Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Преподобный отец Опимиан:
— А, тогда бы, сколь он ни ездил, он и сейчас вернулся бы ни с чем.
Мистер Мак-Мусс:
— Убежденный трезвенник! Ну и ну! Да это же истинный Heautontimorumenos[333][334], который сам себя терзает, подымая на пиру заздравную чашу, полную воды. За дурь бы его только пожалеть, но противна нетерпимость! И наслаждался бы своим питьем — но ему надо еще отнять у меня мое. Нет тирана злее, чем преобразователь нравов. Я пью за то, чтоб его самого преобразовали!
Мистер Грилл:
— Он как факир Бабабек, который сидел на стуле, утыканном гвоздями pour avoir de la consideration[335][336]. Но тот хоть от других этого не требовал. Хочешь привлекать внимание к своей особе, сам и сиди на гвоздях. Пусть бы эти надоеды сами пили воду — им бы никто слова не сказал.
Преподобный отец Опимиан:
— Знаете, сэр, если самый большой дурак тот, кто больше всех владеет искусством всех дурачить, то достойнейшим другом Джека из Дувра можно считать того, кто всюду сует свой нос, кто полвека целых был шутом на обширнейшей арене, которую сам он именует наукой о нравственности и политике, но которая на самом деле загромождена всякой всячиной, когда-либо занимавшей досужие людские умы.
Лорд Сом:
— Я знаю, в кого вы метите. Но он по-своему великий человек и сделал много доброго[337].
Преподобный отец Опимиан:
— Он способствовал многим переменам. К добру ли, ко злу — еще неизвестно. Я позабыл, что он друг вашему сиятельству. Прошу простить меня и пью его здоровье.
Лорд Сом:
— О, ради бога не просите у меня прощенья. Никогда я не допущу, чтобы мои дружеские склонности, предпочтенья и вкусы влияли хоть чуть-чуть на чью бы то ни было свободу слова. Многие подобно вам считают его Джеком из Дувра в нравственности и политике. И пусть. Время еще поставит его на достойное место.
Мистер Мак-Мусс:
— Я хочу только одно заметить об этом достойном муже, что Джек из Дувра вовсе ему не чета. Ибо есть одна истинная, всеобщая наука и одна великая прорицательница La Dive Bouteille[338][339].
Мистер Грилл:
— Мистер Мифасоль, вы предлагаете для нашей Аристофановой комедии музыку не вполне греческую.
Мистер Мифасоль:
— Да, сэр, я старался выбирать то, что более в нашем вкусе.
Мистер Шпатель:
— Я тоже предлагаю вам живопись не вполне греческую. Я позволил себе учесть законы перспективы.
Преподобный отец Опимиан:
— И для Аристофана в Лондоне все это совершенно подходит.
Мистер Мифасоль:
— К тому же, сэр, надобно и наших юных певиц пожалеть.
Преподобный отец Опимиан:
— Разумеется. И, судя по тому, что слышали мы на репетициях, они поют на вашу музыку восхитительно.
Господа еще немного побеседовали о том о сем и отправились в гостиную.
ГЛАВА XV
ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТЬ В МУЗЫКЕ. БАЛЛАДЫ. СЕРЫЙ СКАКУН. ВОЗРАСТ И ЛЮБОВЬ. КОНКУРСНЫЕ ИСПЫТАНИЯ
Τοῡτο βίος, τοῡτ᾽ αὐτό᾽ τρυφὴ βίος ερρετἰ ὰνῑαι᾽
Ζωῆς ἀνθρώποις ὀλίγος χρόνος˙ ἄρτι Λυαιος,
Ἄρτι χοροί, στέφανοί τε φιλανθέες ἆρτι γυναικες.
Σἠμερον ἐσθλὰ πάθω, τὸ γὰρ αὔριον οὐδενὶ δῆλον.
Anthologia Palatina. V. 72
Заботы прочь — прославим наслажденье!
Жизнь коротка — вину, любви и пенью
Мы предадимся — пусть продлится день.
Сегодня живы — завтра только тень.
Антология Палатина. V. 72
Ухаживания лорда Сома за мисс Грилл расстраивали мистера Принса куда более, чем ему хотелось бы в том сознаться. Лорд Сом, войдя в главную гостиную, тотчас направился к юной хозяйке дома; а мистер Принс, к недоумению его преподобия, уселся в другой гостиной на диванчик рядом с мисс Айлекс и завел с ней разговор.
Барышни в главной гостиной музицировали; их уговаривали продолжать. Иные болтали и листали новые журналы.
После исполненной одной из юных дам блистательной симфонии, в которой рулады и переливы тридцать вторых в tempo prestissimo[340] составляли главную прелесть, мистер Принс осведомился у мисс Тополь, довольна ли она.
Мисс Тополь:
— Я восхищена великолепной ловкостью рук; но что же должна выражать пиеса?
Мистер Принс:
— Приятно сознавать, что такая виртуозность возможна; однако, достигая в искусстве предела сложности, впору снова стремиться к природе и простоте.
Мисс Тополь:
— Бывает, сложность исполнения как нельзя лучше передает замысел автора. Бурные чувства для Рубини[341] неотделимы были от излишеств формы, и музыка Доницетти счастливо помогала его таланту. Никогда не испытывала я такого восторга, как тогда, когда он пел «Tu che al ciel spiegasti l'ali»[342][343].
Мистер Принс:
— Неужто Доничетти вы ставите выше Моцарта?
Мисс Тополь:
— О, разумеется, нет. Никто, как он, не умел вдохновить певца, подобного Рубини, бурной выразительностью музыки; и тут он непревзойден. Но в музыке, для которой вовсе не надобен такой певец, для которой потребна лишь простая правильность исполнения, чтобы все поняли совершенство мелодии, гармонии и выразительности, — в такой музыке некого поставить рядом с Моцартом. Разве Бетховена: «Фиделио» — единственная его опера. Но что за опера! Какой дивный переход тональности, когда Леонора бросается между мужем и Пицарро! И снова как меняется тональность с переменой сцены, когда из узилища мы попадаем в бальную залу! Какая нежность в любви, какая мощь в торжестве и какая изобретательность сопровожденья, как совершенно сочетается басовый поток с безупречной гармонией главной темы!
Мистер Принс:
— А что скажете вы о Гайдне?
Мисс Тополь:
— Гайдн не писал опер, а ведь всеми познаниями моими в музыке я обязана итальянской сцене. Но творения его драматичны. Несравненная гармония согласна с мелодией совершенной. В простых, прямо к сердцу идущих балладах своих он, быть может, непревзойден и единствен. Помните? — да это каждый помнит — «Мать мне велела косу плесть» — какое изящество в первой части и трогательность полутонов во второй; если петь это с верным чувством и выражением, по мне тут вообще никакого аккомпанемента не надобно.
Мистер Принс:
— В балладах есть прелесть и трогательность чувства, которые всегда будут пленять всех тех, от кого прихоти моды не заслоняют естественных требований натуры[344][345].
Мисс Тополь:
— Странно, однако,
