Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова - Альфред Барков

Внешне выезд был обставлен следующим образом: 28 августа 1921 года М. Ф. Андреева пишет Горькому из Берлина, советует «поехать за границу, чтобы сказать европейскому обществу правду о советской России, организовать сбор средств в пользу голодающих» (том 3 «Летописи»).

И вдогонку Горькому 6 декабря в Берлин идет письмо В. И. Ленина, которому суждено было стать последним в их переписке (насколько можно судить по последнему, т. н. «полному» собранию сочинений В. И. Ленина). В нем Ленин рекомендует Горькому связаться с Б. Шоу и Г. Уэллсом, попросить их о помощи голодающим.

Однако Горький, видимо, сам не вполне верил в ту обертку, в которую Ленин и его окружение пытались завернуть горькую пилюлю изгнания. Во всяком случае, в письме С. В. Брунеллеру от 23 марта 1928 года он сообщает, что «уехал из России в ноябре (его собственная описка. – А. Б.) 21-го года потому, что был болен, и на отъезде моем за границу настаивал В. И. Ленин».

Полагаю, что приведенное дает возможность оценить смысл намека Булгакова: с его точки зрения, эмиграция Горького в 1921 году была ему навязана. Смысл «нашептывания» Маргариты ясен. Это – второй случай апологетики в романе, если не оправдывающий Горького в глазах Булгакова, то по крайней мере показывающий его как жертву обстоятельств, важным элементом которых была роль приставленной к нему Маргариты.

…«Слушай беззвучие, – говорила Маргарита мастеру, – слушай и наслаждайся тишиной…. Вечером к тебе придут те… кто тебя не потревожит… Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак. Сон укрепит тебя, ты будешь рассуждать мудро… Беречь твой сон буду я».

Вот во что, оказывается, вылилась идиллическая картина, которую «нашептала» Маргарита своему возлюбленному… «Память мастера, беспокойная, исколотая память, стала потухать», ее заменил сон мудрого пескаря. Покой, которым «награжден» Мастер, – это забвение совести, духовная смерть. И вот наконец черная шапочка с желтой буквой «М» самой Маргаритой названа тем, чем она является в действительности, – «засаленный и вечный колпак». Что ж, создательнице «колпака» и исполнительнице околпачивания лучше знать смысл своей черно-желтой символики.

Поистине, шутовской колпак…

Если такая интерпретация роли Маргариты и финала романа вызовет негодование со стороны приверженцев «светлых образов», то в подтверждение такой трактовки могу привести выдержку из более ранней редакции («Великий канцлер»).

Сцена на балу, который в той, ранней редакции именуется более откровенно – «шабаш»:

«– Что с нами будет? – спросил поэт. – Мы погибнем!

– Как-нибудь обойдется, – сквозь зубы сказал хозяин и приказал Маргарите: – Подойдите ко мне. Маргарита опустилась у ног Воланда на колени, а он вынул из-под подушки два кольца и одно из них надел на палец Маргариты. Та притянула за руку поэта к себе и второе кольцо надела на палец безмолвному поэту.

– Вы станете не любовницей его, а женой, – строго и в полной тишине проговорил Воланд, – впрочем, не берусь загадывать»[294].

Примечательно, что воландовское «сквозь зубы» перешло из этой редакции в последнюю. Далее: женил их все-таки Воланд. На дьявольском шабаше. Причем здесь – типичный горьковский «гражданский брак». Еще важно, что здесь роль Мастера еще более явно просматривается как вторичная по отношению к роли Маргариты, которая «притянула» его за руку. Иными словами, в совращении («оподлении»?) Мастера Маргарита играет роль исполнительницы воли Воланда.

А вот как в той же редакции интерпретируется «покой» (слова Воланда):

«Исчезнет из памяти дом на Садовой, страшный Босой, но исчезнет и мысль о Ганоцри и о прощенном игемоне. Это дело не твоего ума. Ты никогда не поднимешься выше, Ешуа не увидишь, ты не покинешь свой приют <…>.

Мастер увидел, как метнулся громадный Воланд, а за ним взвилась и пропала навсегда свита и боевые черные вороны. Горел рассвет, вставало солнце, исчезли черные кони. Он шел к дому, и гуще его путь и память оплетал дикий виноград. Еще был какой-то отзвук от полета над скалами, еще вспоминалась луна, но уж не терзали сомнения и угасал казненный на Лысом Черепе и бледнел, и уходил навеки, навеки шестой прокуратор Понтийский Пилат»[295].

«Оплетал дикий виноград»… Неплодоносный виноград… «Уже не терзали сомнения…» То есть угасла совесть…

Глава XXVIII. «Где эта улица, где этот дом?»

Из содержания эпилога следует, что Маргарита продолжает негативно воздействовать на поэта и после завершения событий в основной части романа. Следует ли усматривать в этом намек Булгакова на характер деятельности Андреевой после смерти Горького?

Вспомним, о каком вине шла речь при угощении прокуратором Иудеи начальника своей охранки – о «цекубе» именно тридцатилетней выдержки. Центральным женским образом в романе является образ «тридцатилетней женщины» – Маргариты. Стоит проверить, не является ли такое обыгрывание намеком на что-то, связанное с деятельностью Андреевой.

Рожденной по инициативе Горького «Цекубу» – Центральной комиссии по улучшению быта ученых – официальный статус был придан декретом Совнаркома от 10 ноября 1921 года. «При ней („Цекубу“) Дом ученых, сначала в Петрограде, а затем в Москве». Это свидетельство принадлежит перу директора московского Дома ученых в период с 1931 по 1948 год – Марии Федоровне Андреевой. Получается, что «вершительница театральных судеб», как определил роль Андреевой по периоду послереволюционного Петрограда В. Милашевский, в период создания «Мастера и Маргариты» вершила судьбы и на Пречистенке (улица Кропоткина) – совсем недалеко от того места, где жил Булгаков.

За описанный в романе «Дом Грибоедова» настолько легко принять здание на Тверском бульваре, 25, что их идентичность никем не оспаривается, а принимается как несомненный факт.

Да, описанное в романе место легко узнаваемо. Я бы сказал – даже слишком легко, без какого-либо «Черного снега». Это-то и настораживает. К тому же московские следопыты-«булгаковцы», тщательно обследовавшие описанные в романе маршруты и дома, что-то не очень торопятся подтвердить наличие в «Доме Грибоедова» таких элементов, как «круглый зал с колоннами во втором этаже», «ореховые теткины двери»…

Складывается впечатление, что под легко узнаваемым зданием Литинститута описан другой дом, тоже отделенный от тротуара «чахлым садом» и решеткой. Только этот дом находится на Пречистенке и называется Домом ученых.

Это впечатление усиливается при чтении описания Дома ученых[296]: «Дальше – „Голубая гостиная“ для отдыха и большие светлые комнаты, где помещается столовая для академиков. Окна всех нарядных комнат выходят на юг, в сад с цветниками. Направо – большая столовая для членов Дома ученых. Бесшумно двигаются подавальщицы… Это – нарядная комната с верхним светом и пышным внутренним убранством – мрамором, бронзой и зеркалами, с колоннами и большой стеклянной стеною». Не правда ли, эта выдержка чем-то напоминает описание «грибоедовского» ресторана? Не создается ли впечатление, что Булгаков и автор описания пишут о чем-то весьма схожем? Разумеется, в противоположных целях. Хотя, впрочем, в приведенном описании юмора тоже вполне достаточно…

«Дом Грибоедова»… «Дом ученых»… Если вчитаться, то в романе слово «дом» употребляется слишком уж часто, на грани срыва стиля: «Ба! Да ведь это писательский дом. Знаешь, Бегемот, я очень много хорошего и лестного слышал про этот дом. Обрати внимание, мой друг, на этот дом! <…> Сладкая жуть подкатывается к сердцу, когда думаешь о том, что в этом доме сейчас поспевает будущий автор „Дон Кихота“, или „Фауста“, или, черт меня побери, „Мертвых душ“! <…> Удивительных вещей можно ожидать в парниках этого дома…»

Такое невероятное нагромождение сочетания слов «этот дом» может свидетельствовать либо о неумении писателя владеть словом, что исключено, либо о приглашении воспринять буквально слова «Обрати внимание, мой друг, на этот дом!». В пользу второго свидетельствует тот факт, что это нагромождение создавалось уже в процессе диктовки окончательной редакции романа на машинку в 1938 году. В тексте, с которого диктовал Булгаков, слово «дом» использовалось четыре раза, но не так концентрированно: оно было разбросано по разным абзацам, не привлекая к себе внимания. Очевидно, что в процессе диктовки Булгаков решил придать ему более выраженное «ключевое» звучание, использовав его пять раз в одном абзаце.

Как и в случае с описанием Маргариты, не может не настораживать и демонстративно развязная манера «повествователя», который, в частности, сообщает, что домом владела «тетка писателя – Александра Сергеевича Грибоедова… Помнится даже, что, кажется, никакой тетки-домовладелицы у Грибоедова не было… Однако дом так называли. Более того, один московский врун (вспомним, в какой ситуации Булгаков употребил фразу „Да отрежут лгуну его гнусный язык!“. – А. Б.) рассказывал, что якобы вот во втором этаже, в круглом зале с колоннами, знаменитый писатель читал отрывки „Горя от ума“ этой самой тетке, раскинувшейся на софе. А впрочем, черт его знает, может быть, и не читал, не важно это».