Княгиня Ольга - Александр Антонов

Я не зову вас за собою. Как придет время, пойдете сами. Я прошу у вас с низким поклоном только одного, и у сына своего, великого князя Святослава, прошу того же: дайте мне вольно идти к новой вере. Теперь же не говорю вам: не судите меня, да не будете сами судимы! Говорю твердо: судите меня, ежели есть в чем моя вина перед вами. Я готова принять от вас все справедливые удары!

И еще не было ведомо собравшимся, сказала ли княгиня Ольга свое последнее слово, но поднялся из первого ряда молодой черниговский жрец Световид, страстный в вере и, сказывали, достойный ученик Богомила, такой же непримиримый и беспощадный к иноверцам и отступникам от веры. Сказал:

— Дочь Перунова, княгиня — матушка, ответь детям мироправителя, где есть верховный жрец Богомил? Сие первая вина твоя, что нет нашего вождя на судилище.

Княгиня Ольга приняла вызов, ответила:

— Тебе, Световид, рано похваляться дерзостью. Пусть старцы скажут свое слово, пусть бояре и воеводы упрекнут меня. Но отвечаю: куда умчал из Киева Богомил, спросите у воеводы Свенельда, ежели явится на совет. И свое скажу: завтра в сей час хранитель богов явится на Священный холм. Сие вижу! Слово за старцами.

И поднялся престарелый боярин Ингелот, который еще сорок три года назад ходил с вещим Олегом на Царьград и там прикладывал руку к договору Руси с Византией. Это был всеми уважаемый старец. Он сказал, вскинув руку:

— Да не судима великая княгиня Ольга. Над нею один судья, бог Перун. Увидит вину ее и поразит гневом. А ежели нет той вины и Перун не поразит ее, нам не взыскивать с княгини — матушки. С Олеговых времен при Игоре и Ольге Русь знает лишь одну битву, посрамившую нас. Сам был опален огнем греческим и бежал с поля брани. В иные годы Русь не знала позора. И ныне не ведает, и все благодаря вещей Ольге. Потому не судима она. Я первым палицу подниму на того, кто обвинит ее в отступничестве от своих детей.

— Верно! Верно! — зашумели воеводы и бояре Олеговой поры — почтенные старцы при Ольге. Их поддержали сыновья, тоже бояре уже почтенного возраста.

И только те, кто по родству и свойству был близок с воеводой Свенельдом, кто шел от рода Синеуса, брата Рюрика, только те продолжали настаивать на осуждении Ольги.

— Вера отцов превыше всего! Ольга — отступница! — послышался крик из глубины гридницы.

Но и иной твердый голос прозвучал:

— Благо народа — венец невиновности!

Княгиня Ольга все еще стояла близ трона и следила за перепалкой с прежним спокойствием. Тех, кто выступал против нее, было мало. И вскоре все противники Ольги поняли тщетность своих усилий и согласились, что великая княгиня Ольга неподсудна.

Однако сама Ольга была строже к себе. И осудила бы себя за то, что так поздно прозрела, что так долго носила в себе жажду кровной мести, мирилась с теми, кто во имя веры отцов предавал смерти невинные жертвы, с тем, что не обличала язычества — великое зло и бедствие славян. Сколько их, невинных, по всей Руси, обливаясь кровью, падали на жертвенные камни, к ногам идолищ. За многое она осудила бы себя. Народ же видел в великой княгине иное начало и любил и берег ее во благо Руси. Ольгины уставы продолжали жить. Ольгино миротворчество торжествовало на Руси.

Видел ли сие народное обожание великой княгини ее сын Святослав? И теперь, когда в гриднице все склонялось к тому, чтобы дать княгине волю выбора веры, ее обуревало одно желание — услышать слово сына Святослава. Ей казалось, что слово великого князя будет самым весомым в том многословии, которое звенело — перекатывалось на совете.

Но великий князь Святослав, отрок по тринадцатому году от рождения^ так и не нашел в столь важный для матери день свободного часу и не появился в Киеве, дабы защитить свою матушку.

Да в том он не был виновен.

Глава восемнадцатая

СВЯТОСЛАВ

Тысячу проклятий обрушил воевода Свенельд на голову Претича, когда тот оставил его на площади пред храмом Святого Илии. В короткие минуты он понял, что в Киеве ему ничего не приобрести, кроме позора, что с полусотней преданных ему воинов он сможет защитить только свою честь, но не жизнь. И он понял, что ему немедленно надо покинуть стольный град. Он дернул за поводья коня, примчал к заслону, выставленному Претичем, и с ярОСТЬЮ крикнул:

— Дорогу, отступники!

Воины Претича с неохотой уступили ему путь. Он же готов был выхватить меч и порубить всех, кто бы попытался его задержать. Но, приберегая силу и ярость на более важный час жизни, Свенельд только ругался. Воины Претича, наконец, посторонились, и главный воевода ускакал к своим отрокам и гридням и повел их к теремному двору. Он еще не знал, что делать. Первое побуждение — покинуть город — отступило перед иным желанием — послать немедленно гонцов в Белгород, дабы подняли там в седло дружину и привели в Киев.

О, имея под рукой пять тысяч воинов, он бы навел порядок в стольном граде, защитил бы капище богов от новоявленной назарянки. Он был уверен, что княгиня Ольга, едва сменив веру, разрушит капище, сбросит на землю Перуна и других богов, предаст их огню. Он готов был поклясться, что Ольга начнет гонения на бояр, воевод, на всех, кто станет для нее иноверцем. Как тут не позвать дружину?

Но над жаждой встать стеной, подняться с дружиной против великой княгини довлело более здравое желание скакать в Вышгород и искать защиты под крылом, правда еще слабым, великого князя Святослава. Как сожалел Свенельд, что князю Святославу всего тринадцать лет, что он еще не наделен всей полнотой великокняжеской власти. Она в руках у его матушки — правительницы державы.

Окончательное решение созрело у Свенельда на пустынном теремном дворе. Он не увидел здесь никого, кто какой‑то час назад осуждал Ольгу и слал на ее голову проклятья. Таких в гриднице было немного, но и они были нужны Свенельду. Теперь же они поспешили убраться в свои палаты, спрятаться за крепкими тынами. Оставались в княжеских теремах лишь те, кто чтил княгиню Ольгу и готов был защищать ее честь. С ними Свенельду не о чем было разговаривать, и он пришел к выводу, что его судьба уже там, в Вышгороде. Встанет он твердо за спиной великого князя — оставаться ему первым воеводой на Руси, не успеет или не сумеет встать — можно отправляться вслед за теми воинами, коих изгнал он из Руси.

Ни зимняя ночь, ни крепкий рождественский мороз не явились помехой для закаленного в походах Свенельда. И он помчался туда, где было у него место для отдыха, сугрева и размышлений.

Появившись в городе, который принадлежал княгине Ольге и был всего лишь отдан сыну для военных потех, Свенельд почувствовал себя как дома. Была уже полночь. Лишь стражи не спали. Свенельд отправил воинов в казармы отдыхать, сам поднялся в терем, разбудил Асмуда. Старый воевода был легок на подъем. Он повел Свенельда на кухню, там накормил его, напоил, согрел. И они еще долго просидели за чашей хмельного, пока Свенельд не рассказал о событиях минувшего дня.

— Все шло, как задумали, — начал рассказывать Свенельд, — пока не предал нас воевода Претич. На совете мы решили послать в Берестово Богомила с воинами, там взять назарея Григория в хомут и предать его смерти на жертвенном камне за колдовство над великой княгиней. И я отправил с Богомилом пятьдесят воинов. А мы двинулись изгонять из Киева всех прочих назареев. Мы думали сровнять с землей их жилища, разрушить храмы, дабы духу их не было на Руси. Но Претич опередил нас. Он встал со своей дружиной на нашем пути и остановил нас числом. Я был оскорблен и унижен Претичем и его тысяцким Блу дом. Да Свенельд обид не прощает. — И воевода сжал крепкий, большой кулак и потряс им.

— Но что же ты не послал за дружиной в Белгород? — спросил Асмуд, — Там у тебя такая сила!

— Сие безрассудно. Сеча, коя возникла бы, ни тебе, ни мне блага не принесла бы. Даже если бы мы побили Претича.

— То так У Претича под рукой великокняжеская дружина. Хорошо, что об этом не забыл, — заметил Асмуд.

— Потому и отпал Белгород, потому и сюда прискакал.

— И что же теперь? — Асмуд налил из ендовы вина в чаши, медленно пил из своей и ждал, когда Свенельд ответит.

Но главный воевода не торопился с ответом. Даже Асмуду, близкому человеку, он не мог сказать того, чего желал добиться. Одно дело — осудить княгиню Ольгу за отступничество от веры предков, попытаться образумить ее и вернуть под крыло Перуна. И совсем другое дело — избавить ее от тягот правления державой. А уж если быть правдивым, то втайне Свенельд вынашивал желание встать самому правителем великой Руси при малолетнем князе. Но для этого, как считал Свенельд, нужен другой расклад сил. А то ведь все для него может кончиться потерей живота. Асмуд ждал ответа, покашливал. И изворотливый ум Свенельда нашел ответ. И был он прост, как льдина на плаву. И в то же время скрытен: поди разгляди, что у той льдинки под водой, а там немалая толща скрывается.