Бобо в раю. Откуда берется новая элита - Дэвид Брукс

В семидесятых вопроса относительно того, кто победит в противостоянии утех, даже не возникало. Свингерство или, во всяком случае, разговоры об этом было на пике моды. В те годы Гэй Талезе пишет книгу «Жена твоего соседа», где бытописует жизнь свингеров, которые больше всего времени проводят в поисках новых эрогенных зон в компании обнаженных друзей. Такие почитаемые писатели, как Джон Апдайк и Филип Рот, описывают сцены, на которые еще пару десятилетий назад не решились бы и производители подпольной порнографии. «Радость секса»[46] становится лидером продаж. В Нью-Йорке идет, по крайней мере, пять мюзиклов про нудистов, и в первые дни после премьеры они даже считались вполне себе модным зрелищем. Эрика Йонг[47] прославилась своим описанием секса с первым встречным. Фильмы той эпохи козыряли сценами с употреблением наркотиков. «Кино обдолбанного века» – таков был официальный слоган фильма «Черное и белое». В «Нью-Йорк таймс» печаталась реклама порнофильмов и стриптиз-баров, и рядом со «Звуками музыки»[48] стоял анонс картины «Глубокая глотка» – неплохая иллюстрация того, насколько люди перестали понимать, где грань, разделяющая приличное и неприличное, и нужна ли вообще эта грань.

Силы эмансипации одерживали победу за победой. Кое-где детей побуждали исследовать свою сексуальность в качестве инструмента самопознания. В одной школе в Нью-Джерси в учебном плане содержался такой совет: «Взрослые иногда забывают рассказать детям, что прикосновение может принести удовольствие, особенно когда трогает тот, кого ты любишь. Ты и сам можешь доставить себе удовольствие, и ничего страшного в этом нет». Древние табу рушились, представления о семье казались устаревшими, старые правила этикета – первобытными, сдержанность и самоконтроль – лицемерием. В рамках общественной дискуссии голос поборников сексуальных свобод звучал громче других.

Некоторые общественные деятели уверены, что буря сексуальной революции не стихла до сих пор. В 1995 году Джордж Джилдер писал: «Богемные ценности потеснили буржуазные благодетели в половой нравственности и семейных устоях, в искусстве и литературе, учреждениях и университетах, популярной культуре и общественной жизни. В результате в культуре и семьях царит хаос, города кишат венерическими болезнями, школы и колледжи впали в обскурантизм и пропаганду, суды стали цирком для крючкотворов». А Роберт Борк в своем бестселлере «По пути в Гоморру» (1996) утверждал, что шестидесятые покрыли культурной плесенью весь американский народ. В 1999-м Уильям Беннетт писал: «Наша культура прославляет стремление к наслаждениям, разрушение всяческих моральных барьеров, а теперь и нарушение всех общественных табу».

Однако если взглянуть на благополучные слои американского общества, даже на таких половых авангардистов, как активисты Arizona Power Exchange, то впечатления, будто они погрязли в хаосе и аморальности не возникает. То, чем они занимаются, может вызывать оторопь или даже отвращение, но во всем этом есть свой порядок. В основной же массе образованного класса и вовсе не найти признаков буйного гедонизма или отъявленного декадентства. Курить не модно. Пить тоже. Уровень разводов снижается. Даже рок-звезды сегодня чаще выступают в роле мудрых рассказчиков – вполне в традиции кантри-певцов пятидесятых, – нежели жадных до кайфа бунтарей.

Контролируя чувства

Было бы неверно утверждать, что сторонники вседозволенности сегодня доминируют в американской культуре (да и доминировали ли они когда-либо – вопрос открытый). Картина, напротив, складывается сложная и неоднозначная. За последние 30 лет мы, например, стали куда терпимее к шуткам про секс, зато шутки про национальность сегодня воспринимаются как непристойность. Мы стали куда расслабленней в отношении осанки и подходящего случаю костюма, но проявления недовольства, курение и плевки теперь неприемлемы. Мы стали терпимее относиться к откровенному разговору о сексе на публике, но куда строже, когда речь заходит о сальных шуточках и любых видах коммуникации, которые можно расценить как сексуальные домогательства. Высокопарные журналы о сексе сегодня продаются в лучших магазинах, при этом покупать старорежимные бонкбастеры[49] в стиле Гарольда Роббинса мы считаем ниже собственного достоинства. В университетах готовы терпеть татуировки и пирсинг, непредставимые в начале 1950-х, но принимают крутые меры против питейных ритуалов посвящения в студенческие братства, которые раньше возражений не вызывали. Мы вроде бы стали менее строгими в отношении детей, но на самом деле вмешиваемся в их жизнь куда больше, чем родители в 1950-х. К примеру, тетушка Полли в «Томе Сойере» пыталась воспитывать своего племянника палкой и прививать строгие правила поведения за столом, при этом отпускала его часами шататься в поисках приключений. Сегодня мы не блюдем эти правила так строго, но и шататься особо не позволяем. Вместо этого мы сопровождаем детей с одного организованного для них взрослыми мероприятия на другое.

В общем, нравственные устои не рушатся и не устанавливаются в результате стремительных схваток добродетели и порока. В реальности это больше похоже на колебания биржевого курса, когда различные позиции то повышаются в цене, то падают, отчего четко определить, теряем мы или укрепляемся по совокупности, довольно сложно. В 1999 году историк из университета Корнеги-Меллон Питер Н. Стернс опубликовал книгу «Поле боя желаний: борьба за самоконтроль в современной Америке», в которой проследил различные стратегии самоконтроля, которым американцы отдавали предпочтение в ходе XX века. Стернс приходит к выводу, что в способах самоконтроля мы, безусловно, отличаемся от, скажем, американцев Викторианской эпохи, однако однозначно утверждать, что в конечном счете мы стали более терпимы или распущенны, он не торопится. Скорее наши табу и ограничения «отличаются от прежних и включают в себя определенный набор поблажек и запретов, соблюдение которых часто требует большей бдительности».

Правда в том, что бобо создали новые социальные коды, в которых характерным для них образом совместили буржуазный самоконтроль и богемную эмансипацию. Сегодня, чтобы отличить дозволительные удовольствия от запрещенных, мы пользуемся новыми стандартами. И для контроля над чувствами у нас есть новые нормы общественной морали.

Полезные удовольствия

Чтобы самому разобраться в этих новых нормах общественной морали, достаточно выйти летним вечером в ближайший парк. Там вы встретите женщин, которые вышли на пробежку в спортивных бюстгальтерах и обтягивающих шортах. Представьте, как на это взглянули бы пуритане! Женщина бегает в нижнем белье по улице. Они б решили, что оказались в Содоме и Гоморре одновременно. Даже прогрессивного историка Эдварда Гибсона вид этих женщин навел бы на мысли об упадке империй. Но давайте повнимательней взглянем на этих бегуний. На их лицах нет и тени сладострастия. И разделись они не для того, чтобы продемонстрировать свои прелести, любое эротическое впечатление нейтрализуется выражением суровой устремленности. Они тренируются. Они работают. Они развивают мускулатуру. Они ставят цель и добиваются ее выполнения. Вы никогда не увидите, как они улыбаются. Наоборот, некоторые как будто даже страдают. Эти полуголые молодые женщины – персонификация самодисциплины – без труда и так далее. А полуголые они потому, что для усердных занятий спортом такая одежда наиболее удобна. То есть это практически нудизм в общественном парке, но нудизм на службе достижений. Бог отдохновения Дионис примиряется с богом работы Прометеем[50].

У бобо весьма прагматичный взгляд на удовольствия. Любое душеспасительное или полезное для здоровья чувственное наслаждение широко приветствуется. И напротив, всякое контрпродуктивное или опасное наслаждение сурово порицается. Поэтому занятия спортом приветствуются, а курение почитается грехом более тяжким, чем как минимум пять из десяти заповедей. Кофе набирает популярность потому, что стимулирует активность мозга, выпивка же больше не в фаворе, поскольку притупляет остроту восприятия.

Вы можете пойти на пляж почти голой в крохотном бикини, но если вы не возьмете крем от загара, чтобы кожу не поразил рак, люди будут неприятно поражены. Здоровая пища достойна восхищения, но в связи с продуктами с повышенным содержанием калорий, жира или натрия слово «вина» применительно к еде звучит чаще, чем в каких-либо других контекстах. Созерцательные удовольствия типа продолжительной ароматической ванны более чем допустимы, зато опасные причуды типа скоростной езды на мотоцикле вызывают презрение, а непристегнувшийся водитель и вовсе видится грубым попирателем нравственности. Аэробика, беговые лыжи и роликовые коньки бурно развиваются, тогда как такие малополезные для сердечно-сосудистой системы занятия, как бильярд, боулинг и настольный теннис, считаются низкопробными. Даже день, проведенный за играми с детьми, воспринимается как благо, потому что в процессе мы неизменно помогаем малышам усовершенствовать какие-то навыки (понаблюдайте за «играющими» с детьми бобо), ну или по крайней мере укрепляем отношения или повышаем самооценку («Отлично получается! Молодчина!»).