Авианосцы адмирала Колчака - Анатолий Матвиенко

— Положение устрашающее, Государь. Началась революция. Народ и Дума требуют вашего отречения.

Николай Второй поднял усталые глаза. Кто это сказал, Родзянко или кто-то из князей? Не важно. Все трое смотрят выжидательно, стало быть, они согласны с произнесенной нелепицей.

— Это совершенно невозможно. Я должен посоветоваться.

С Аликс? Но телеграммой об этом не спросишь. Можно сесть на самолет и через три часа быть уже в Зимнем… Но он никогда не летал на этих капризных штуках. Не хватает в трудное для страны время попасть в крушение.

Брусилову в Кале, Иванову, вместо Врангеля командующему выводимыми из Британии войсками, командующим флотами, великим князьям, Московскому генерал-губернатору понеслись телеграммы с воплем отчаяния между строк. Ответили практически все, и на удивление единогласно.

Крайне подавленный Государь вызвал генерал-адъютанта и продиктовал текст манифеста об отречении в пользу сына Алексея Николаевича при регентстве великого князя Михаила Александровича до совершеннолетия цесаревича.

— Невозможно, брат! — По аскетической впалой щеке Михаила скатилась слеза, или это игра света? — Народ не примет ни меня, ни Алексея.

— Что?! Что ты такое говоришь? Что вы заладили! Кому передать страну?

Родзянко выложил свой проект манифеста.

— Что вы мне подсовываете? Это нарушение законов престолонаследия. Александр не может принять корону, минуя живого и здорового Михаила! И конституция… Что за конституция? Чушь какая-то. Война на дворе, господа. Решили в демократию поиграть. Не выйдет!

— Тогда власть в Питере примет кто-то из военных диктаторов, в народе и в армии популярный. Тот же Врангель. — Петр Николаевич сам удивился этой мысли. — Кстати, совсем неплохой выход.

Император прижался лбом к холодному оконному стеклу. За окном вышагивал часовой освещаемый неверным светом станционного фонаря, вокруг него — никого. Царь вдруг подумал, что он в присутствии родного брата и единомышленников куда более одинок, чем эта фигура со штыком.

— А что Николай Николаевич решил?

— Ничего, — буркнул Родзянко. — Врангель и Колчак арестовали его с согласия Александра Михайловича.

— Боже! Почему?

— За массовые убийства при разгоне рабочих выступлений.

Это конец, раз начались задержания императорской семьи. Нужно срочно вывозить Аликс с детьми. Божьей милостью Император Всероссийский несколько раз глубоко вздохнул и взялся за перо. Он поставил на манифесте об отречении время 15.00, а четырнадцатью часами пометил указ о высочайшем помиловании НикНика. Родзянко сунул оба документа в одну папку, ничего не сказав. Отставной монарх тщился напоследок спасти родственника, не сохранивши власть… Благородно, но наивно до безумия.

— Господа, позвольте мне соединиться с женой и детьми.

— Это уже не мы решаем, дорогой брат. Я передам Александру Михайловичу.

Бывший Император выгнал генерал-адъютанта, пожелав остаться в одиночестве. Тот вышел не без опасений. Экс-правитель выглядел человеком, готовым наложить на себя руки. Но Николай был слишком верующим. Он долго молился, просил Бога за Отечество, за семью, за отпущение грехов, что так мало уделял времени жене и детям. Теперь он навсегда с ними, сколько Бог времени отпустит…

Прошло шесть часов после покаянной молитвы последнего российского самодержца. К Александру Михайловичу пробился Брилинг, притащивший за собой Керенского и попросивший присутствия Колчака.

— Здравствуйте, гражданин князь.

— Николай Романович, не юродствуйте. Верно, вас черносотенцы снова по голове приложили.

— Возмущайтесь на здоровье, но я хочу, чтобы вы правильно понимали положение вещей. Императора нет, ваши притязания на престол сомнительны, а чтобы двигаться дальше, предлагаю вам подписать один занятный документ.

— Одному из Романовых сегодня уже давали на подпись занимательную бумагу. Давайте! — Кандидат в императоры получил на стол целую кипу листов, бегло просмотрев верхние. — Манифест мне понятен, но чего ради столь широкие права населению?

— Здесь мне позвольте пояснить, — деликатно вмешался Керенский. — Нынешние политики, пытающиеся показать народу, что они выразители его чаяний, обещают многое. Посрамите их всех!

— А зачем плебисцит через десять дней? Никто же не подготовится.

— Святая правда! — взмахнул руками юрист. — Поверьте мне как человеку публичному, месяца хватит, чтобы левые задурили головы голосующим. Давайте подумаем, как отреагирует глубинка на сей манифест прямо сегодня. Народ получает неслыханные права, о подобных он и не мечтал — раз. Главой государства остается Романов, а вашей семье триста лет привыкали кланяться, это два. И главное оружие — женщины.

— Какие еще женщины? Что вы придумали, Александр Федорович?

— Выходит, князь, вы главное в моем проекте не увидели, — хитро улыбнулся Керенский. — Всеобщее избирательное право означает, что бабы голосуют!

— Нет! — хором взревели присутствующие и даже Брилинг, который на сию тонкость внимания не обратил.

— А вы подумайте сами, господа, за кого они отдадут голос, за жирного Родзянко, сморщенного Львова или растрепанных бунтарей-эсеров? Вы, Александр Михайлович, хороши внешне, крепкий семьянин, воплощение благопристойности, православия и прочих добродетелей. Да они не только сами за вас проголосуют, мужиков на выборы притянут да самогону нальют, чтоб правильно крестик поставили.

— Может, и так. Да только потом отольется нам это женское равноправие. — Колчак первым пришел в себя после разрыва политической бомбы. — Как баба на корабле, к беде. Чухонская затея, будь она неладна.[11] Ладно магометане и жиды как избиратели, но бабы…

— Меня другое удивляет, господа левые. Вы только что принесли мне рецепт императорства, хоть местами весьма сомнительного свойства. А сами? Вы же своим партиям жизнь осложняете. Сперва ответ хочу услышать от Николая Романовича, ибо господин Керенский юрист и наверняка что-то складное выдумает.

— Извольте. Одним словом не выразишь. В девятьсот пятом при Гапоне я гвардейского офицера порешил, потом на танковых смотринах подумывал выстрелить из пушки по Императору и великому князю Петру Николаевичу… Бог не позволил. А в Думе насмотрелся на, так сказать, коллег. Поэтому соглашусь с Александром Васильевичем — разумный государь как символ державы с выборными советниками меня больше устраивает.

— А я надеюсь, что список ответственного правительства устарел-с. Так как вас, Александр Михайлович, устроил мой подход в решении государственных дел, то… — Носатый эсер изобразил наиболее приятственную улыбку из отрепетированных. — Простите за нескромность, осмелюсь претендовать…

— На пост Министра юстиции?

Керенский чаял премьерского кресла, но счел за лучшее промолчать.

— Благодарю вас, Ваше Императорское Величество.

1 марта 1917 года великий князь Александр Михайлович обнародовал манифест о принятии на себя временных полномочий главы государства до плебисцита по новой Конституции, назначенного на 10 марта. Политики и земства взвыли так, что тамбовские волки обзавидовались, — за столь короткий срок ни бюллетеней не подготовить, ни рассказать населению, за что, собственно, его гонят голосовать. Политические права у баб воспринялись мужчинами как надругательство над здравым смыслом, что замечательным образом привнесло в копилку князя практически сто процентов женского волеизъявления при невероятной их активности. При всем несовершенстве подготовки выборов и подсчета голосов оспорить победу Александра Михайловича никто не осмелился. 14 марта он короновался, первым же указом распустил Государственную думу и созданные ей органы, утвердил состав правительства. Естественно — временного до утверждения его состава вновь избранной Думой. Выборы в парламент да в местные органы власти отнес аж на осень, после посевной, чтобы все бабы могли забросить серпы и плотными рядами отправиться к избирательным участкам, дабы бросить в урны бюллетени с фамилиями депутатов, рекомендованных симпатичным и семейным Императором.

— Только бороду сбрейте, — посоветовал ему Колчак, как обычно выскобленный до блеска. — С ней вы немного Николая напоминаете. И женщины чисто выбритых любят. Им приятно, ежели гладко.

Глава вторая

К началу мая объявленная война между США и Россией не унесла ни единой жизни, хоть формально длилась уже три месяца. Новости из-за океана, помимо разведывательных каналов, просачивались преимущественно через Францию, которая сохранила приемлемые отношения с обоими противниками. И пришедшие новости не давали повода для спокойствия: Соединенные Штаты объявили мобилизацию миллиона резервистов.