Дети из камеры хранения - Рю Мураками

— О том, что есть такой певец Хаси, в этом мире знает около тридцати тысяч человек. А если станет известно о том, что певец Хаси, имя которого кое-кому уже известно, подкидыш из камеры хранения, тобой заинтересуются миллионы. Сейчас очень важен твой второй хит, вот текст, ну-ка, почитай!

Господин Д. был уверен, что, выпустив документальный телефильм о Хаси, кульминацией которого станет его встреча с матерью, он привлечет к нему внимание миллионов людей, но ничего об этом не сказал. Песни Хаси похожи на наркотики. Сначала они вызывают отторжение. В этот момент необходимо рассказать людям о секрете его песен, о его рождении и заставить понять певца. Он рожден в камере хранения, он не похож на остальных певцов. Когда Хаси послушают в третий раз, победа будет за нами. Люди уже не смогут оторваться от его песен.

НАЧАЛО ИСТОРИИ

Подняв указательный палец,

Выстрелю в небо,

Чтобы ослепить мир.

Сверкая, солнце упадет.

Я соберу осколки, эти золотые ножи,

И воткну их в твою грудь.

Я нашепчу тебе на ухо, что

Скучное время прошло.

Я сведу тебя с ума,

История только началась.

Переведу дыхание, расколю ночь.

Весь мир у моих ног.

Разорву его в клочья, задыхаясь,

И из клочков сошью бархатную мантию.

Проникну в комнату твою

И пробужу тебя ото сна,

Скучная ночь прошла.

Я сведу тебя с ума,

История только началась.

Я сведу тебя с ума.

История только началась.

— Ну как? За этот текст пришлось кругленькую сумму выложить, нравится?

— Не очень-то романтично.

— Сможешь спеть?

— Сложно, но хотелось бы.

Господин Д. поднялся, обтирая с себя жир полотенцем. Он посмотрел на небоскреб. «Купишь мне его, Хаси?»

Негритянка взяла деньги, отстранилась от господина Д., который сунул ей ладонь между ног, и натянула на себя шерстяное платье. Спрятав парик в сумочку, она сказала, что после бессонной ночи полезно делать круговые движения шеей и плечами, и вышла из комнаты. Господин Д. щелкнул пальцем по своему сморщенному половому органу.

— Поехали, купим себе молодых ребят, говорят, на рынке появились новенькие.

— У меня к тебе просьба.

— Если омлет с рисом, то ничего не получится. В нашем ресторане, кроме соба, ничего нет.

— Я хотел бы, чтобы Нива стала моим менеджером.

— А почему именно она?

— Потому что она прекрасный человек.

— Что верно, то верно. Нива — чудесная. Но давай лучше поедем на рынок, купим двух мальчиков, развлечемся как следует. Ты уже давно не развлекался. Что может нравиться в женщине? Разве тебе не противно, когда член проскальзывает в ее блудливую манду?

— Я больше не гомосексуалист.

— Ну, ты просто герой!

Господин Д. оделся, снял телефонную трубку и приказал:

— Быстро несите сюда соба!

Одна из сотрудниц принесла тэмпура-соба и дзару-соба. Господин Д. достал из ящика стола синюю консервную банку и открыл крышку. Там лежало куриное мясо с жиром. Кусочки желтого жира с кожей были перемешаны с мякотью ананаса. Подцепив пальцами три кусочка, Д. положил их в бульон с лапшой.

— Будешь есть? Это с Тайваня, очень вкусно. Д. облизал жир с пальцев. Хаси мотнул головой.

Хаси не хотел есть соба. Посмотрев на господина Д., губы которого блестели от жира, он встретился с ним взглядом и смущенно проговорил:

— Я хочу жениться на Нива.

У Нива была мечта — сделать эскиз платья для ангела. Отец Нива был композитором. В студенческие годы он играл на фортепиано, а на жизнь зарабатывал игрой на аккордеоне в кафе. Мать Нива, тогда тоже студентка, постоянно приходила в это кафе. Несмотря на протесты родителей с обеих сторон, они поженились.

Сразу после рождения Нива у матери начались боли в груди. Врач установил, что это побочный эффект нового лекарства, которое ей давали для облегчения родов. Зарабатывал аккордеонист более чем скромно. Супруги решили, что жить в крохотной квартирке с маленьким ребенком не очень хорошо, и мать Нива, придушив свою гордость, вместе с дочкой переехала к своим родителям. Родители с давних времен держали гостиницу в Окаяме. Вернувшуюся дочь встретили довольно прохладно. Родители настаивали на разводе, но мать Нива ничего на это не сказала. Нива до четырнадцати лет жила в одном из номеров их гостиницы. Там был высокий потолок и мало солнечного света. Заходясь кашлем, мать писала в этой темной комнате свои акварели. Девочка с удовольствием ей позировала. Мать никогда ее не обнимала, боялась заразить. Самые счастливые минуты для Нива наступали, когда она неподвижно сидела, положив обе руки на колени, а мать смотрела на нее. Мать изображала ее красивее, чем на самом деле. Рисуя, она разговаривала с Нива. «Извини, что заставляю тебя терпеть, этот дом совсем нам не подходит».

Отец, продолжая зарабатывать игрой на аккордеоне, навещал их раз в полгода. Он привозил кукол и игрушки, каких в провинции не продавали, обнимал Нива и прижимался к ней щекой. После ужина пел и играл на аккордеоне, однако Нива не любила этого худого мужчину, потому что всякий раз, как он уезжал, мама плакала.

Когда Нива пошла в школу, аккордеонист приезжать перестал. Мать по-прежнему болела, ей не становилось ни лучше, ни хуже. Нива была выше всех в классе, хорошо училась и никогда не смеялась. В пятом классе она впервые взяла в руки иголку, нитку и ткань, захотела сшить белое платье. Когда мать рисовала Нива, она всегда изображала ее в белом. Нива принесла ткань домой и ежедневно допоздна сидела за шитьем. Закончив работу, она показала ее маме. Та, увидев маленькое белое платье, сказала, что это наряд для ангела и крепко обняла Нива.

Нива сшила еще несколько белых платьев. И каждый раз мама ее обнимала. Однажды, кажется это было летом, она обняла девочку и расплакалась. Мать была вся в холодной испарине. Дотронувшись до нее, Нива вдруг подумала: «Если мама умрет, никто больше не захочет до меня дотронуться» — и ей стало страшно. Она и теперь не могла понять, почему так подумала. Возможно, потому, что мать обняла ее несколько раз подряд, и это девочку взволновало. Она подумала, что никто не захочет к ней прикоснуться. В школе эта мысль стала крепнуть. Даже когда она танцевала с одноклассниками фольклорные танцы, те ухитрялись не брать ее за руку. «Я права», — решила она. От этих слов кожа у нее покрылась мурашками. Нива купила книгу по кройке и шитью и одно за другим шила белые платья. Как ни странно, всякий раз, когда мать обнимала ее, мысль о том, что никто не хочет к ней прикасаться, все больше крепла.

Несмотря на возражения матери, Нива поступила в миссионерский частный колледж для девочек, а после него — в университет. Во время одного студенческого праздника, на котором она продавала платья, к ней подошел высокий загорелый студент и сказал: «Вам, наверное, жарко. Может, выпьем содовой?» Она выпила с ним содовой и решила, что выйдет за него замуж, хотя даже не знала, как его зовут. В ту же ночь она отдалась ему. Нива очень хотелось замуж, но она ничего не сказала, а поступила более хитро. Во-первых, не позволила ему больше к себе притрагиваться. Во-вторых, то и дело упоминала о том, что получила швейцарскую премию haute couture, что ее будущему мужу не придется много работать, что ее семье принадлежит большая гостиница в Окаяме.

Хитрость удалась — через год они поженились.

Ее муж был хорошо сложен, но во всем остальном оказался самым заурядным хвастливым служащим. Нива совсем его не любила, просто он был первым мужчиной, который до нее дотронулся. Их супружеская жизнь не знала радостей, дни были похожи один на другой, зато Нива избавилась от своей давнишней мысли, что люди избегают к ней прикасаться. Ребенка Нива не хотела. Денег, чтобы открыть свое ателье, не было, поэтому она стала работать стилистом. Страстное желание шить платья для ангелов тоже исчезло.

Прошло десять лет, в течение которых Нива не понимала, живет она или нет. В ее груди обнаружили раковую опухоль и сказали, что грудь придется удалить. Нива плакала. Ей было грустно, но вдруг она почувствовала, что у нее появилась надежда: быть может, она сумеет развестись. Нива удивлялась самой себе. Отчего это мысль о том, что ей вырежут грудь и она расстанется с мужем, вызывает в ней предчувствие чего-то радостного?

Пока она лежала в больнице, подготовили документы на развод. Нива вновь вспомнила свою старую мысль. Вот так, на моей плоской груди теперь жуткие шрамы, плоти осталось совсем чуть-чуть, кто захочет ко мне прикоснуться? Наверняка никто. Но теперь эта мысль была ей не в тягость. «Никто больше не прикоснется», — решила она. И это было уже не навязчивой фантазией, а действительностью. Бояться же действительности не стоит, нужно просто принять ее, поплакать несколько дней и успокоиться.

Хаси рассек шрамы на груди Нива и извлек оттуда забытые воспоминания. И вновь появилась девочка, которая неподвижно сидела в номере гостиницы, пока мама ее рисовала. Когда по пути домой Хаси заснул мертвым сном на заднем сиденье такси, крепко сжимая руку Нива, она решила исполнить свое желание. Она привела его домой, раздела и облизала все его тело. В порыве страсти ей хотелось, чтобы он прикоснулся к ее груди. Хаси возбудился и открыл глаза. Она включила свет, показала ему грудь и невероятно серьезным голосом попросила: «Прошу тебя, дотронься!» Хаси ошеломленно огляделся по сторонам, взглянул на свой половой орган и на грудь Нива и внезапно с видимым удовольствием рассмеялся. «Некрасиво?» — сказала она со слезами, и тогда Хаси крепко ее обнял. Он нежно погладил ее плоскую грудь, скользнул по ней языком, слегка прикусил зубами, а затем вошел в Нива. «Нет, замечательно, так лучше всего», — сказал Хаси.