Донская Либерия - Николай Алексеевич Задонский

— Рехнулся, что ли, Илья Григорьич? Мы свою стародавнюю, донскую, кровью казацкой политую землю и вольности от царского покушения оберегаем и с русскими и украинскими людьми в единомыслии против князей и бояр стоим… А шведы не царя и бояр, а Русь воевать идут. Хотят господами тут учиниться, потуже на мужицкой шее хомут затянуть, от веры истинной отвращать станут и в кирки поганые погонят… Не ведаю, пропустят ли шведов через русские рубежи, но ежели так случится, готов душу заложить, не сладко здесь чужеземцам придется от казаков и селян…{26}

Зерщиков, скрывая недовольство, промолвил:

— На все воля божья, загадывать нечего, Кондратий Афанасьич… А я, признаться, думал, рад будешь грамотке шведской, дела-то наши таковы, что любая помощь впору.

— Этакой помощи я не хочу! — горячо возразил Булавин. — Совести своей пятнать не буду, Илья Григорьич. Врагов Руси на Русь не позову!

На другой день из Черкасска поскакали гонцы к атаманам Игнату Некрасову и Семену Драному. Предлагал им войсковой атаман, чтоб они, не мешкая, шли к нему на помощь с лучшими конными сотнями.

Может показаться странным, зачем Зерщикову понадобилось толкать Булавина на сговор со шведами? И это необходимо пояснить.

Азовский губернатор, опасаясь нападения булавинцев, неустанно напоминал царю, что «надобно с полками к Азову поспешать, понеже оный вор Кондрашка Булавин наговаривает казаков идти к Азову и Троецкому войною». А в то же самое время князь Долгорукий уверял царя, что при Булавине всего несколько сотен казаков и «с такими малыми людьми идти ему под Азов невозможно».

Петр, получая столь разноречивые донесения, морщился от досады. Кому верить? Вероятней всего, что Толстой опасность преувеличивает, а Долгорукий преуменьшает. И письма оставались без ответа.

Тогда азовский губернатор решил воздействовать на царя иным способом. Зная, что Петр более всего тревожится о том, как бы Булавин не сговорился о совместных действиях с турками и шведами, Толстой усиливает эту тревогу царя своими подозрениями. Довольно веским доказательством в его руках было перехваченное письмо Булавина к кубанским казакам, где говорилось, что к случае, если царь станет утеснять донских казаков, они уйдут на Кубань и будут просить, чтоб «турский царь нас от себя не отринул».

Петр, получив это письмо, поручает русскому послу в Константинополе Петру Андреевичу Толстому — брату азовского губернатора — тайно разведать «не будет ли от Булавина какой к Порте подсылки».

Петр Толстой вскоре ответил:

«О бунтовщике воре Булавине буду здесь смотреть прилежно, и если оная Либерия вскоре не пресечется, боюсь, чтоб не задалась такая трудность, потому что турки об этом знают и радуются; впрочем явно ничего не предпринимают в пользу бунтовщиков, и от воров явных присылок сюда нет».

Но подозрения сохраняются… По распоряжению царя Петра захваченных булавинцев с пристрастием, пытая на огне, допрашивают о том, что им известно о «подсылках Булавина к туркам и шведам». Пытаемые показывают, что «о тех подсылках» они ничего не слыхали.

И несомненно, если б царь Петр имел хоть какое-нибудь доказательство о сговоре Булавина с турками и тем более со стоящими на рубежах шведами, он не отказался бы от намерения ехать на Дон, чтоб убыстрить разгром булавинцев и «себя от таких оглядок вольными в сей войне сочинить».

А губернатор азовский между тем продолжал оставаться в уверенности, что Булавин сговаривается не только с турками, но и со шведами. Королевские «манифесты» и «подметные письма» распространялись на Украине, и бежавшие из Черкасска казаки подтверждали, что являвшиеся на службу к Булавину запорожцы «о неприятельском прельщении сказывали». Толстой полагал, что Булавин непременно соблазнится королевскими обещаниями, не приминет войти в тайные сношения со шведами. А уж как кстати бы добыть знаки этого злого Кондрашкина умысла! Царь Петр в этом случае минуты не стал бы медлить, чтоб начисто огнем и кровью смирить мятежников и покончить с донской Либерией.

Азовский губернатор вытребовал для тайного свидания давно и верно ему служившего булавинского есаула Тимофея Соколова. Тот поведал подробно, как недовольство донского природного казачества Кондратием Булавиным привело к созданию заговора против него.

Заговор возглавляли «знатные старики» во главе с наказным атаманом Зерщиковым. Желая заслужить прощение за участие в воровских замыслах и надеясь на милость великого государя, заговорщики ждали первого удобного случая, чтоб схватить и выдать вора Кондрашку. Но сделать это было не так-то просто. Булавин в последнее время стал осторожен, и охрана, усиленная избранными им голутвенными, оберегает атамана зорко и неподкупно. А в станице Рыковской, где живут его братья и где он часто бывает, казаки «с ним заедино и от воровства отставать не хотят». Тем не менее заговорщики продолжают укрепляться и, уповая на помощь божию, надеются тот замысел свой вскоре исполнить.

Толстой, выслушав Соколова и одобрив действия заговорщиков, спросил:

— А ведомо ли тебе, есаул, о склонности вора Кондрашки к соединению со шведами? И какие пересылки он с неприятелем чинит?

Соколов такого вопроса не ожидал. Булавин никакого разговора о соединении со шведами никогда не поднимал, но не зря же намекает на это губернатор, может, он что-то узнал от других лазутчиков? Не желая признаваться в плохой осведомленности, он от прямого ответа уклонился:

— Ныне, ваша милость, вор всех остерегается и пересылки тайно вершит…

Толстой чуть поморщился, перебил:

— А кто ж ему в сих делах помогает? Наказного-то атамана, чаю, вор не таится?

— Илья Григорьич пока из веры у него не вышел, — подтвердил Соколов.

— Так ты бы его попытал о шведах-то… Нужда первейшая о том проведать.

— Догадки не хватило, ваша милость, — признался Соколов, сообразив, наконец, что губернатор ничего не знает и лишь подозревает Булавина в сношениях со шведами.

— А того лучше, — продолжал Толстой, — кабы явно вора Кондрашку уличить, посыльщика его схватить, аль письмо к шведам перенять… Зерщикову объяви, что сия услуга государем забвенна не будет.