Кодекс звезды - Юрий Гулин

Я из вредности повторил слово в слово. Ольга слушала, вытирая одновременно руки о фартук: она на кухне стряпала пельмени. Когда я закончил, кивнула, и очень буднично произнесла:

— Да не вопрос! Кандидаты в твою личную охрану сейчас несут службу в «девятке». — Я посмотрел на Ерша, тот важно кивнул. — Все они представители коренных народов Туркестана, — продолжала Ольга, — все окончили курсы «Штык», и за всех я могу ручаться. Я вам больше не нужна, могу идти?

— Один вопрос, Оленька, — попросил я. — Как ты до этого додумалась?

— Было бы время, — усмехнулась наша боевая подруга, — я бы доставила тебе удовольствие: спросила бы «до чего до этого?» и так далее. Но времени изображать дурочку у меня нет, потому отвечу сразу на все возможные вопросы. Когда курсы «Штык» стали в числе прочих готовить специалистов для работы в 9-ом управлении НГБ, отвечающем за охрану первых лиц государства я — их начальник — не могла не учесть многообразия наций, населяющих нашу страну. Поэтому наряду с украинской, финской, прибалтийской, кавказской группами набрала и туркестанскую: мало ли какие первые лица у нас появятся, и в каких регионах им придётся обретаться. Держала ли я при этом в уме конкретно тебя? Да, держала. А теперь пойду. Пельмени будут готовы через полчаса, к этому времени прошу закруглиться!

Так у меня появилась туземная охрана. Не сплошь одни тюрки, трое русских в ней тоже было. В том числе командир, против кандидатуры которого мне возразить было нечего. Помните Ивана, он был помощником Васича в группе, которая приехала с ним в Петроград из Каинска в начале 1917 года? Теперь это был закалённый боец. Прошёл революцию. Принимал участие во многих диверсионных операциях. А с недавнего времени работал в «девятке». Кстати, он уже полковник. Вот его-то, при участии моих друзей, и назначили начальником личной охраны зам. пред. Совнаркома Жехорского. Осталось добавить, что у моих архаровцев имелось несколько комплектов форменной одежды, которую они надевали в зависимости от случая. В том числе и очень модная, та, в которой несколько молодцов оказались на перроне Оренбургского вокзала. Шаровары заправлены в начищенные до зеркального блеска яловые сапоги. Сверху офицерская гимнастёрка, туго перетянутая портупеей. Вся одежда из чистой шерсти тёмно-зелёного окраса. На широком офицерском ремне кобура с пистолетом и кинжал в ножнах. Но главное новшество — головной убор. Лихо заломленный берет с гвардейской кокардой (красная звезда на георгиевской ленте) того же материла и цвета, что и гимнастёрка.

… Итак, я сошёл с подножки вагона и встал впереди охраны. Дутов поспешил навстречу. Вся дальнейшая церемония: прохождение мимо строя почётного караула, представление первых лиц тутошней власти, обмен рукопожатиями с представителями различных слоёв оренбургского населения — всё проходило в лучших дореволюционных традициях. Или, всё-таки, худших? По крайней мере, так наверняка думали представители рабочих, которые, оказывается, тоже присутствовали на церемонии, просто я их из окна вагона не заметил. Они неохотно жали мне руку, были кто хмур, кто раздосадован, а кто и просто зол. Надо будет это потом поправить. Пока же мы с Дутовым сели в дожидавшийся на привокзальной площади автомобиль, моя охрана лихо вспорхнула на подножки, и мы поехали в сопровождении казачьего конного эскорта.

Спросите, зачем мне понадобился весь этот цирк? Дело в том, что до Петрограда доходили упорные слухи, что Дутов — а атаман располагал на своих земля немалой властью — к центральному правительству, мягко говоря, холоден. Вот и пришлось мне показать, кто в доме хозяин, наиболее понятным атаману способом. И скажу без ложной скромности: мне это удалось! Правда, когда от обсуждения общих вопросов, где атаман проявил похвальную лояльность, перешли к конкретике, Дутов попытался артачиться. Дело касалось неприятных для атамана тем: сосуществования казаков и туземного населения в приграничных с Туркестаном районах, и отношения самого Дутова с мятежным атаманом Анненковым, который, будучи атаманом Сибирского казачьего войска, поднял вослед Московско-Петроградским событиям мятеж, но был выбит из Омска следовавшими на восток войсками Слащёва. Почти сразу после этого Анненков был смещён с должности, однако оружие не сложил. С верными ему казаками и примкнувшим к его отряду разноплемённым сбродом отступил в Туркестан, занял Семипалатинск и удерживал город и его окрестности до сей поры.

— … Я понимаю ваши опасения, Александр Ильич, — внушал я хмурому Дутову, — я даже признаю, что они отчасти обоснованы. Но лишь отчасти! Потому как казаки так же повинны в той напряжённости, что существует теперь на границе подконтрольных вам земель с Туркестаном. И не смейте возражать! В Петрограде, в Государственной прокуратуре, тому собрано немало доказательств! — Я посмотрел на побледневшего Дутова, и решил сбавить тон. — Не волнуйтесь, я не прибыл кого-то здесь карать, да и не наделён я такими полномочиями. Но как лицо, ответственное перед государством за положение дел в Туркестанском крае, должен вас предупредить: любое разбойное нападение на туркестанские земли впредь буду расследовать со всей тщательностью. Обещаю: последствия будут самыми тяжёлыми. Для этого у меня достаточно полномочий и воинской силы!

Лицо Дутова окаменело, и я вновь смягчил тон.

— Не подумайте, атаман, что я вам угрожаю. Ни в коей мере. Но прошу: держите границу — для того вы тут и поставлены. Дальше ни ногой, ни копытом! Договорились?

Я требовательно смотрел на Дутова. После недолгих колебаний тот неохотно кивнул.

— Вот и славно! — Я облегчённо вздохнул. — Теперь перейдём к другому, не менее важному вопросу. Государство не намерено далее терпеть существования на своей территории бандитской шайки бывшего атамана Анненкова. — Дутов опять насупился. — Для полного уничтожения этого бандформирования создаётся оперативная группа, состоящая из частей Сибирского военного округа, Сибирского, Семиреченского и Оренбургского казачьих войск. От Сибирского военного округа в оперативную группу входит отдельная пехотная бригада, усиленная артиллерией и бронетехникой. Два конных полка от Сибирского и по одному конному полку от Семиреченского и Оренбургского войска.

Дутов резко встал.

— Что такое?! — грозно поинтересовался я.

— Мне будет трудно исполнить такой приказ, — глядя прямо перед собой, чётко выговорил Дутов.

— Почему? Извольте объясниться! — потребовал я.

— Атаман Анненков мне лично известен, — сказал Дутов. — Я считаю его добрым казаком и… своим другом! К тому же он пользуется популярностью среди оренбургских казаков.

— Тогда посмотрите, что вытворяет на захваченной территории эта популярная личность, и, как вы изволили выразиться, добрый казак!

Я швырнул на стол несколько фотографий. Дутов подошёл, стал брать снимки в руки. Разглядывал, переворачивал и читал сопроводительные надписи, заверенные подписями работников прокуратуры и гербовыми печатями. Я представлял, что он сейчас испытывает. Снимки были ужасными. Особенно шокирующей выглядела фотография, на которой была изображена мёртвая женщина без одежды, с отрубленными грудями и вырванным глазом. Рядом на кол был посажен грудной ребёнок, изо рта которого торчала отрубленная материнская грудь. Закончив разглядывать снимки, атаман, не спросив разрешения, тяжело опустился на стул и расстегнул верхнюю пуговицу на воротнике кителя: ему стал душно.

— Вы исполните приказ, атаман! — жёстко сказал я. — Иначе я буду расценивать ваш поступок как одобрение действий Анненкова. А чтобы вам было легче справиться с популярностью этого бандита среди ваших казаков, опубликуйте эти снимки, пусть их увидят во всех станицах!

До отъезда из Оренбурга я успел посетить Главные железнодорожные мастерские, где пообщался с рабочими. На мне был надет, разумеется, не вицмундир, и даже не мундир генеральский, но и под простого работягу тоже рядиться не стал. Надел щегольскую форму, как у моих охранников — я вам её уже описывал — на которой генеральские звёзды на погонах были мало различимы. Прицепил к гимнастёрке орден Боевого Красного Знамени — знал: среди рабочих он пользуется особым уважением.

По случаю моего прихода собрался митинг — пролетариату без этого никак! Когда меня объявили, и я вышел на трибуну, из разных уголков цеха, где проходил митинг, послышался свист.

— Чего свистите, товарищи? — весело спросил я. — Или не по душе я вам?

Стоящие ближе к трибуне от столь откровенного вопроса вроде смутились. Только старый рабочий с обвислыми седыми усами пробурчал под нос:

— Чёрт тебе товарищ…

Сказал он это негромко, но я услышал и попытался поймать его взгляд, но рабочий тут же опустил глаза. В это время из дальних рядов послышалось: