Шёл разведчик по войне - Александр Тиранин

Вернулся к ящику, взял в руки наган. Вытащил патроны. Чистые, не окислились. Вдруг, глаза его загорелись, зубы сжались и рот оскалился. Гауптман выскочил из памяти.

— Мразь! Сволочь! Садист проклятый! Подонок фашистский!

Микко щёлкал и щёлкал бойком, будто стрелял в гауптмана.

— Вот, тебе! Вот! Получи! В морду! В башку твою дурную! Я тебя, гадина, когда — нибудь встречу на узенькой дорожке! Ты у меня ещё получишь! И не ты один, всем вам, фашистам, могила будет! Живьём, вас гадов, закопаем!

Но тяжек наган для полуголодного мальчишки, быстро оттянул руки и приклонил их к земле, и сил в пальцах не осталось на курок нажимать.

Присел на корточки, наган, не выпуская из рук, положил на землю. И вдруг, неожиданно для себя заплакал, горько и громко. Повалился, уткнулся лицом в копёшку соломы. Но плачь оказался недолгим, выплеснулся как вода из опрокинутого ведра. А запах соломы, хотя и лежалой, напомнил о поле, о солнышке, о весёлом летнем времени.

Почти каждое лето он уезжал за Псков, к бабушке Ксении, или как её звали деревенские, к Аксиньи. У Миши слова баба и Аксинья слились в одно и получилась Бабаксинья. Родом она, как сама рассказывала, Витебской губернии, Городецкого уезда, Езерищенской волости, деревни Килаши, а фамилия в девичестве — Наумович. Белоруска. На большие праздники в церковь ходила со своими односельчанами за сорок вёрст в псковскую землю, в Невель. Там и познакомилась с Матвеем, единственным сыном зажиточных хозяев. Полюбились они друг другу, и родителям его она, красивая да работящая, приглянулась. Прислали сватов, сыграли свадьбу и переселилась молодуха Ксения к своему суженому под Невель в деревню Козий Брод, что стояла по обеим берегам небольшой речушки впадавшей в Ловать. Характера Матвей был твёрдого, хозяйского, за что платил — работу требовал, но совесть имел и милосердие. Оплошавшим работникам всегда давал возможность промахи свои исправить. А если уж приходилось с кем расставаться, никогда с плеча не рубил, и обставлял всё так, что бы человек сам видел — никто кроме него в случившемся не виноват. В делах был расчётлив, а рассчитав да прикинув всё, заказывал в церкви молебен о даровании успехов в деле начинаемом и проводил рискованные операции. И очень редко промахивался, а по крупному и вовсе впросак никогда не попадал. Характера был миролюбивого, людей знал хорошо, можно сказать, насквозь видел, что не только давало ему возможность вести дела, но и конфликтов избегать.

Потому, когда свершилась революция, односельчане его защищали и комбеды до поры не трогали. Когда же пошло повальное раскулачивание, и защита и доброе отношение односельчан уже не могли быть оградой, что смог продал, оставшееся раздал родне и уехал с женой и дочерью Анной в Петроград.

Устроился работать на железную дорогу. Поначалу помощником составителя, потом составителем поездов стал. А ещё несколько лет спустя, проявил себя усердным и добросовестным работником, а организаторских способностей и хозяйственной жилки ему не занимать, назначили его начальником кондукторского резерва. Но либо не вынесла его натура чиновного духа, либо не принял организм болотного климата северной столицы, стал быстро терять здоровье, «нутром чахнуть», как говорила бабушка Аксинья, и в двадцать пятом году, не дожив до сорока и не выявив врачам истинного своего заболевания, умер. Перед смертью, как ушёл на инвалидность, купил небольшой домик в Козьем Броде и завещал там его похоронить.

Баба Ксения после того три года прожила в Ленинграде, пока Анна не вышла замуж. А как выдала дочь, да увидела, что муж дочери попался серьёзный, спокойный и любящий, благословила на совет да любовь и вернулась в Козий Брод, в домик купленный дедом Матвеем.

В Козьем Броде Мише нравилось больше, чем в пионерском лагере в Тайцах под Ленинградом, где он провёл одну смену — жизнь вольнее. И лето у бабушки теплее и длиннее, чем ленинградское. Холода он, вообще — то, не боялся, но больше любил тепло.

Бабушка умерла весной сорокового, когда Миша заканчивал третий класс и собирался к ней на лето. Дом купили родственники и выслали матери деньги почтовым переводом. Из этих денег купили новую обстановку в комнату.

Летом сорокового они всей семьёй поехали в Карелию к бабушке Лийсе. Отец навестить свою мать, которую не видел лет двадцать, а мама и Миша — знакомиться. Родители позвали бабушку к себе, в Ленинград, но та категорически отказалась.

— От могилы Якова я никуда не поеду.

Погостили две недели и поехали домой, на работу надо, а Миша остался у бабушки Лийсы ещё на месяц. И они с бабушкой Лизой, так звал её Миша на русский лад, то жили дома, то навещали родственников, бабушка показывала своего внука.

Отношения у них сложились добрые и понимание друг друга было, но теплоты, в то лето, ещё не возникло.

Бабушка Лиза хоть и была замужем дважды, второй муж её, с которым она прожила года три или четыре, соратник деда Якова, рано умер от болезней, полученных ещё в царских тюрьмах, но любила, видимо, одного только деда. И не только любила, но уважала его и гордилась им.

Дед Яков, Яков Мартинович Метсяпуро, был революционером, воевал за установление в Карелии советской власти и погиб в начале мая 1918 года во время подавления Рабочей революции. Его расстреляли немецкие интервенты, призванные финляндским правительством на помощь. Бабушка Лиза никогда не рассказывала о нём на ходу или за каким — то делом, но обязательно помывши руки и сидя за столом. Говорила, что по характеру дед Яков был человек спокойный, но несправедливости не терпел. Показывала Микко фотографии деда, его документы, дала прочитать две выписки из донесений царских чиновников, которые она, возможно и не без риска для себя, сохранила в буржуазной Финляндии.

Из рапорта петербургского уездного исправника петербургскому губернатору о требовании крестьян к помещикам — владельцам имения «Вартемяки» отдать им помещичью землю.

28 мая 1907 г.

Секретно.

С давних пор крестьяне Вартемякской волости 4–го стана СПБ уезда пользуются лесными угодьями имения «Вартемяки» наследников графа Шувалова, арендуя определённые участки для выгона рогатого скота по 1 руб. за десятину в лето.

Ныне крестьяне деревень: Рохма, Киссолово, Агалатово, Верхние и Нижние Станки Вартемякской волости предъявили разные претензии относительно выгонов, отказались устраивать изгороди и потребовали отдать им под выгон всю лесную площадь имения.

Среди подстрекателей замечен быв. крестьянин деревни Верхние Станки Яков Мартинов Метсяпуро в настоящее время не являющийся жителем ни одной из названных деревень.

Исправник (подпись неразборчива).

Из представления земского начальника 3–го участка Петербургского уезда петербургскому губернатору о революционной агитации среди крестьян.

8 сентября 1907 г.

Совершенно секретно.

До сведения моего дошло, что крестьяне Куйвозовской волости деревни Леушкомяки Григорий Салака, деревни Лесколово Абрам Степанов Тироне и деревни Хиримяки Абрам Андреев Иване подстрекают население на сходках к неповиновению властям и неплатежу повинностей по обязательному окладному страхованию; последствием этого был отказ крестьян некоторых деревень (наприм.: Керроского общества) принять платёжные книжки; кроме того, благодаря их агитации, волостной сход приговором от 25–го января 1907 года Љ3 уменьшил незаконно жалованье всему составу волостных правлений и суда, а равно писарю.

Приставом задержан бывший крестьянин деревни Верхние Станки Яков Метсяпуро виновный в подстрекании крестьян к неповиновению властям и в распространении среди населения уезда прокламаций «Всероссийского крестьянского союза». В доме, где арестованный нанимал комнату, найден револьвер с патронами, на содержание которого Метсяпуро не имел разрешения.

Земский начальник 3 участка СПБ уезда (подпись неразборчива).

— Дедушка из под ареста бежал и целый год жил на нелегальном положении, — не без гордости добавила бабушка Лиза, забирая у Микко выписки. — Тогда Вейно, твой папа, был совсем маленьким, шестой год ему шёл. А потом, по заданию Партии дедушку направили в Петрозаводск. В семнадцатом году летом я к нему переехала, а дети остались в Петрограде. Варя к той поре замуж вышла, а Вейно в паровозном депо слесарем работал. Пробовали его к революционной работе привлечь, но он ничем кроме машин и техники не интересовался, книжки читал только про автомобили, паровозы да аэропланы.

Бабаксинья и бабушка Лиза совсем не были похожими, даже внешне.

Бабаксинья высокая, полная, одним словом — большая. Спокойная и ходила степенно. Особенно после того как поправилась больная нога и она сменила своего «коня» — клюку на высокий, чуть не до плеча, посох. Некоторые из деревенских даже Марфой Посадницей пробовали её наречь, но прозвище не привилось, потому что не было в ней властности и желания судить или навязывать своё мнение. Приходящим к ней посоветоваться о житейских разладах и неурядицах, она говорила, что человек слаб и надо быть снисходительнее к людям, многие — де и рады бы других не обижать, да совладать с собой не могут, срываются. А лучше всего поискать свою вину в происшедшем, потому что при всяком раздоре виноваты обе стороны, а больше виноват тот, кто умнее и добрее, у него больше возможностей ссору предотвратить.