Сборник статей - Владимир Бибихин

В популярной газете на первой странице графически даны результаты опроса населения, за демократию оно или за порядок. За порядок выступает большинство, за демократию крошечный сегмент, но это победа не порядка, а журналистики: ей стало быть удалось всё–таки внушить или навязать населению дилемму «демократия или порядок». Здесь всё по обыкновению журналистики перепутано. Порядок и демократия настолько не альтернативы, что изобретатель демократии афинский полис жил в условиях точнейшей, детальнейшей регламентации, просвечивавшей буквально каждый шаг гражданина. Современный французский фермер связан порядками землепользования, производства и торговли так, что его деятельность расписана буквально по часам. У нас нет демократии именно потому что нет согласной воли встроиться в общественно принятый порядок. Не результат, а сама тема опроса «демократия или порядок» вводит в заблуждение.

Переведем буквально важное место из «Философии права» Гегеля: «Вот уже близко к полутора тысячелетиям, как свобода лица начала расцветать через христианство и стала общим принципом среди, впрочем, малой части человеческого рода. А свобода собственности [реальная принадлежность земли без учета юридической закрепленности тому, кто способен обращаться с ней соответственно ее собственной сути — В.Б.] со вчерашнего дня, можно сказать, здесь и там была признана как принцип. — Пример из мировой истории о долготе времени, какое нужно духу, чтобы шагнуть вперед в своем самосознании, — и против нетерпения мнения». Случайно ли энергичная гегелевская краткость так размазана в русском идеологизированном переводе. Не вина ли марксистов в том, что они так и не осмелились настоять на старательном прочтении гегельянца Маркса, не говоря уже о самом Гегеле. Сейчас из–за дискредитации упрощенной марксистской философии страна метнулась в обратную сторону от направления, к которому по Гегелю движется человечество, — в сторону от свободы собственности, к закреплению формальной собственности за «пустыми господами». Впрочем, и нам, сегодняшним, Гегель советует не спешить и набраться терпения; «мировой дух» работает медленно и верно, его сроки это тысячелетия. Если мнение спешит и путается, тем хуже для него.

Свое, собственное неприступно для планирующего сознания, да и для сознания вообще. Сейчас наша страна одержима «собственностью» и всё, что похоже на нее, земля, богатства, «разобрано». Указать на то, кто разобрал, однако, трудно. И если затруднительно сказать, в чьих руках «собственность», то это неизвестность не секрета, как если бы новые властители, всё захватив, сами скрывались в темноте, а принципиальной неразобранности, неизвестности, кто собственно и что собственно захватил. Произошло как в 1917 году, когда стало ясно, что с собственностью что–то произошло, но была ли она захвачена или наоборот освобождена, кто собственно стал собственником и чего в стране, не стало по–настоящему известным до сих пор. Считается, что при социализме собственниками становятся «ведомства». Но существо «ведомства» и «подведомственности» остается в числе самых первичных, стихийных и непроясненных реалий общественного (общинного) мира.

Если теперь вокруг собственности жутко и убивают, то вовсе не потому, что уверенный собственник взял собственность и намерен защищать ее, а как раз наоборот, из–за непонятности происходящего. Для жестокости в обществе, для «апокалипсиса теперь» не обязательно нужно, чтобы люди знали, кто собственник чего или даже кто собственно человек, а наоборот достаточно, чтобы люди этого не знали.

В той войне за собственность, которая сейчас идет уже по всему пространству в важном смысле еще не бывшего Советского Союза, — она уже захватила всех так глубоко, до оснований человеческого существа, что гражданская война в виде открытого военного противостояния у нас невозможна, ей некуда вместиться, злости на нее уже не хватит, потому что ее не хватает людям на войну за собственность, — люди падают задолго до того как бросятся друг на друга и незаметно для себя, в раннем начале погони упустив спросить, кто такие они сами, которые ее ведут. Война и погоня начались не сейчас. Как реляцию с той же самой войны за собственность, — она настоящая война и происходит в настоящем времени независимо от того, какой датой помечена в календаре, — мы читаем «Алкивиад» Платона. Нет смысла в собственности, говорит там Сократ молодому честолюбивому деятелю, пока человек не спросил о себе; о том, где чья собственность, смешно говорить, пока неясно, к какому себе она относится.

Трезвые реалисты, мы знаем, что если подойдем к «новому русскому» в широких брюках и длинном пальто, устремившему взор поверх нас и вдаль, нам не удастся завязать с ним разговор. Едва ли даже мы будем иметь шанс уловить его между машиной с темными стеклами и подъездом, куда нам входа нет. Мы не сумеем спросить, какому себе он добыл свою собственность. Он нашел себя в своем настоящем, а то, чем заняты мы, только философия. Но ведь и у Сократа в его эпоху не было шанса на успех требовать, чтобы афинские граждане сначала знали себя, потом — «то, что свое», свои «свойства», потом то, что «относится» к этим свойствам, потом и свойства других людей, без чего нет смысла в деньгах, в хозяйстве, в политике. Как в древних Афинах, так и сейчас рискованно говорить, что «государства для своего благополучия не нуждаются ни в стенах, ни в триерах, ни в корабельных верфях, ни в многонаселенности, ни в огромных размерах, если они лишены добродетели». Она в приникании к собственно себе, к своему, путь к чему софия. Что шансов нет, было ясно тогда для Сократа, как и теперь: «Хорошо, — говорит Сократ Алкивиаду в конце диалога, — если бы ты остался при нашем решении. Боюсь только — не потому, что не верю в твою натуру, но потому, что вижу силу нашего города, — как бы он не одолел и тебя и меня».

Если путь города так расходится с путем Сократа, то, с другой стороны, город тоже не имеет шансов. Так не имеют шансов нынешние хозяева нашего города; скоро они покажутся такими же призраками, какими теперь кажутся мифические «нэпманы». Войне за собственность придает смысл только Сократ и одиночки как он. И даже если бы Сократ не говорил о том, что есть дело важнее экономики, денег, крепостных стен и военных кораблей, то наверное камни бы кричали, потому что время диалога «Алкивиад» было узловым в европейской истории. Алкивиаду примерно двадцать лет и только что (430 г. до н.э.) началась Пелопонесская война, в которой за 26 лет, — Европе на нечто подобное понадобился в ХХ в. 31 год, — две главные силы древнего мира, Афины и Спарта, с немалым искусством и упорством взаимно подорвали себя. Примитивный социологизм предполагает причиной самоубийства Греции борьбу за сферы влияния. Но такое несоответствие целей и средств требовало бы непредставимой меры некомпетентности государственных людей. Более тонкий социологизм говорит о непримиримости аристократической Спарты и демократических Афин. Это тоже схема, тускнеющая при вглядывании в реальность. Мы в конечном счете не знаем, почему была та война. Но мы видим, что она была предсказана и объявлена как война за собственность в диалоге «Алкивиад», и там же был угадан и предрешен ее исход. Мы в конечном счете не знаем, почему Европа сокрушила себя в двух войнах. Политические и социологические объяснения здесь тоже далеко не идут. Но вместе с тем трагическая ясность, которая есть в «Алкивиаде», когда Сократ говорит городу о собственном, своем и обречен, при обреченности города, который не подхватит мысль и должен будет угаснуть, повторяется и в ХХ веке. И основная мысль нашего века тоже сосредоточивается на своем и собственном, на самих (selbst) вещах у Гуссерля, на событии (Ereignis, явлении собственного) у Хайдеггера.

В нашей стране все мы, как в 1937 году, под взаимной проверкой, сверху донизу на дознании, который мы ведем, правда, новыми, но тоже очень жесткими методами. Нация безжалостно выверяет снова сама себя, выколачивает жесткими до губительности мерами из себя и из своей страны, из самой ее природы истину, запрещая себе до самопроверки продолжаться, иметь детей, хотя бы катастрофическое снижение рождаемости ставило всю ее под удар. Философия конечно не останется в стороне от этого разбора. Она согласна с общим мнением, что в основе всего оказывается собственность. Философия начинает свой разбор раскрытием полярности, заложенной в своем собственном, в собственно своем.

© В.В. Бибихин, 1996; статья печатается в авторской редакции.

Свое, собственное

Приватизацию, которая считается происходящей или происшедшей в России, называют преступной, мафиозной, безнравственной, угрозой миру. Реже встречаются ее положительные оценки. Нет надобности спешить присоединяться к тем или другим. Поспешность суда только упрочивает главную и в конечном счете решающую черту ситуации: то, что реформы проводятся вслепую. Здесь нет двух мнений. Видный или ведущий деятель приватизации, недавно отошедший от дел, выразил пожелание, чтобы она велась более продуманно. Запоздалость этого пожелания говорит о том, что сам размах этой непродуманности здесь тоже не продуман. Кажется очевидным, что обстоятельного планирования было бы достаточно для успеха. Но вполне вероятно, что десять лет назад процесс стал развиваться так, что ни план, ни проект охватить его в принципе не может. Не случайно и предыдущий, социалистический поворот в России тоже проходил непродуманно; государствовед и историк Н.Н. Алексеев констатирует в 1928 г.: «Как это ни удивительно, но большинство современных социалистов, предлагая реформу собственности и призывая к ее отмене, бродят в совершенных потемках и не знают точно, к чему они стремятся» [44].