Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов

На следующее утро я проснулся рано и хотел ускользнуть, пока они крепко спят, тихонько открыл дверь, прокрался в гостиную и невольно ахнул, поскольку Старый черт прямо в одежде лежал на диване, глядя в потолок, оказывается, вчера он лег в гостиной. Клянусь, в тот момент я действительно ему посочувствовал. Дверь в большую спальню была приоткрыта, женщина стояла спиной к двери, определенно не в духе. Атмосфера в гостиной накалилась, того и гляди драка начнется, Старый черт поднял было руку, но не успел, я с ним тут же простился, но он махнул рукой, встал и заявил, что отвезет меня в школу. Такого поворота я никак не ожидал, но, глядя на его понурое лицо, не осмелился возразить, хотя в душе страдал.

Всю дорогу я думал, как бы от него избавиться. Уже рассвело, но в переулке еще горели фонари. Старый черт помогал мне нести сумку, он завидовал, что я иду учиться, говорил, что в моем возрасте уже «работал на земле». Его рука лежала у меня на плече, я пару раз пытался тихонько отгородиться от него портфелем, но отец его отодвигал. Может, из-за перспективы скорого расставания отец стал болтливым, даже обстоятельства своего отъезда пять лет назад и то «вывалил». Мол, в тот день дом старого Лю ремонтировали, сам старик сидел у ворот и курил листовой табак, а куча ребятишек гоняла по переулку железный обруч. Я велел отцу идти вперед, сказал, что мне надо завязать шнурок, но он терпеливо ждал, так что пришлось идти с ним. Он спросил, я слышал или нет. Я раздраженно ответил, что речь шла о железном обруче. Отец обрадовался, сказал, что искал меня среди ребятишек. Я не стал говорить, что в тот день меня заперли дома, тогда еще был жив дед, он не разрешал мне видеться с отцом, дед и бабка ратовали за то, чтобы родители развелись, и, даже когда мать сбежала с любовником и погибла в аварии, во всем винили отца. Я знал, что основная причина их неприязни – его бедность. Старый черт сказал, что когда уезжал, то у него в мозгу крутилось только одно слово – «деньги». Я не стал говорить «ага, а сейчас ты вдруг понял, насколько важен я» и все такое, и вообще хотел улизнуть с восточной развилки, но отец не отставал, спрашивал, можно ли считать, что он потерпел поражение. Мне уже порядком надоело, я представлял, что Цинтяо там уже потеряла терпение. Я напряг извилины, а когда мы проходили мимо общественного туалета, то соврал, что мне надо по-маленькому, зашел внутрь и в два приема залез на стену; я вообще очень проворный, в классе по физкультуре у меня одни из самых лучших оценок. Со стены я спрыгнул в другой проулок, но только приземлился, как меня скрутил Старый черт, эй, говорит, забыл, что из туалета можно выйти и сюда тоже? Я торопливо ответил, что так ближе, а в душе удивился, что Старый черт сегодня в таком добром расположении духа. Мы дошли до выхода из переулка, где торговали всякой снедью: и палочками во фритюре, и пельменями, и острой лапшой с курицей. Я сказал, что проголодался, Старый черт молча взял табуретку, велел мне посидеть, а сам занял очередь. В этот момент я приметил, что в магазинчике рядом на прилавке стоит телефон, я тут же сбегал туда, рассказал Цинтяо о том, где я, велел не ждать, мне надо обратно в шкоду. Она рыдала в трубку, я не выдержал и захотел ее увидеть немедленно, Цинтяо велела мне как-нибудь провести Старого черта, она придумала, как уговорить его позволить нам общаться, и обещала не говорить Сыдину.

«Старое место» располагалось рядом с городским защитным рвом, изначально здесь был зал игровых автоматов, который оборудовал специально для нас родственник Сяо Мими.

Я сказал Старому черту, что можно там сесть на автобус до школы, уж не знаю, что там помутилось у Старого черта в голове, но он верил всему, что я говорил. Мы стояли около нашей пустой «игровой», внизу журчали сточные воды. Старый черт то ли с улыбкой, то ли без положил мне ладонь на голову и спросил: а как сюда автобус-то подъедет? Я не рискнул признаться и лишь с нетерпением ждал, когда же придет Цинтяо. Я услышал, как она зовет меня, мы дошли до галереи, и тут я увидел, что она во дворе, а с ней Сыдин и вся их компания, они велели мне спускаться и идти грабить лавку Чжа, а на Старого черта наплевать. Внезапно я их всех возненавидел, повернулся и потащил отца прочь, но тут под нами загудели перекрытия, и только тогда я понял, что их специально расшатали, хотел предупредить отца, но мы уже наступили на перекрытие, в самый критический момент Старый черт отпихнул меня, а сам провалился вниз, в защитный ров.

– Папа! – истошно завопил я, плюхнувшись ничком на перекрытие.

В итоге Сыдина и компанию арестовала подоспевшая полиция, это женщина «капнула».

Потом я наконец снова вернулся в школу и стал учиться, раз в неделю нас отпускали домой, я надеялся, что вернусь домой и увижу папу. С ним все обошлось, поскольку плавал он как рыба. Но когда я вернулся, отец уже уехал, тогда уже бабушку выписали, а они с ним никогда не ладили. На летних каникулах я позвонил папе. Он расстался с той женщиной, перебрался в другой город и устроился на работу, зарабатывает, живет, можно сказать, хорошо. Я слушал его голос, и на глаза наворачивались слезы.

Перевод Н.Н.Власовой

История одной шевелюры

Дай Бин

До средней шкоды у Ма Тяня было три прозвища: Блин, Свин и Молчун. Все три прозвища соотносились с его внешностью, фигурой и замкнутым характером. Многие соседи за его спиной горестно вздыхали, причитая: «Ну надо же, маленький Ма Тянь прямо как мусорный бачок: собрал в себе абсолютно все недостатки родителей». – «Зато у нашего сына волосы невероятной густоты», – успокаивали себя родители, и по мере взросления эта его особенность становилась все более заметной, поэтому к средним классам школы его прозвали Шевелюрой. Поначалу это прозвище воспринималось с удивлением, но, тщательно поразмыслив, люди приходили к выводу, что ни одно другое не было бы более уместным. Ма Тяню тоже нравилось, когда его так называли, и в душе он был очень благодарен однокласснику, придумавшему это имя. Ма Тянь даже подарил ему свою любимую плетеную корзинку. В этой корзинке кроме нескольких листотелов[44], также находились два сверчка, ящерица и кусок змеиной кожи длиной в три чи[45].

Прозвище прикрепилось к Ма Тяню вплоть до выпускного класса. Провалив экзамены в университет, Ма Тянь не отважился готовиться к поступлению на будущий год, как другие одноклассники, а сразу пошел в ученики в гончарную мастерскую, где работал отец. Его задачей было покрывать эмалью керамические изделия. Ма Тянь был нетерпелив, а для успешного выполнения этой работы как раз и требовалась выдержка. Он расстраивался, что родители смогли найти ему только такое занятие, поэтому часто прогуливал работу и оставался дома. Повадки сына поначалу тревожили родителей, а потом и вовсе расстроили. Мать сетовала: «Целый день только и знает, что дрыхнет, как бы не превратился в жирную тетку». Отец тоже ругался: «Посмотри на себя, у тебя что зад, что лицо – на улицу не выходишь – не то, что другие». Но слова эти не задевали Ма Тяня, он по-прежнему находился в глубокой апатии, и его доводы раздражали людей: «Скучно, – говорил он, – ничего интересного».

На самом деле не все казалось ему скучным. Лет с восемнадцати одно занятие все же стало доставлять ему удовольствие – а именно посещение парикмахерской, каждый раз новой, раз в две недели.

Частое посещение парикмахерской объяснялось вовсе не тем, что волосы Ма Тяня росли быстрее, чем у других людей, а тем, что только в парикмахерской его волосы холили и лелеяли – так же, как мертвеца в крематории.

Каждый раз, как только Ма Тянь заходил в парикмахерский салон, какой-нибудь наблюдательный человек обращал внимание на его волосы. Реакция женщин среднего возраста зачастую была довольно бурной. «Вот это парень, – шлепнув себя по бедру, восклицали они, – породистый, вы только посмотрите на его шевелюру!» Но если в парикмахерской вдруг оказывались только взрослые мужчины, то положение становилось неловким. Мужчины, на голове которых были реденькие пряди или жалкие патлы, сразу же невозмутимо отводили взгляд или запрокидывали голову и закрывали глаза, будто бы они только что так много болтали, что внезапно утомились.

Если парикмахер оказывался мужчиной средних лет, но при этом подходил к делу профессионально, то от него можно было ожидать более объективной оценки. Зачарованно тормоша гриву клиента, он произносил: «Какие же это волосы? Это прямо-таки…» Потом он недоверчиво спрашивал парня: «Волосы совсем не длинные, зачем их стричь-то?»

В этот момент Ма Тянь выглядел робким и отстраненным. В полном молчании, закрыв глаза, он сидел на шершавом деревянном стуле, пока парикмахер теребил его волосы. Услышав вопрос, он открывал глаза и, глядя в зеркало как будто бы удивленно, бормотал: «Ну, тогда намочите и аккуратно расчешите…»