Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

«Это альбом семейства Феррелл, – резко заявляла бабушка Ада. – Попросите дядю показать вам фотографии Бертранов, которые он привёз из Флоренции. Они у него в спальне, в ящике комода».

Но дядя ни за что не соглашался открыть ящик. После долгих уговоров Аде и Лауретте удалось заставить его достать хотя бы одну выцветшую карточку с изображением матери, тогда ещё девочки, среди сестёр, потом другую, уже замужней дамы, рядом с неузнаваемым без усов серьёзным сорокалетним Гаддо в старомодной шляпе. Попавшиеся под руку фотографии близнецов дядя Тан быстро спрятал, словно видеть их ему было слишком больно – настолько, что племянницы не посмели настаивать на том, чтобы получше их рассмотреть. А портретов маслом с Бертранов не писали – или, может, они остались во Флоренции, в доме отца дедушки Гаддо, который позже был продан.

19

Через несколько дней после отъезда Джулиано Аде позвонил Лео.

– Как дела? Узнал от Лауретты о твоём приезде. Как насчёт съездить со мной в субботу в деревню? Чечилия хочет тебе кое-что показать.

Ада, вне себя от любопытства, тотчас же согласилась. В субботу в 9 утра Лео заехал за ней на своей R5, которую не менял уже двенадцать лет. Всю поездку, сидя рядом и разглядывая его профиль, Ада удивлялась: до чего же странно, что человек, столь небрежно относящийся к своей внешности, пользуется таким успехом у женщин! И речь ведь не только о старой колымаге: это касалось и одежды – не выбранного стиля в целом, а, скорее, небрежности, случайности этого выбора. Даже волосы у Лео всегда были или длинными и неопрятными, или слишком короткими, потому что он редко вспоминал, что неплохо бы сходить к парикмахеру, и считал, что если состричь их под ноль, они будут отрастать дольше. Зато он всегда выглядел подтянутым, мускулистым. А эти широко распахнутые глаза, строгий прямой нос, лёгкий румянец чисто выбритого лица без единой морщинки... Ада, с нежностью вспомнив, что в период их детской влюблённости щеки её Патрокла ещё были гладкими и пухлыми, как у младенца, почувствовала желание немедленно коснуться их губами и проверить, не осталось ли следов былой пухлости; желание воскликнуть «Притормози» и, как только машина остановится, откинуть сиденья, обнять его, раздеть, затянуть на себя, попробовать, каково это – заниматься с ним любовью, познать то, чего она в прошлом по незрелости или неопытности не могла и желать и что с тех пор познало так много других женщин. И в то же время Ада чувствовала себя виноватой – перед Чечилией, да и перед самим Лео: какое она имеет право бередить ему душу воспоминаниями о прошлом, таком далёком, что сейчас кажется другой геологической эпохой? Тем более что эта идея происходила скорее от любопытства, чем от физического желания. «Какая же ерунда лезет в голову!» – подумала она смущённо. К счастью, Лео не умел читать мысли. Особенно те, самые ехидные, зудевшие: «А вот Дария и думать бы не стала».

Но она, Ада, – не Дария, а потому заставила себя удержаться и не класть руку ему на колено, как бы призывая обратить внимание на пасущуюся в поле кобылу с новорождённым жеребёнком. Лео вёл машину, полностью сосредоточившись на дороге и не отвлекаясь на давно знакомый ему сельский пейзаж: свежую пшеничную стерню, сгрудившихся в тени одинокого дерева овец, тонущий в пурпурно-синей дымке горизонт.

Вот наконец и Ордале.

– Хочешь взглянуть, как там твой дом? Ключи взяла? – поинтересовался Лео, сворачивая на узкую главную улицу между старых каменных зданий.

– Нет. Пойдём лучше найдём Чечилию. Где она собиралась нас дожидаться?

Чечилия Маино с помощью специального объектива фотографировала росписи собора при скользящем освещении. В полутьме церкви рыжие волосы пылали, как факел.

Она поздоровалась с Адой, назвав её на «ты», словно они уже сто лет были знакомы, хотя до сих пор виделись лишь дважды, потом приподнялась на цыпочки, чтобы демонстративно, зная, что служка за ними наблюдает, поцеловать Лео в губы.

– Я так рада, – сказала она. – Думаю, в своих поисках «мастера» я наконец-то на верном пути.

– Почему ты так решила?

– Мне удалось найти множество необычных повторяющихся деталей, сейчас как раз их фотографирую, чтобы сравнить. И кстати, не похоже, что это художник ломбардской школы, как говорят, – скорее, Тоскана, влияние маньеризма или Северного Возрождения. Лица и шеи настолько вытянуты, что думаешь не о последователях Рафаэля, а о Понтормо, или, скорее, Пармиджанино.

Ада слушала, восхищаясь её энтузиазмом, но, поскольку не так хорошо знала живопись конца XVI века, не смогла уловить сути и подтвердить догадку, даже не попросила рассмотреть детали. Они с Лео обменялись снисходительными взглядами: пылкость Чечилии казалась им совершенно детской. Впрочем, оба знали, что она вполне компетентна, так почему бы не поверить? Всплывшее через столько лет имя «мастера из Ордале» помогло бы ей в карьере и не позволило бы критикам старой школы отвергнуть её теорию за отсутствием доказательств.

– Лео сказал, ты хочешь мне что-то показать, – сказала Ада, когда решила, что Чечилия выговорилась.

– Ах да, кое-что, связанное с Хименой Феррелл. Вроде бы она – твой предок.