Повелитель звуков - Фернандо де Без

Я попытался уверить его, что причина недоразумения — увеличенный такт, что само по себе действительно было необычно, но он возразил, что данное требование не составляет для него особой сложности, что он без труда передаст этот пассаж в своем пении. Это замечание, поражающее своей глубиной и точностью, навсегда запечатлелось в моей памяти. Оно свидетельствует о том, что самые сложные в техническом отношении места отступают для певца на второй план, если он точно знает, как на самом деле должна звучать та или иная фраза. Интеллектуальное осознание придает ему сил для преодоления физических трудностей.

[…]

С этого момента моя подготовка к постановке «Тристана» была сопряжена с участием в ней Людвига Ш. По счастливому стечению обстоятельств, незадолго до нашей встречи один из восторженных ценителей моего творчества предложил осуществить вышеупомянутую постановку в придворном театре Мюнхена.

В первой декаде марта 1865 года Людвиг Ш. ненадолго появился в Мюнхене, чтобы встретиться со мной и обсудить все детали предстоящей премьеры. Я не преминул воспользоваться этой возможностью, чтобы поставить «Тангейзера» без какой-либо предварительной подготовки. Я же взял на себя смелость дирижировать на единственной репетиции.

За несколько месяцев до описываемых событии умер король Максимилиан II Баварский. На трон взошел его восемнадцатилетний сын Людвиг Отто Фридрих Вильгельм — Людвиг II. Многие утверждали, что этот слишком молодой, слишком чувствительный молодой человек, находившийся под сильным влиянием германского художественного романтизма, не годится на роль баварского монарха. Вы же знаете, святой отец, романтики почти никогда не бывают хорошими правителями.

Только что коронованный Людвиг II был без ума от музыкального творчества Вагнера. Незадолго до коронации он направил к Вагнеру своего секретаря Франца Серафа фон Пфистермейстера с письмом, к которому прилагались кольцо и портрет юного монарха. В письме Людвиг превозносил композитора и сообщал, что немедленно желает видеть его при дворе. Он вызывался также поставить за свой счет все оперы маэстро, даже те, что ранее по каким-либо причинам не могли быть поставлены, и среди прочих — «Тристана и Изольду». Узнав от Вагнера о «Тристане и Изольде», король пришел в необычайное волнение и повелел собрать труппу из лучших певцов. Композитор, восхищенный моим голосом, предложил предоставить роль Тристана мне, на что Людвиг II без промедления ответил согласием.

Я отправился в Баварию и без всякого смущения просил у Вагнера, чтобы партию Изольды пела моя жена Марианна. Монарх и гений сразу же согласились. Это было чем-то неслыханным!

Наследники Тристана, мужчина и женщина, тенор и сопрано, играющие на сцене историю собственной жизни, положенную на музыку величайшим композитором современности! Не это ли, святой отец, свидетельство неизбежности судьбы, довлеющей над людьми?

Воспользовавшись визитом в Мюнхен, я навестил Дионисия. Мы сидели в трактире друг напротив друга, попивая пиво из глиняного кувшина с двумя ручками, и молчали. Наконец, Дионисий сказал:

— Она до сих пор замужем за тем аристократом, Людвиг. Она не любит его, но она дала слово… Я уже говорил тебе. Мы встречаемся каждую ночь. Я пробираюсь в их сад, вызываю ее пением соловья, бросаю кусочки коры в ручей, что бежит под ее окном. Узнав о моем появлении, она выбегает из спальни. Мы прячемся в живом лабиринте, что растет посреди сада, и занимаемся любовью прямо у того восхитительного фонтана.

Роман с княгиней Анной переплавил в нем нетерпение юной плоти в нетерпение страстной души. Дионисий похудел, осунулся, стал серьезным и вдумчивым, словно тяжелая длань невзгод придавила его к земле.

— Лучшего места и представить нельзя. Да ты и сам знаешь. Если кто-нибудь услышит наши вздохи и стоны, он потратит не один час, прежде чем доберется до центра лабиринта. За это время Анна успеет убежать, а я… Я притворюсь умалишенным.

— Как ты можешь выносить подобное? Как ты можешь так жить и продолжать любить?

— О да, мой друг, это невыносимо. Днем, когда Анна не со мной, я места себе не нахожу. Одна мысль о том, что моя жена принадлежит другому человеку, причиняет мне адскую боль. Я живу лишь ночью, вместе с ней. С первым лучом солнца моя измученная душа умирает… Но в последнее время я боюсь, Людвиг… Муж Анны что-то заподозрил. Он предложил сопровождать ее в ночных прогулках. Он считает, что ей небезопасно бродить одной в темноте…

Дионисий и княгиня Анна, ночные любовники и дневные незнакомцы, Марианна и я — супруги, превращающиеся с закатом солнца в прелюбодеев. Вечная любовь или любовь земная? Жаль, святой отец, но выбор не так-то прост…

Вскоре я послал телеграмму Марианне в Дрезден, сообщив, что ей следует безотлагательно приехать ко мне: со дня на день должны были начаться репетиции «Тристана и Изольды». Она отвечала, что мое известие обрадовало ее, и она сгорает от нетерпения вновь присоединиться ко мне.

В конце недели она прибыла в Мюнхен, чтобы принять участие в постановке гениальной оперы. Король поселил нас в своей резиденции и создал все условия для репетиций. На это время композитор превратился в полноправного властелина королевства Бавария, любая его прихоть исполнялась без промедлений. Репетиции отнимали у нас много сил. Опера была длинной, полной пассажей, требовавших от нас непомерного напряжения голосовых связок. За несколько дней до премьеры моя тревога не уменьшилась, а напротив, усилилась. Не то чтобы я опасался за свое здоровье, вовсе нет, хотя боль продолжала терзать мое тело с остервенением дикого зверя. Росло убеждение, что премьера приближает нас, меня и Марианну, к избавлению от заклятия. Магический аккорд Тристана, либретто маэстро… все свидетельствовало о неизбежной развязке. Марианне, так же как и мне, это время далось нелегко: каждую ночь она стонала и плакала, то и дело просыпаясь от острых приступов боли. Ситуация была невыносима.

В одну из таких ночей мне приснился странный сон. Я брел по величественному лесу, и внезапно из-за кустов на дорогу выскочили два льва. У одного из них было лицо тети Констанции, у другого — лицо господина директора, отвратительного деспота из Высшей школы певческого мастерства. Львы разевали пасти и рычали всего в двух шагах от меня. Из пасти сочилась слюна. Они были голодны, и казалось, жаждали сожрать меня. Я попятился. Тогда оба льва приблизились ко мне, один встал по правую руку, другой по левую. Теперь казалось, они не причинят мне вреда, а, напротив, желают сопроводить меня. Вместе мы углубились в чащу и наткнулись на раненую газель. У газели была гладкая кожа, из-под которой торчали ребра. Тогда оба льва подались вперед и одним прыжком преодолели расстояние, отделявшее их от газели. В этот миг я проснулся весь в поту. Отдышавшись, поднялся с постели, вышел из спальни, подошел к окну и взглянул на улицу, темную, пустынную. Минуло восемнадцать лет с тех пор, как я опробовал звук любви на господине директоре. То же я сотворил и с тетей Констанцией, хотя в ее случае доза была смертельной. Даже одна капля эликсира вечной любви могла заставить человека страдать до конца дней, так каково же приходилось господину директору и тете Констанции? В моем мозгу гулким эхом вновь раздались слова волшебника Тюрштока: «Заклинание, способное снять заклятие Тристана, было известно лишь некоторым учителям музыки».

Я перевел взгляд на жену. Она спала, разметавшись в постели. Ее дыхание было тяжелым и порывистым. Внезапно она перевернулась на бок и жалобно простонала сквозь сон: «Кости, мои кости, боже мой, как больно…» Я вновь подумал о господине директоре, и вновь в памяти всплыли слова Тюрштока: «…лишь некоторым учителям музыки».

Глубоко вздохнув, я оделся и с рассветом уехал из города.

Небольшой экипаж, запряженный парой гнедых лошадей, уносил меня на южную окраину мюнхенских лесов. Я думаю, святой отец, вы помните, что прошлая весна выдалась необычайно теплой. Солнце золотило листву деревьев и отражалось в глади озера Штарнберг. Мне, в последний раз бывавшему в этих местах еще десятилетним мальчиком, на мгновение показалось, что я ошибся дорогой. Под ослепительной лазурью неба все цвело, зеленело, пело. Словно кто-то взял воспоминания моего детства и раскрасил их яркими разноцветными красками. Но по мере того, как я приближался к Высшей школе певческого мастерства, солнце исчезало, и вскоре пейзаж расплылся одним тусклым серым пятном. Я свернул с дороги и оказался у стены школы. Первое, что я сделал, — попытался отыскать взглядом изваяния поющих ангелов, но не нашел ни одного. Пьедесталы были пусты. Безумные мечты господина директора сбылись. Стена предлагала взору одну сплошную ровную линию: никаких фигур, никаких изваяний. Мне показалось, что я слышу крики ангелов, сброшенных с пьедесталов. Эти крики навсегда запечатлелись в камнях, деревьях, мхах.