Новый Мир ( № 6 2000) - Журнал «Новый мир»

Алексею Герману.

Над разрытым асфальтом, над грудойРазвороченой грязной земли,Старым скарбом и битой посудой,Кирпичами — сюда завезлиДля строительства вместе с цементом, —Над бетонными трубами, надПроводами, палаточным тентом,Над столбами, стоящими в ряд,Из другого какого-то мира,Сада, неба, вольера, страны,Из Парижа или из Каира —Мест, которые здесь не слышны,Но с их блеском, и плеском, и летом,И сияньем витражным чужим,Одаряя, как сказано Фетом,Эту местность миганьем живым,В невесомости, в самозабвенье,Боже мой, как душа, как мечтаЭтих брошенных, бедных строений,Яркокрылая их маета.И когда я следила неровныйИ ныряющий этот полет,Спотыкаясь о камни и бревна,Я внезапно подумала: вотПочему так не радует все жеЭтот фильм, защищаемый мной,Сильный, дерзкий, на правду похожий,Отвратительный, страшный, смешной.Темнота и жестокость суровыхИ уродливых лиц объяснятНашу злую нужду в катастрофах,Их позорно-назойливый ряд,Нищету и убогость пространства,Котлован, на котором ничтоНе возводится, драки и пьянство,Вечно поднятый ворот пальто.Так и есть. Но зачем в эпизодеНе мелькнуло нигде ни в одномЧто-то дальнее, высшее, вродеМимолетности с пестрым крылом?А без этой крупицы — простогоИ ничтожного, что ли, штриха —Не простят нам разумного, злогоПониманья, прозренья, греха.

Ушакова Елена Всеволодовна — автор книг стихов «Ночное солнце» (СПб., 1991) и «Метель» (СПб., 2000). Живет в Петербурге.

Ярослав Мельник

Книга судеб

Рассказ

Поначалу ее приняли за очередную мистификацию. На этого психа, чей склад был забит восемью миллионами томов, подали в суд сразу триста тысяч людей. В разных странах. Потому что это было кощунством — то, что сделал этот богач, угробивший почти все свое состояние на напечатание восьми миллионов толстенных томов. Безусловно, это был клинический случай. Напечатать даты смерти всех ныне живущих на планете мог только сумасшедший. И главное, проделав это свинство, он сразу онемел. Онемел ли он на самом деле, никто не знал, но факт, что с тех пор, как его схватила полиция, он не произнес ни слова. И вообще не реагировал на расспросы. А вскоре он странно умер, во время очередного допроса, свалившись со стула, как будто сраженный стрелой. Помощник следователя, присутствовавший при этом, говорил, что именно таким было его впечатление: как если бы в окно влетела стрела, выпущенная из лука индейца, и пронзила сердце этого злоумышленника. Но конечно, никакой стрелы не было, окна во время допроса были не только закрыты, но и плотно занавешены металлическими шторами.

Вообще вся эта история с самого начала выглядела более чем странно. Если б человек все свое состояние проиграл в карты или подарил любимой женщине или даже нищему с улицы, это можно было бы понять. Можно было бы хоть как-то, с натяжкой, но объяснить. Любое безумие имеет свое объяснение. Но в сборе информации о всех жителях планеты и в печатании дат их смерти было слишком много ума. Слишком много разумных усилий. И это-то вселяло ужас.

Поначалу воспринявшие все это как шутку, как черный юмор, газеты вскоре перешли к возмущению и брани. Ибо кому же приятно читать о дате своей смерти? Миллионы домохозяек раскаляли телефонные трубки редакций, телевидения и полиции докрасна. Говорят, сумасшедшего арестовали сразу же, как только жена президента той страны, в которой он жил, прочитала, что умрет через четыре года и пять дней. А президенту обещалась долгая жизнь.

Вскоре выяснились и некоторые детали. Преступник, оказывается, имел доступ к международным центрам электронной информации, так что ему ничего не стоило получить фамилии и имена жителей планеты. Остальное — дело техники и времени.

Так бы и стало это событие очередной сенсацией, о которой спустя месяц уже никто не помнит, если бы приумолкнувшие было газеты не взорвались вторично. Начали поступать сигналы от родственников только что умерших людей: люди умирали в точности по «Книге судеб»! Невероятно, но это было именно так. Причем, как вскоре оказалось, исключений не было. Даже те, кто, зная о дне своей смерти, сидели целый день дома, все равно умирали, кто от чего. Чаще всего останавливалось сердце, но отказывали и почки, и другие органы. Также заметили, что многие заболевали за какое-то время до роковой даты, так что в назначенный день болезнь и достигала пика. Те же, кто не интересовались особо «Книгою судеб» или просто не слышали о ней (а были и такие), те часто погибали на улицах, от несчастных случаев или, ничего не зная о своей дате смерти, кончали с собой в психологическом кризисе. Убийства тоже совершались по «Книге». И убийцы конечно же понятия не имели, что убивают в «положенный» день.

В общем, это был ужас. Кто-то поджег склад с книгами, и все они сгорели. Но обнаружилось, что существуют другие склады с экземплярами «Книги». И к тому же «Книга» была записана на компактные диски, и любой человек, в принципе, мог заложить диск в компьютер и набрать свою фамилию или фамилию родственника.

Что это могло быть? Существование высшей силы стало самоочевидным. Никто не мог теперь отрицать ее. Расходились только во мнении, Бог ли это или какой-нибудь чисто технический Высший Разум. Если это был Бог, то Он зачем-то решил явить Себя, выбрав для этого случайного человека. И непонятно было, зачем Он это сделал, что это все означает. Если же это были какие-то инопланетяне, контролирующие и, быть может, программирующие судьбы, то они просто передали человеку, работавшему в электронном центре, цифровую информацию. Как говорится, «с компьютера на компьютер». Но опять же — зачем? С какой целью?

Как бы там ни было, жизнь не остановилась. Странно, но не остановилась. Какой-то чудак ради эксперимента убил себя «раньше срока». После него не выдержали нервы еще у нескольких тысяч. Оказалось, раньше срока умереть все же можно, что было нелогичным и малопонятным. Но вот пережить срок — нельзя. Не удавалось никому. Даже детям. Дети, те ничего не знали и были единственными, кто жили, как еще недавно жили все. Счастливые!

Жена моя уже спала, когда я вернулся от приятеля. Дисков было еще не много, к тому же на одном диске помещались фамилии лишь на одну букву. Не так-то просто было тому, кто хотел получить информацию. Моя жена Лена сказала, что не желает узнавать, потому что не сможет тогда жить. И так поступали многие. Правительства некоторых стран издали указы об изъятии и уничтожении книг и дисков. Но кто хотел, тот узнавал и в этих странах.

— Коля, зачем? — говорила мне жена, увидев мой первый порыв «узнать правду». — Не ходи, я прошу тебя.

— Но Лен… Это же правда.

— Зачем нам она, Коля? — По ее лицу текли слезы. — Ну да, да, мы все умрем. И пусть. Наша Сонечка, наш Игорек, ты, я — все умрем. А сейчас мы живем, сейчас нам нужно жить.

Я поклялся ей не узнавать. А сам пошел к Перитурину и все узнал. Мы сидели с ним у компьютера, и Перитурин, икая, говорил:

— Смотри, Коль. Ты умираешь шестого мая, а я через год, четырнадцатого апреля, — и глупо улыбался. Казалось, он не понимает.

— А твоя Ленка…

— Заткнись! Сука!

Я ударил Перитурина в скулу, и Перитурин заплакал. И тут я подумал, что Перитурин же умрет, а я его в скулу ударил ни за что ни про что, и сам заплакал.

Когда я вернулся, в моей голове было ясно как днем. Лена спала. Ее веки вздрагивали, как если бы ей снился страшный сон.

Лена должна была умереть через двенадцать лет, а я через шестнадцать. Что мы за это время успеем сделать? Мало, очень мало. Но все же больше, чем бедная Клава, жена Перитурина. Той осталось два года. Я сидел в полумраке у кровати жены и удивлялся. Удивлялся тому, как я размышляю. В этих размышлениях было что-то чудовищное. Как и в моих чувствах. Потому что я, немного огорчившись, что переживу Лену и придется четыре года жить одному, все же радовался, что нам с Леной больше повезло, чем Перитурину с женой. И оба ребенка у них умрут молодые, а у нас только один, Игорек, в четырнадцать лет. А Сонечка проживет целых восемьдесят четыре года!

Я поднялся и пошел в детскую. Сонечка спала как ангел, полураскрытая, дыша носом. Она еле помещалась в кроватке. Надо скоро покупать большую кровать. Я улыбнулся и пошел спать. К Игорьку я не решился приблизиться.

Не знаю почему, но с того дня, а вернее, вечера я Сонечку стал любить больше, чем Игорька. Хотя должно было бы быть наоборот. Сонечке предстояла долгая жизнь, ей, скорее всего, судилось быть матерью, продолжить род. Игорек же умирал в четырнадцать лет. Конечно, было бы жестоко, зная об этом, не развивать его. Но зачем? На этот простой вопрос я не мог ответить. «Папа, а когда я вырасту, я полечу на самолете?» — «Да, Игорек, да». Что он успеет в жизни? Успеет ли полюбить? Что успеет узнать?