Дом Воды и Воздуха (СИ) - Евгения Бойко

Служанка поставила на поднос тарелки. Рассказывала она охотно, довольная, что до разговора с ней снизошла потенциальная жена хозяина.

– Горе-жених просчитался. Вскоре прошел слух, что на самом деле он предпочитает мужчин, а жена ему нужна для прикрытия. Нотта Ангелина же держалась невозмутимо и высказалась в том духе, что если бы между ней и ноттом что-то было, отец выдал бы ее за него на следующий же день, будь он хоть скотоложцем. Разразился такой скандал, что нотт покончил жизнь самоубийством. По официальной версии.

– Вот это поворот! А по неофициальной?

Служанка доверительно понизила голос:

– По неофициальной его убил на дуэли ее двоюродный брат, нотт Гай. Поговаривали, он сам на нее глаз положил, – женщина покачала головой. – У них вообще странная семейка, в каждом шкафу по скелету.

– И что же? Ему сошло с рук?

– Дело замяли… а там кто его знает. Отец нотта Гая был человек уважаемый, со связями. Его сыну многое могли простить.

Елена хотела возразить, но женщина продолжила:

– Вы только подумайте, они ведь не просто близкие родственники. У них и разница в возрасте немаленькая. Так что здесь возможен не только инцухт, но еще и растление несовершеннолетней. Ладно, девчонка, но взрослый мужчина должен понимать, что к чему. И этого нотта прочат в Патриархи! Куда катиться мир?

Ведьма пожалела, что разговорила служанку. Как же люди любят позлословить! Не хватало еще, чтобы та, припомнив эту историю, растрепала о ней всем и каждому. Если уж прислуга других Домов так осведомлена, что же говорить о служащих в Доме Воды и Воздуха? Почему они стремятся опошлить чьи-то отношения? Как будто забота и беспокойство проявляются только по отношению к тем, с кем спишь. Женскую честь, как раз и должны защищать отец и братья – это нормально и логично.

За воротами особняка Анастаса Елена вызвала такси и отправилась домой. Нужно покормить пленницу и начинать приготовления к вызову души. До полнолуния осталось несколько дней.

***

Ноги начала замерзать, кожа на бедрах чесалась, но я упрямо продолжала сидеть в склепе. Постучала каблуками по полу, подышала на пальцы в попытке согреть их. Неуютно.

В городе орудует преступник жертвы, к которому будто сами приходят. Артур пытается убить меня. Анастас пытается убить Гая. Мою квартиру обыскивают, а потом меня еще два раза пытаются убить. Не похоже на обычного маньяка, убивающего из-за психических отклонений. Маньяки любят «играть» со следователями, дразнить их, подбрасывать загадки… Действие этого выходит за рамки помешанного на силе или просто убийствах. Что общего во всех случаях?

Я зажмурилась, когда вспышка озарила сознание.

Гипноз.

В сознание Артура была внедрена психоматрица. Анастас не понимал, зачем сказал ту фразу. Водитель фуры, отправивший автобус в полет умер на месте от остановки сердца – так же как и два несостоявшихся убийцы.

А жертвы… приходили на место смерти сами. В точно определенное время, прямо туда, где их уже ждали. Не зря рыжая красавица отправилась погулять, не остыв от любовных утех. Вот почему у них были веточки в волосах и стоптаны каблуки – им пришлось много идти. И осторожно, не попадаясь на глаза случайным прохожим. Кто-то хорошо умеет планировать, кто-то все просчитал, вероятно, загипнотизировав всех жертв в одно время. Что-то все-таки их объединяет, этих несчастных. Что-то что я раз за разом упускаю из виду. Что?

Кто пересекался со всеми жертвами, Анастасом и Артуром? Конечно, если к Анастасу действительно применили гипноз. Может статься он разыграл маленькое шоу.

Дыхание вырывалось облачком пара. Иногда нужно идти по следу, от одной точки к другой. Иногда остается лишь ждать, как в шахматной партии – делаешь ход и ожидаешь ответного. Время никто не оговаривает.

Я посмотрела на нишу, в которой лежало тело матери, и костлявая холодная рука стиснуло то место, где билось сердце. Мать иногда что-то писала. Писала и оглядывалась, будто боясь, что кто-то подойдет и заглянет через плечо. Что-то связанное с заговором? Да и вообще, был ли заговор или она просто знала нечто запретное, лишнее, то чего знать была не должна? Или угрожала рассказать?

В материалах по делу ее дневник не проходил, вещи были тщательно перебраны и частью уничтожены, частью розданы. Если он был, где она могла его хранить?

Я вернулась в тот снежный зимний день, яркий и морозный. Шел снег, а потом светило солнце. И красивые мамины волосы лежали на черном мраморе, будто кто-то плеснул кровь на угли. Почему она пришла сюда? Хотела попрощаться с моим отцом? Не глупо ли коль скоро она должна была присоединиться к нему в спокойствии вечного ничто?

А она так и сказала «я пришла попрощаться с мужем». Так записали в протоколе. Так говорил потом палач, свивший удавку из прядей ее волос и накинувший ее, и смотревший как она задыхается, и тускнеют глаза, и синеет кожа, и останавливается сердце и… Совершая ошибки мы не убегаем. Покорно принимаем свою судьбу. Почему мы совершаем ошибки, зная, что будем наказаны?

Йорт не сентиментальны. И не глупы. И конечно проверили гроб отца. Отец умер за месяц до моего восемнадцатого для рождения. Как-то посмотрел, как мы с Гаем бросаем нашему псу мяч, прижал руку к груди и умер раньше, чем мы успели подняться к нему. Мать, иногда откровенно ненавидевшая его, проплакала навзрыд три дня подряд. Потом пришла в себя, но уже не была прежней. Будто эта ненависть-привязанность была ветром, наполнявшим ее паруса, а теперь ее корабль попал в штиль и обречен.

Я легонько провела пальцами по нижней части таблички с именем и датой. И странной на первый взгляд эпитафией «Я всегда здесь». Отец не верил в загробную жизнь, считая истории про Ад, Рай и Богов сказками, глупой выдумкой. Он грозил пальцем и говорил, что всегда будет присматривать за мной. Палец коснулся едва выступающей кромки листа, я аккуратно подцепила ее и, прижимая к мрамору, вытащила на свет, пожелтевший от времени листок. Мелко исписанный, явно вырванный из дневника. Без сомнения сам дневник мама сожгла.

В кармане джинсов – уступке этому сырому дню и неформальной цели поездки, – завибрировал телефон. Я ответила, и сказанное Еленой чуть не сбило меня с ног. Два слова подписавших мой смертный приговор.

– Дейм сбежала.

***

Дейм сидела на «хвое» почти двадцать лет.

Она отлично помнила первую дозу.

Ей было пятнадцать, и она оказалась в Заречье одна. Стоял отличный вечер, для начала сентября было еще тепло, по улицам бродили пестро одетые проститутки и торговцы «свежим воздухом». Дейм долго перебирала в кармане купюры, прежде чем решиться купить пакетик с бирюзовым порошком у мужчины с чуткими пальцами музыканта. Его бледное лицо с тонким носом и темными провалами глаз причудливо освещал старый керосинокалильный фонарь, шумевший как старый примус. Свет едва-едва просачивался сквозь закопченные стекла, не достигая земли. Зачем его зажгли? Кому он нужен в эпоху электрического света, да еще в этих трущобах?

Дейм тогда до колик напугал вкрадчивый голос торговца. Получив наркотик, она бросилась бежать, остановившись только за пределами Заречья. Казалось, хриплый каркающий смех следует за ней по пятам.

Тогда она почти завидовала погибшим родителям: даже с нечеловеческой стойкостью и регенерацией, Дейм пришлось буквально собирать по частям и проходить долгую и болезненную реабилитацию. Шрамы на коже почти исчезли, но боль осталась. Боль, которая будет преследовать ее до конца жизни.

Двадцать лет Дейм пряталась от людей, выбираясь в город раз в месяц – купить «хвою» и вновь исчезнуть в загородном коттедже. Иногда она с ужасом думала о том, что будет, когда закончатся деньги. Ее родители были состоятельными и оставили немалую сумму на банковском счету, но ведь и «хвоя» не дешева. В минуты жалости к себе Дейм хотела умереть, хотела, чтобы это, наконец, закончилось. А когда смерть дышала в затылок, растекалась по улочкам Заречья багровыми реками, она понимала, как отчаянно хочет жить.

И она по-прежнему держалась за жизнь.

Дейм не знала, зачем понадобилась ведьме и этому одетому в отрепье отродью. Она должна сбежать. Боль и страх предали ей сил, и она освободила руки, выбив большой палец на правой руке и ободрав кожу кисти. Разбив стекло чугунным котелком она протиснулась в окно, и как была, босая и легко одетая побежала к управлению йорт.