние люди, зашедшие в гараж случайно. Мальчик, принеси; мальчик, подними; мальчик, подержи; мальчик, почисти.

Каждый, кому только хотелось поприказывать, ловил меня и давал мне задание. И все говорят «мальчик», специально чтобы позлить меня. Но я молчал, не хотел спорить. Настроение у меня было хуже некуда. Вся эта работа вызывала отвращение, ничего не хотелось делать. Машины меня тоже не интересовали. Когда еще я научусь чему-нибудь, когда стану слесарем, да и для чего мне это вообще? Счастье еще, что этот гараж такой большой, можно исчезнуть иногда, и никто не заметит. Я беру метлу, глаза в пол, и подметаю, подметаю в направлении к черному ходу, пока не выйду из гаража совсем. Тогда прячусь во двор какого-нибудь заброшенного дома, сажусь на ящик и смотрю на улицу, вижу, как дети в школьной форме идут с портфелями, возвращаются домой. Ужас как грустно. Я думаю о стихах и рассказах, которые они читают, и о том, что я в конце концов отупею тут совершенно. С этой метлой и ржавыми винтами. Я тихонько шепчу про себя, чтобы совсем не пасть духом, несколько строк из «Мертвецов пустыни» Бялика. Из этой поэмы я знал когда-то наизусть длинные отрывки, но с каждым днем помню все меньше и меньше. Потом я вставал, брал метлу и начинал подметать вокруг себя и медленно, медленно, подметая, входил в гараж, смешиваясь с остальными, так, чтобы не заметили ни как я исчез, ни как я вернулся.

А кто наш господин?

Много времени прошло, прежде чем я узнал, кто хозяин гаража. Сначала я думал, что это тот старик, который сидит все время в маленькой конторе, единственном месте, где нет фотографий голых женщин. Но мне сказали, что он лишь бухгалтер – просто служащий.

Потом я обратил внимание на одного слесаря-еврея, который следил за работой, раздавал задания, занимался с клиентами, осматривал их машины. Но мне сказали, что это распорядитель. В конце концов мне показали настоящего хозяина гаража, которому принадлежит все. Его зовут Адам. Человек лет сорока пяти, а может, и больше, коренастый, с большой бородой. Может, из-за бороды до меня сразу и не дошло, что он хозяин гаража. Я думал, он вообще не имеет к гаражу отношения, какой-нибудь художник или профессор. Для чего ему эта борода? Не понимаю. Я не представлял себе, что все принадлежит ему.

Одет в рабочую одежду лишь наполовину. Белая рубашка или чистый красивый свитер и синие рабочие брюки. Большую часть времени он не в гараже, разъезжает в большой американской машине. Машина старая, но едет бесшумно. Он привозит на ней то новый мотор, то какой-нибудь сложный инструмент для гаража. Когда он появляется, его сразу же окружают несколько механиков, ходят за ним, говорят с ним, спрашивают, советуются. А он все время как будто хочет отделаться от них, всегда усталый, наверно, занят чем-то другим, не имеющим отношения к гаражу. Но в конце концов круг возле него замыкается, и он стоит в центре, слушает и не слушает. Стоит терпеливо, только вроде как старается не касаться людей и чтобы они не касались его. Если говорит, то тихо, голова немного опущена, жует кусок своей бороды, словно стесняется чего-то. Даже на женщин не обращает внимания, а в гараж иногда приезжают очень красивые женщины на маленьких симпатичных машинах и чуть ли не полдня путаются у нас под ногами. У ребят, которые не сводят с них глаз, инструменты валятся из рук. Даже те, кто лежит под машинами, ухитряются смотреть на них. Эти тоже бегают за Адамом, пытаются говорить с ним, даже рассмешить, но его не так-то просто рассмешить. Он почти не смотрит на них. Нас, простых рабочих, он вообще не замечает, как будто мы воздух. Его не больно занимает вся эта работа в гараже. Но когда он здесь застревает, все начинает идти быстрее, и даже радио делают немного потише, хотя он ни разу ничего не сказал против арабской музыки. Он почти не дотрагивается до машин. Иногда, если возникает какая-нибудь трудность, его просят заглянуть в мотор или послушать, как он работает, или приносят ему разобранную часть, чтобы узнать, можно ли ее починить или надо заменить. И он смотрит, слушает, руки в карманах, не дотрагивается даже до самой маленькой отвертки. Потом совершенно уверенно, без капли сомнения, дает указания.

Но иногда он может целое утро простоять у токарного станка, обтачивая какую-нибудь деталь. Советуется с Хамидом, его он, вероятно, действительно уважает.

Счетами он не занимается. В контору заходит лишь тогда, когда там начинается спор и какой-нибудь клиент входит в раж из-за высокой цены. Он снова просматривает счет, но вообще-то упрям как осел, не уступит ни гроша. Я иногда подметаю контору в конце дня и слышу эти споры. Ему говорят – у тебя дороже, чем у всех тут, а он отвечает – ну что ж, пожалуйста, никто вас не заставляет. Или – может быть, вы хотите, чтобы я показал вам прейскурант? И улыбается, не то им, не то просто про себя.

Как-то раз, перед самым концом рабочего дня, когда я снова подметал весь гараж, я дошел до места, где он стоял и говорил с кем-то. Стою, молча жду, чтобы он подвинулся. Рабочие уже переодевались, мыли руки, гараж начал пустеть. Он стоял с кем-то и совсем не замечал, что я жду с метлой, чтобы он отошел. Он, конечно, не знал меня, хотя я уже больше месяца работал в его гараже.

Я выжидал, опершись о метлу, а он стоял посреди кучи мусора и слушал какого-то болтливого господина, который никак не унимался. День выдался суматошный, шел дождь, и я подметал гараж уже, наверно, раз пять. Все время пригоняли машины, которые не заводились, или побитые, попавшие в аварию на мокрой дороге. Конца не было видно. Но вот этот господин в костюме, который говорил о политике, расстался с ним, а он все стоял, задумавшись, не двигаясь с места. Я боялся сказать слово. Вдруг он заметил, как я стою в метре от него и жду со своей метлой.

– Чего ты хочешь?

Я смутился. Он испугал меня, обратившись ко мне так вот прямо.

– Чтобы вы подвинулись немного, мне нужно подмести тут, под вами.

Он улыбнулся и подвинулся, а я начал быстро подметать там, где он стоял, чтобы он мог вернуться, если ему так уж хочется стоять на том месте. А он смотрит на меня пристально, изучает меня, как будто я что-то необыкновенное. И вдруг спрашивает: