Хронография - Михаил Пселл

XXV. Так они стояли. Между тем царь рукой и легким кивком головы дал нам знак подойти к нему слева. Мы пробрались между первым и вторым кругом воинов и, приблизившись к Исааку, услышали от него вопрос, который он уже задавал нам накануне. Удовлетворенный ответом, он, возвысив голос, сказал: «Пусть один из вас, повернувшись и заняв место между ними (тут он указал на стоявших по обе стороны от него), вручит мне письмо от пославшего вас и сообщит то, что он велел передать на словах».

XXVI. Тут каждый из нас стал уступать слово товарищу, мы поспорили об этом немного, но в конце концов мои спутники заставили выступить меня, утверждая, что я способен в отличие от них философствовать и что мне пристала свободная речь, к тому же они обещали прийти мне на помощь, если моя речь собьется с правильного пути. И вот, уняв биение сердца, я вышел на середину и, собравшись с силами, передал письмо, а получив знак начать, принялся говорить. Если бы не шум, приводивший меня в замешательство, не раз заставлявший меня замолкать и не позволивший запомнить длинную речь, я, наверное, сумел бы воспроизвести свои слова, собрав и соединив между собой мысли, выраженные в периодах или продолженные нарастанием. Мои слушатели не заметили, что говорил я обычным языком и в то же время мудро и, подражая непритязательности Лисия[27], простую и безыскусную речь украшал изощренными мыслями. Постараюсь, однако, припомнить главное, что еще не истерлось из моей памяти.

XXVII. Прежде всего, я постарался как можно лучше произнести вступление, при этом говорил ясно и в то же время искусно. Ни в чем их не обвиняя, я начал с титула кесаря, общего славословия и перечислил прочие милости и высшие почести, которыми их удостоил император. Стоявшие около нас слушали молча и благосклонно отнеслись к моему вступлению, но задние ряды подняли крик, что они не желают видеть своего предводителя иначе, как в царском обличий. Вряд ли большинство их на самом деле этого хотело – так говорили они применительно к случаю и на лести, а видя, что какая-то часть воинов сохраняет молчание, понуждали их кричать вместе с собой. Чтобы не показалось, будто он думает иначе, те же слова произносил и царь.

XXVIII. Но я не позволил сбить себя с толку (ибо нашел основательные доводы, уже почувствовал силу, и не таков я, чтобы сробеть, если уж вступил в словопрения), прервал речь и молча стоял, ожидая, пока толпа успокоится. Когда же они, накричавшись, умолкли, я повторил свою речь, а потом спокойно обнажил перед ними самые действенные из моих доводов и при этом опять-таки ни словом их не попрекнул. Я вспомнил о лестнице и о восхождении, осудил, когда перемахивают через ступени, похвалил разумное продвижение к царской власти и сказал: «Таков порядок – сначала дело, потом созерцание, сначала человек дела, потом созерцательный[28], лучшие из царей восходили на трон из кесарского достоинства»[29].

XXIX. Кое-кто мне тут возразил, что таков путь для частного человека, а Исаак – уже царь. На это я немедленно ответил: «Царской власти он еще не получил, и если бы вы не были столь грубы и так не возражали мне, я приложил бы к Вашему предприятию (я побоялся произнести слово „узурпация“) слово отнюдь не похвальное». «Откажись ныне от царского звания, – сказал я, – и в будущем ты обретешь его более достойным способом». Когда же я сообщил об обещанном императором усыновлении, они спросили, как можно будет лишить власти царского сына. «А разве не так, – возразил я, – поступали лучшие из царей даже со своими родными детьми?» – и я тут же привел в пример божественного Константина и кое-кого из других самодержцев, которые возводили своих сыновей сначала в сан кесаря и только потом уже в царское достоинство[30]. Приведя таким образом свои рассуждения к единой цели, я сделал сопоставление, предполагающее определенный вывод: «Так обходились цари со своими единокровными отпрысками, а Исаак – усыновленный...», и, опустив слово, оставил период незаконченным.

XXX. Они поняли, что имелось в виду, и принялись излагать многочисленные причины своего «выступления» (они воздержались от более грубого слова). Я возражать не стал, сделал даже вид, будто с ними согласен, и, еще приумножая их беды, сказал: «Мне все известно, я сам нередко терзался в сердце своем, справедливы и гнев ваш, и отчаяние от того, что претерпели». Таким образом я умиротворил их души, а потом нанес им удар из-за угла, заявив, что все их беды – не причина для мятежа, который и вовсе не может иметь никаких оправданий. Затем, обратившись к императору, я добавил: «Представим себе, что ты царь и отличаешься суровым нравом. Между тем объявляется некий человек, первый из синклита или воинского сословия, набирает себе сообщников и помощников-злоумышленников, составляет заговор против твоей власти и выставляет предлогом для этого те страдания, которые претерпел, и бесчестие, которое вынес. Сочтешь ли ты такой предлог основательным?» Когда он ответил «нет», я продолжал: «А ведь ты никакому бесчестию не подвергся, разве что не обрел того, что искал, а источник зла, которое ты, по твоим словам, вынес, искать надо где угодно, только не в ныне царствующем императоре». Поскольку Исаак не произносил ни слова и был скорее настроен слушать слова правды, нежели убеждать самому, я предложил ему: «Сними царские одежды, прояви благоразумие, окажи уважение старому отцу своему и получишь скипетр по закону».

XXXI. Когда я этими и многими другими речами убедил Исаака, из задних рядов донесся шум, который и поныне звучит в моих ушах. В поднявшейся разноголосице одни приписывали мне одно, другие – другое, один – неодолимое красноречие, другие – словесное искусство, третьи – силу умозаключений. Я не стал отвечать на эти слова, а царь, сделав им рукой знак замолчать, сказал: «Этот муж не произнес никаких магических заклинаний и не пытался нас околдовать, напротив, он простыми словами изложил суть дела, поэтому не нужно будоражить наше собрание и мешать разговору». Так говорил Исаак, но какие-то люди из его окружения, желая смутить мою душу, сказали: «Царь, не дай погибнуть оратору, многие уже обнажили мечи и растерзают его, как только он отсюда выйдет». На это я только заметил с улыбкой: «Я принес вам благую весть о царстве и власти, которые вы сами себе присвоили, а вы взамен собственными руками меня растерзаете? Не станет ли это лучшим доказательством вашего мятежа, и не сами ли себя вы этим обличите? Ты сказал это, чтобы зажать мне рот и заставить отречься от собственных слов, но я не буду иначе ни говорить, ни думать».

XXXII. После этого царь поднялся с кресла и, осыпав меня множеством похвал, распустил собрание, воинам он велел удалиться, а нас задержал около себя и сказал: «Неужели вы думаете, что я по собственной воле облачился в эти одежды и не бежал бы, если бы было можно? Они первые побудили меня к этому, да и теперь, окружив плотным кольцом, крепко держат в руках. Если вы торжественно пообещаете сообщить царю о моих сокровенных намерениях, я открою перед вами тайники своей души. Когда же мы поклялись не предавать гласности негласные его мысли, он сказал следующее: «Не ищу я сейчас царской власти, хватит с меня и кесарского облачения. Но пусть напишет мне царь другое послание и пообещает, что никому другому не оставит он державы после смерти и не лишит моих соратников милостей, которых я их удостоил. Пусть он и мне уделит толику царской власти, чтобы я смог по собственной воле одних удостоить скромных гражданских титулов, других возвести в воинские должности. Я прошу об этом не ради себя, а ради своих людей. Если мне будет дано такое обещание, я немедля явлюсь к царю и отцу своему и воздам ему должные почести. Но поскольку моим воинам не по нраву придется это соглашение, я вручу вам сейчас два разных письма: одно я составил им в угоду и позволю огласить, другое, тайное, пусть хранится в глубине ваших душ. Ублажите толпу еще одним: отстраните от власти низкорослого[31], который и прежде был нашим врагом, да и сейчас ведет себя подозрительно. Сегодня отобедайте у меня, а завтра отправляйтесь и передайте царю доверенное вам втайне».

XXXIII. Мы разделили с ним трапезу (при этом были восхищены благородством его нрава, Исаак спустился с царственной высоты и держал себя с нами просто), а на рассвете попрощались с ним и, незаметно получив от него второе письмо, в сопровождении того же отряда стражников спустились к берегу. Море было спокойно, мы отчалили и направились к Византию. Уже днем мы были в царской гавани, сообщили царю обо всех событиях и о тайных намерениях Исаака и отдали ему оба письма. Михаил читал и перечитывал эти письма, а переданное Исааком на словах велел нам повторить несколько раз. Затем он сказал: «Следует согласиться на все его требования и ни одно из его желаний не оставить без исполнения. Торжественно увенчаем его голову – и не венцом, как подобало бы кесарю, а короной[32]. Пусть он совместно со мной правит государством и назначает чиновников, ему будет предоставлен особый царский шатер и дана пышная свита, а его сообщники станут свободно распоряжаться всем, что он даровал им: деньгами, имуществом, высокими титулами, будто получили их из царских рук. Свои обещания я подкреплю рукой, устами и делом: составлю грамоты, собственноручно дам им подтверждение[33] и торжественно поклянусь, что никогда не нарушу данных ему обещаний. Как он доверил вам передать для меня тайное известие, так и я поручаю вам сообщить ему в еще большей тайне следующее: клятвенно заверьте Исаака, что пройдет совсем немного времени, и я разделю с ним царскую власть, мне только нужно найти подходящий повод, чтобы возвести его на престол. Если я теперь и медлю, то пусть он поймет меня правильно: я опасаюсь народной толпы и сословия синклитиков и не очень-то надеюсь, что они посочувствуют моему намерению. Я откладываю дело, чтобы не вызвать против себя возмущения, и все устрою лучшим образом. Об остальном напишите в письме к нему, а эти мои слова храните только в сердцах своих. Не медлите ни мгновенья и поскорей к нему возвращайтесь».