Матрос с «Бремена» (сборник рассказов) - Ирвин Шоу

Пол ее поцеловал.

— О чем ты подумала, когда впервые меня увидела?

— А ты?

— Я — что эта девушка должна стать моей.

Дора засмеялась, плотнее прижимаясь к нему.

— Ну а ты? — допытывался Пол.

— А я — что этот парень должен стать моим, — засмеялась она.

— Что скажешь? — спросил Пол. — Разве не замечательный этот город — Нью-Йорк? Откуда, говоришь, ты родом?

— Из Сиэтла. Сиэтл, штат Вашингтон.

— Ну вот, а теперь мы с тобой на Мэдисон-авеню… Держимся за руки, делаем покупки на будущее…

— Но даже если начнется война, — помолчав, вымолвила Дора, — зачем нам вмешиваться? Почему Соединенные Штаты должны принимать в ней участие?

— Ну, в последней войне принимали, так? Втянутся и в эту.

— Тогда, в тот раз, тех парней, что погибли на войне, обманули, нагло надули.

— Ты права, — согласился Пол. — Они погибли из-за шестипроцентного интереса от ценных бумаг, из-за нефтяных разработок, дележа сфер влияния… Иметь бы мне вот собственную сферу влияния…

— И, несмотря на это, ты собираешься поступить на военную службу?

— Да. В первый же день объявления войны. Сразу пойду на вербовочный пункт и скажу: «Вот я перед вами, Пол Триплетт, мне двадцать шесть лет, крепкий, хоть гвозди забивай, у меня отличное здоровье, хорошее зрение, зубы в порядке, плоскостопия нет, — дайте мне винтовку. Посадите меня на самолет, отправьте на фронт, там я покажу, кто я такой».

— Считаешь, на этот раз они тебя не надуют? — спросила Дора. — А ты не думаешь, что и на этот раз тебя заставят воевать за ценные бумаги, за нефтяные месторождения?

— Угу.

— И даже в таком случае запишешься в армию?

— В первый же день объявления войны.

Дора высвободила свою руку.

— Неужели тебе нравится сама идея убивать людей?

— Не-ет, я ненавижу такую иде-ею, — медленно, растягивая слова, ответил Пол. — Не хочу никому причинять зла. Мне кажется, сама идея войны смехотворна. Мне хотелось бы жить в таком мире, где каждый имел бы возможность сидеть на террасе за стеклянным столиком, есть что-нибудь вкусное с цветных тарелок, а на граммофоне автоматически переворачивается пластинка — симфония Моцарта; его дивная музыка звучит через динамик, вынесенный на террасу… Только вот Гитлер не проявляет никакого интереса к этому миру, ему больше по душе другой мир. А я не могу мучиться и жить в его мире, который ему нравится, неважно, какого он образца — немецкого или нашего, отечественного.

— Но ведь тебе не удастся убить Гитлера! — убеждала Дора. — Тебе придется убивать точно таких парней, как ты сам.

— Совершенно верно.

— И тебе это нравится?

— Да нет… я вообще-то и не думал об убийстве Гитлера. Я хочу расстрелять идею, которую он распространяет среди множества народов, покончить с ней. А тех молодых парней, которых убью, стану потом оплакивать; тот же, кто убьет меня, возможно, станет оплакивать меня.

— Но ведь они, вероятно, такие же парни, как и ты.

— Конечно, — согласился Пол. — Уверен, на моем месте им тоже хотелось бы сегодня ночью быть в постели с такой девушкой, как ты. Бьюсь об заклад! Гулять среди фонтанов на Рокфеллер-плаза, с бронзовыми скульптурами, держать за руку красотку — вот как ты — в весенний субботний вечер, разглядывать в витринах модную одежду… Могу поспорить, что многим из них по душе музыка Моцарта, как и мне. И все равно я буду убивать их! С радостью!

— «С радостью»?

— Да, с радостью. — Пол стал тереть руками глаза — устали. — С радостью — сегодня. Но я стану оплакивать их в грядущем. А сегодня у них в руках винтовки и они целят в меня и в мой мир. И поддерживают таким образом идею, что я должен убивать других, чтобы жить самому. — Он протянул к ней руку и поймал ее за локоть. — Ну зачем нам говорить сегодня вечером о таких скучных вещах? Это бессмысленно.

— Но все же речь идет о большом мошенничестве! — выкрикнула Дора. — И тебя используют в корыстных целях, и ты прекрасно об этом знаешь!

— Совершенно верно, да, это великое мошенничество — весь этот бизнес. Но все равно мне придется воевать. Меня, конечно, надуют, одурачат, но все же я хоть что-то сделаю, пусть самую малость, чтоб за обедом на террасе звучала музыка Моцарта! Черт подери, это даже не назовешь патриотизмом! Но меня втянут в эту авантюру.

— Что ж, очень жаль… — Дора теперь шла одна, не держала его за руку, — очень плохо.

— Конечно, плохо, — эхом откликнулся Пол. — Может, когда-нибудь будет лучше. Может, когда-нибудь этим миром будут управлять любители музыки Моцарта. Но сегодня такое невозможно.

Внимание их привлекла репродукция картины Ренуара в витрине маленького магазинчика: веселая компания катается на лодке по реке; женщина целует китайского мопса, мужчина в нижнем белье, в соломенной шляпе, с рыжей бородой — этакий крепыш; остряк, в надвинутом набекрень колпаке, нашептывает что-то на ухо подруге, которая поднесла к нему рупором сложенные ладошки; в глубине — большой натюрморт: бутылки с вином, стаканы, разложенная на столе еда, гроздья винограда.

— Я видел ее там, где она висит, — в Вашингтоне, — сказал Пол. — По репродукции трудно судить об этой великой картине. От нее так и веет… розовощеким бессмертием. Теперь вот и у нас появилась, в Нью-Йорке; по три раза в неделю хожу сюда — полюбоваться ею. Все на ней ясно, солидно — разит счастьем. Картина о давно минувшем лете. — Он поцеловал ей руку. — Уже поздно, дорогая, время летит так быстро. Пойдем-ка домой.

Взяв такси, они поехали в нижнюю часть города — к нему.

Район кладбищ

Когда наступает час коктейля в Браунсвилле, таксисты собираются в гриль-баре «Ламманавитц» — выпить по кружке пива, поболтать о мировых проблемах и понаблюдать, как медленно опускается солнце над повисшей на опорах стальной колеей, ведущей прямо в Проспект-парк.

— Мунго? — живо обсуждали они. — Да у него не рука, а автомат. Это такой питчер, который пробьет Бруклин прямо в первый дивизион международной бейсбольной лиги.

— А я сегодня видел мэра — собственной персоной. Этого «маленького цветочка». По его мнению, стране нужен…

— Послушай, Мизинчик, не дашь ли в долг кружечку пива?

Мизинчик тряпкой вытирал воду, разлитую по полу в сумрачном баре.

— Послушай, Элиа, — он явно нервничал, — продажа алкогольных напитков в кредит в штате Нью-Йорк запрещена законом.

— Что ты несешь? Кружка пива — алкогольный напиток?! За кого ты меня принимаешь — за снежного человека?

— Ты что, хочешь, чтобы у меня отобрали лицензию? — жалобно отбивался Мизинчик.

— Знаешь, я не сплю по ночам, все думаю — как бы Мизинчик не лишился своей лицензии. Моя жена слышит, как я горько плачу во сне, — сыронизировал Элиа. — Одно пиво — «Д. П. Морган»!

Скрепя сердце Мизинчик налил кружку с высокой шапкой пены и, тяжело вздохнув, сделал отметку в своем гроссбухе. — Предупреждаю тебя — последняя, без всяких возражений. Господь свидетель!

— Ладно, — глухо отозвался Элиа. — Не разевай варежку. — И с закрытыми глазами он выпил все пиво залпом. — Боже! — Не открывая глаз, вслепую поставил кружку на стойку. — За какой-то вшивый дайм, за десятицентовик, — он обращался ко всем сидевшим в зале, — тебе наливают такой божественный напиток! Нет, что ни говори, а Бруклин — чудесное место.

— В Бруклине такая вонь, что не продохнуть, — выразил свое мнение другой таксист, у края стойки. — Район кладбищ. Из пяти районов Нью-Йорка самый подходящий могилы рыть.

— Друг мой Паланджио! — обратился к нему Элиа. — Дуче Паланджио! Если тебе не нравится Бруклин — убирайся к себе домой, в Италию! Там тебе всучат ружье и сделают в Африке еще одну дырку в заднице.

Все водители громко захохотали, а Элиа добродушно ухмыльнулся, довольный собственной остротой.

— Я это видел в кино. Поезжай к себе в Италию, к своим жирным итальянским девкам! Ну, ребята, кто из вас поставит мне кружку?

В баре воцарилась мертвая тишина, как в военном лагере, когда только что прозвучал сигнал отбоя.

— Друзья называются! — подосадовал он.

— Бруклин — чудесное место, — съехидничал Паланджио.

— Весь день, — Элиа рассеянно потирал перебитый нос, — я гоняю эту тачку. Одиннадцать часов подряд разъезжаю по улицам. И теперь у меня в кармане три доллара пятьдесят центов.

Мизинчик тут же подскочил к нему.

— Послушай, Элиа, нужно поговорить — о такой мелочи, как кружка пива. Знай я, что у тебя есть деньги…

Элиа, теряя терпение, оттолкнул от себя настырную голову Мизинчика.

— Вон там кто-то заказал пиво, Мизинчик. Ну-ка, займись своим делом!

— Мне кажется, — недовольно заворчал Мизинчик, — что уважающий себя человек обязан платить свои долги.

— Ему кажется! Мизинчику кажется — только подумать! — громогласно заявил Элиа; но Мизинчик его в данную минуту совсем не интересовал. Повернувшись спиной к стойке и подперев голову руками (рукава пиджака на локтях прохудились), он печально разглядывал жестяной потолок. — Три доллара пятьдесят центов, — тихо повторил он, — а я не могу взять себе кружку пива.