Зарница - Сергей Александрович Милушкин

Лицо Лены расплылось, потемнело. Он вдруг оказался на стадионе — том самом, где поджарые бегуны готовились к старту, оператор в огромных наушниках медленно поворачивал прямоугольную трубу телевизионной камеры, черный прямоугольник табло попеременно высвечивал имена и номера участников забега, а снизу, к тому месту, где он сидел, обливаясь потом, поднимался щеголеватого вида мужчина. И все это было будто бы в самом деле. Чувство невероятной реальности едва не сбило Виктора с ног. Дыхание перехватило, руки и ноги закололо иголками, лицо обдало жаром — он повернулся и хотел сказать тете Оле, что не нужно разговаривать с этим мужчиной, не нужно ничего у него брать и отдавать ему деньги тоже не нужно! И — он не скажет, ни за что и никогда не скажет, кто придет первым в этом соревновании.

Мужчина поднимался все выше и выше и вот уже он поравнялся с их рядом — но Витя не мог различить его лица, хотя он был всего в каких-нибудь десяти метрах.

Витю поглотил безумный ужас — человек без лица приближался все ближе и ближе. Тетя Оля смотрела на него зачарованно, не в силах оторваться, и Витя понимал почему — его ужасающая личина, вернее, ее полное отсутствие, притягивала взгляд словно магнит.

И когда между ними оставалось несколько метров, Витя закричал.

Дернулся было вперед, чтобы схватить тетю Олю, повернуть ее к себе, не дать ей сделать эту ставку, но какая-то ватная, смолистая атмосфера сковала его движения и вместо того, чтобы вскочить с мокрого от пота сиденья, он едва шелохнулся.

Чудовищным усилием воли, Витя поднял руки — это заняло целую вечность. Набрал в рот воздуха, легкие налились свинцовой тяжестью — вот-вот он коснется ее плеча, оставался какой-то миллиметр, доля миллиметра!

Мужчина уже стоял прямо перед ней. Но смотрел он не на женщину, расплывшуюся в подобострастной улыбке — чернеющий провал его личины был устремлен на Витю.

Мальчик похолодел и понял, что крикнуть он не сможет. Он вообще не сможет выдохнуть, потому что раскаленный, кипящий как лава воздух отказывался повиноваться судорожным движением диафрагмы.

Человек смотрел на его протянутые руки и… улыбался. Зияющая пропасть рта начала расширяться, затягивая в себя все вокруг. Беззвучный смех сотрясал тяжелые хлопья воздуха — Витя увидел, что тетя Оля исчезла в его пасти, сначала ее голова с огромным начесом, потом широкие плечи, обтянутые модным платьем из ателье индивидуального пошива, дрогнули и пропали словно желе огромные ягодицы, а потом провалилась она вся — беззвучно, не сопротивляясь — лишь взмахнула словно на прощание ногой в красной туфельке, которая выпала из пасти и покатилась под нижний ряд.

Оцепенение вдруг отпустило его, руки пришли в движение и в последний момент Вите показалось, что он успеет ухватить тетю Олю за лодыжку — пальцы его скользнули по горячей коже с синими прожилками и… он закричал.

— Витя… Витя! — чьи-то руки тянули его в черноту и, открыв глаза, он подумал, что и сам попал в зловонную пасть, а тетя Оля зовет его откуда-то оттуда. Он дернулся, рука уткнулась во что-то мягкое, податливое, отчего он еще больше испугался и когда глаза начали различать оттенки тьмы, вдруг перед собой увидел лицо.

— Витя, Витенька! Это я, Лена! Тихо… тихо, я тут…

Он еще раз по инерции дернулся, взглянул на ее лицо, которое постепенно, как бы с трудом вытеснило ужасающий образ и обнаружил себя сидящим на полу возле двери. Лена стояла рядом на коленях и обнимала его голову, прижимая к груди.

— Господи… — шептала она. — Что же тебе приснилось… Ты так кричал…

Он даже не почувствовал, а услышал, как колотится сердце.

— Это… — пересохшее горло отказывалось воспроизводить буквы и слова. Он прокашлялся, собрался с силами. — Это… был он. Он…

— Кто⁈ Кто он?

Витя покачал головой.

— Не знаю, не знаю кто. Там на стадионе, когда все началось. Там было он!

Она еще сильнее прижала его, дрожащего всем телом, к своей груди и опасливо посмотрела на дверь — на крик, раздавшийся в молчаливом заброшенном здании, мог прибежать полицейский и шарахнуть из пистолета на всякий случай, но, почему-то никто не отреагировал. Она прислушалась, пугаясь, — может, что случилось, и доктор уже перебил там всех, выбрался из плена и теперь стоит за дверью, приложив ухо к ее холодной поверхности, но — услышав молодецкий храп в глубине здания, расслабилась.

Храп нервировал, но в данный момент — успокаивал. Лена улыбнулась. Едва заметно. Так, чтобы он вдруг невзначай не увидел. А то может подумать, что она не воспринимает серьезно его страхи.

Но она воспринимала. Она знала.

— Как это было там, на стадионе? — спросила она тихо. — Ты никогда мне не рассказывал. Ни в школе… ни потом… ни разу.

Он дернулся и едва заметно кивнул.

— Кроме тебя, мне больше некому рассказывать. Мама умерла. А больше никто и не поверит.

— Как думаешь? Он действительно хочет помочь нам выбраться оттуда? — спросила Лена и по ее тону Виктор понял, что для нее не существует сомнений. А ведь она даже не видела ту ужасную страницу из книги с фотографией почерневшего могильного креста с табличкой, где нацарапаны их имена…

Виктор слегка отстранился, она разомкнула руки, и он сел рядом, глядя прямо ей в глаза.

— Я не верю ни единому его слову.

— Но мы там были, — еще тише произнесла она. — Мы точно там были.

Казалось, что она даже не говорила вовсе, а ее мысли как бы попадали ему прямо в голову — такая стояла вокруг тишина.

«Почти, как тогда», — подумал он и испугался собственной мысли и мелькнувшей в голове призрачной картинкой — старый потемневший дом, в печке пляшет оранжево-желтоватое пламя, а на столе стоит дымящийся самовар. Лена сидит справа от него и пьет горячий чай.

Следующая картинка — полная темень, слышно только как сопят его одноклассники, которые разбрелись по углам, отыскали, чем укрыться и мигом уснули — Лена и Лиза залезли на печку, там теплее всего, Денис с Давидом на полатях, Петя уснул прямо тут, возле стола на широкой скамье, положив под голову сумку, а Червяков устроился за печкой — там оказалось подобие кровати из двух сундуков. Витя сидел у стола дольше всех. Огонь в печке давно потух, лишь угольки светились в непроницаемой темноте.

Он всегда думал,