Сердца и камни - Оскар Курганов

Гурин шел по проходу зала медленно, по-медвежьи переваливаясь с боку на бок, мягко ступая по красной ковровой дорожке. Он знал, что здесь он — звезда, коронный номер, который обычно припасается на конец вечера, когда все уже устали и как будто ничем их нельзя удивить. И конферансье представляет эту звезду коротко, сдержанно, без лишних слов. Ничего, мол, не могу прибавить к этому имени. И публика обретает новые силы, сбрасывает с себя усталость, затихает, с нетерпением ждет. Все опытные устроители концертов знают, что без такой звезды нечего тратить силы, собирать публику, все уйдут неудовлетворенными, в чем-то обманутыми. Будто пригласили на форель, а угостили тюлькой. Все это хорошо знал и Туров. И припас к финалу заседания Гурина.

Владимир Владимирович Гурин когда-то занимал высокий пост в ведомстве строительных материалов, многих из присутствовавших в зале назначал или перемещал. Одни помнили его благодеяния, другие — его тяжелую руку. Но при этом и те, и другие хорошо знали, что на любых постах, на всех ступенях своей административной карьеры Гурин служил верой и правдой только одному человеку — Владимиру Владимировичу Гурину,— и делал он это так, что невольно вызывал уважение. Любимым и чаще всего употребляемым словом его был «народ». «Мы служим народу», «народ нам не простит», «народ нас осудит», «народ нас поддержит» — всеми этими великими понятиями и формулами Гурин пользовался в различных обстоятельствах. Но все окружавшие его люди понимали, что имеет он в виду, конечно, себя.

И может быть, поэтому он не удержался на своем высоком посту. Но ушел Гурин не просто «на другую работу», как принято говорить, а на специально учрежденную для него должность генерального директора. В конечном счете, Гурину было безразлично, в каком месте быть генеральным директором. Его технические знания не выходили за рамки общих сведений, приобретенных при окончании заочного (ох, эти спасительные заочные знания!) строительного института. Надо полагать, что именно по этим причинам его назначили генеральным директором научного и проектного института. Кстати, сочетание слов этих — генеральный директор — больше всего импонировало Владимиру Владимировичу. Это означало, что есть еще просто директоры, не генеральные, которые несут всю ответственность за дела в институте.

Беглый набросок портрета Владимира Владимировича был бы неполным, если бы мы не упомянули о его взаимоотношениях с Туровым. Владимир Владимирович просто не терпел Турова, в кругу друзей называл его невеждой, карьеристом, беспринципным человеком, который, конечно, не служит интересам народа. Но в то же время он пригласил сына Турова в институт, в аспирантуру. И представьте себе, сам предложил молодому Турову тему кандидатской диссертации — силикатобетон. И научными руководителями его утвердил Долгина и Королева. Мало того — оказалось, что молодой аспирант внес неоценимый вклад в науку о бесцементных бетонах и еще до защиты диссертации был включен в группу ученых, представленных на соискание научной премии. После этого Гурин мог приходить к Турову и просто говорить ему:

— Вот, Сережа, проект приказа — подпиши, пожалуйста.

Вот какого оратора Туров приберег к концу заседания технического совета, обсуждавшего судьбы силикальцита в тот мягкий зимний денек.

Гурин поднялся на трибуну и сказал, что он, генеральный директор крупнейшего научного института, является сторонником силикальцита. Это произвело впечатление разорвавшейся бомбы. А Гурин, спокойно взирая на осколки этой бомбы, начал доказывать, что труды Лехта и его помощников будут по достоинству оценены народом. Силикальцит — это камень будущего. Дезинтегратор — тоже машина будущего. Над ними еще надо работать и работать.

И, повернувшись к Лехту, спросил:

— Скажите честно, Иоханнес Александрович, вы-то сами убеждены, что дезинтегратор это уже совершенная машина, а силикальцит уже стал лучшим строительным камнем?

Наступила тишина. Лехт поднялся и ответил:

— Нет, не убежден.

— Вот видите, — улыбнулся Гурин.

— Да, не убежден, — повторил Лехт, — я уже говорил, что мы находимся в начале пути. В этом наше преимущество перед многими исследователями, которые полагают, что они уже прошли весь путь.

В зале возник едва сдерживаемый смешок. Туров постучал карандашом по графину и обратился к Гурину:

— Продолжайте, Владимир Владимирович.

— Вот видите, — повторил Гурин, — сам изобретатель, всеми уважаемый доктор технических наук Иоханнес Александрович Лехт признает, что они находятся в начале пути. В начале пути. А мы все, люди науки, хорошо знаем, что это означает: силикальцит еще не созрел для массовой промышленной технологии.

Лехт поморщился от этого «мы», но промолчал.

— Все это так, — продолжал Гурин, — нам надо посмотреть правде в глаза. Именно этого ждет от нас народ, доверивший нам такое большое дело. Итак, как же быть?

Гурин был как будто искренне озадачен. Лицо его стало грустным, он был как бы во власти боли и сострадания. Но он нашел в себе силы приободриться и найти, как говорят, — «выход в трудную минуту».

— Мы должны быть мудрыми, — сказал он назидательно, — иначе говоря, думать и решать на уровне государственных деятелей, а не узколобых эгоистов. Стало быть, надо избрать тот путь, который испытан, может дать наибольший эффект. Уже сегодня. Ведь народ наш хочет жить в новых квартирах теперь, а не в будущем.

Иностранные фирмы покупают лицензии на силикальцит — честь и хвала Лехту. А у нас есть выбор. Мы — народ богатый. У нас талантов не занимать. Всем наш народ, наше государство дает возможность искать, творить, открывать новое. Но мы должны отдать предпочтение тому камню, который имеет наибольшую перспективу. Я имею в виду силикатобетон.

— Я должен вам напомнить, — Лехт встал, прошел мимо длинного стола президиума к трибуне и громко повторил: — Должен вам напомнить, что именно так рассуждали немецкие фабриканты красного кирпича, когда они затормозили выпуск силикатного камня, созданного Михаэлисом.

— Ну, это уже слишком, — вступился за честь Гурина вскочивший с места Королев.

— Я хочу поздравить Владимира Владимировича с трогательным единением с этими немецкими фабрикантами начала двадцатого века. — Лехт не обратил внимания на выкрик Королева и быстро вернулся на свое место — к торцу стола.

В зале кто-то крикнул: «Это уже не технический совет, а бог знает что», все зашумели, заговорили. Туров размахивал своим карандашом, как дирижерской палочкой, стучал им по графину, но успокоить никого не мог.

Гурин тоже покинул трибуну. Он понял, что дальнейшая полемика с Лехтом не принесет ему славы, а может сорвать с него те радикальные одежды, в которые он обычно рядился, когда выступал. К тому же Гурин не хотел брать на себя всю ответственность за подготовленное Туровым решение. В этом деле не все было сделано по-умному, «по-игроцки», как любил выражаться Гурин, и он предпочел не садиться с Туровым, Королевым и Долгиным в одну тележку. Гурин любил сравнивать свою деловую жизнь с охотой. Страстный охотник, он по себе знал всю горечь разочарования, когда облава оказывалась неудачной, а дичь ускользала в чужую сумку. В конце концов, все, что Гурин мог, он сделал. И с достоинством, той же походкой вразвалку вернулся в зал.

Туров провожал его гневным взглядом — не на такую помощь он рассчитывал, когда пригласил его в кабинет, показал проект решения, попросил поддержать, выступить. Нет, не тот уже Гурин, трусоват, стар, мягкотел. Пора бы ему и на пенсию. «Сколько ему лет?» — не мог вспомнить Туров.

В это время в заднем ряду зала он увидел седого человека, поднимавшего руку. «Прошу слова», — слышалось оттуда. И лицо и голос этого человека показались Турову знакомыми, и он решил, что сама судьба посылает ему спасительную помощь.

— Пожалуйста, проходите, — крикнул Туров и показал рукой на трибуну.

Седой человек торопливо прошел через весь зал и как-то неожиданно для всех — шумящих, говорящих, спорящих — появился на трибуне.

— Слово имеет… — запнулся Туров.

— Афанасьев, — подсказал человек на трибуне, поглаживая свои волосы.

— Слово имеет товарищ Афанасьев, — повторил Туров, и сразу же в его острой памяти возникла сухонькая фигура, загорелое, будто сдавленное лицо, виноватая улыбка, быстрый взгляд. Конечно, он встречал этого Афанасьева на железобетонном заводе на Волге, где тот был, кажется, главным технологом. И еще вспомнил Туров — хорошим технологом, его представили приезжему высокому начальству с обычной в таких случаях покровительственной похвалой — познакомьтесь, мол, с нашим богатырем, инженером-технологом, расскажите, Афанасьев, как мы с вами добились ритмичности. Афанасьев вскинул тогда глаза на своего директора и с той же виноватой улыбкой сказал: