Бобо в раю. Откуда берется новая элита - Дэвид Брукс

Коллеги интеллектуалы уже успели как следует намозолить ей глаза, тем большее впечатление будут производить на нее корифеи в других областях. Финансовые воротилы покажутся энергичными и цельными. Режиссеры на удивление обаятельны. Политики рассказывают потрясающие истории. И у нее, оказывается, с ними так много общего. Когда-то интеллектуалы считали бизнесменов безграмотными барыгами, а кинозвезд – чирлидершами, вознесенными на Олимп, однако с победой образованного класса к нашей интеллектуалке пришло убеждение, что со всеми этими людьми ее так или иначе что-то связывает. Она ходила в тот же колледж, что и кинозвезда, выросла в том же квартале Верхнего Вест-Сайда, что и знаменитый ученый, и вышла замуж за кузена финансиста. Со многими из своих новых приятелей она уже встречалась в гримерках различных телеканалов.

И тут наша героиня понимает, что какими бы дорогами они не шли, занимаются они одним делом – создают свою репутацию. Поэтому у всех примерно один уровень культурной грамотности («Тони Моррисон недавно высказал важную мысль в передаче Чарли Роуза…»). При знакомстве, пожимая руку, они отлично умеют дать понять, что слышали о вас («Ну, конечно! Как же, как же…»). Каждый из них отлично усвоил искусство притворной скромности («Несколько лет назад я вносил это предложение, но тогда никто не обратил на меня внимания»). А еще все они знают текущий курс доллара.

Со временем наша интеллектуалка обнаружит, что может даже блеснуть в такой компании. Среди ее новых друзей найдутся люди, готовые всерьез воспринимать цитаты из Токвиля, и вот она уже начинает приправлять речь дозированными афоризмами: к ужину хорошо пойдут один Токвиль, один Клаузевиц, один Публий и один Сантаяна. Познав радости изящной мысли, наша интеллектуалка вскоре призовет отказаться от искусственного разделения на левых и правых. Пора переступить через отжившие свое категории либерализма и консерватизма. «Ярлыки потеряли свое значение», – сорвется однажды с ее уст. Ее речь примет увещевательную тональность, известную по набившим оскомину выступлениями Глубоко Озабоченных общественной апатией, упадком нравов, катастрофическим снижением уровня образования.

Медленно, но верно наша интеллектуалка воспримет образ мысли, манеры и этику господствующего класса. Она обнаружит, что на самом верху образованного класс старые разграничения уже сглажены. Бизнесмены перетасовываются с интеллектуалами, и обнаруживается, что в их стратегиях много общего, как и во вкусах, и в мировоззрении. Тем не менее такое слияние парадоксальным образом породило очередную точку напряженности. Это, конечно, не культурная бездна, разделявшая когда-то интеллектуалов и служащих корпораций. Это, скорее, социальный конфликт, завязанный на неизбежной проблеме – деньгах.

Статусно-доходный дисбаланс

В 1950-е, когда интеллектуалы общались главным образом с себе подобными, их средний доход не доставлял им особых мучений – богатые были далеко. В те года будущий управляющий инвестиционного фонда, закончив частную школу Андовер, поступал в Принстон, тогда как журналист, выпустившись из Централ Хай, шел в Ратгеровский университет. Но сегодня в Андовере и Принстоне учатся и будущие финансисты, и будущие писатели. Выпускник Гарварда, работая в аналитическом центре, получает 85 000 долларов, тогда как ноль без палочки, с которым он и на физкультуре не заговорил бы, устроился трейдером долгосрочных облигаций или телепродюсером и зарабатывает 34 миллиона. Грязнуля и неудачник, которого вытурили из Гарварда, нажил в Силиконовой долине 2,4 миллиарда. Довольно скоро успешный интеллектуал начинает замечать, что, несмотря на достигнутое социальное равенство с толстосумами, в финансовом плане ему до них по-прежнему далеко.

Представим, к примеру, как наша светская интеллектуалка, уже совсем взрослая, с положением, приходит в отель Drake на ужин Общества сохранения исторического облика Чикаго. Весь вечер она рассказывает истории о Теде Коппеле (акцентируя свое недавнее выступление в передаче Nightline) и Билле Бредли (вспоминая, как в августе они вместе оказались на конференции института Аспена). Врачи, адвокаты и банкиры за ее столом внимают с большим во одушевлением. Послу ужина они перемещаются в бар, выпить мартини по семь долларов, где к ним присоединяются консультант из Deloitte & Touche и его жена – совладелец Winson & Strawn – пара аж с двумя &. В баре она расходится еще пуще и выдает благодарной аудитории секреты издательских домов и журнальные сплетни. Чувствуя себя на коне, она решает взять на себя счет за напитки, и платит своей кредиткой, хотя каждый из присутствующих мог списать это на представительские расходы. Когда же вся компания выкатывается на улицу, ощущение триумфа настолько переполняет ее, что, позабыв обо всем на свете, она возьми да ляпни: «Я еду на юг, может, подвезти кого-нибудь?»

Следует неловкая пауза. Пара с двумя &: «Нам вообще-то на север в район Виннетка». Врач тоже живет на севере, по дороге к Лэйк-Форест. И тут все вдруг распадается как карточный домик. Она-то знает, что за люди живут на северном побережье Чикаго. На многие мили раскинулись богатые районы, и дома там, будь они в стиле псевдотюдор с фахверком, английское барокко или школа прерий, стоят миллионы и поддерживаются в безупречном состоянии.

На северном побережье нет поросших бурьяном пустырей. Каждый дом окружен идеальным газоном и мастерски обустроенным ландшафтом, живые изгороди пострижены с таким тщанием, что кажутся высеченными из зеленого мрамора. Даже гараж в таком доме с иголочки – детские коляски и игрушечные машинки на педальном ходу стоят в ряд, полы вымыты, полный порядок. Каждые семь лет в таких домах подобно цикадам заводятся ремонтные рабочие и меняют обшивку ротонды с вишни на дуб или обратно. С того момента, как обитатель такого дома просыпается по утру и ступает на подогретый пол ванной комнаты, и до последних минут вечера, когда он нажимает кнопку дистанционного управления, чтобы выключить газовый камин, все вокруг напоминает ему, что жизнь прекрасна, Америка – самая справедливая страна, и все в его жизни под полным контролем.

А вот нашей интеллектуалке придется ехать к университетскому городку в Гайд-парке, мимо неблагополучных спальных районов, и когда на подъезде к своему кварталу она встанет на светофоре, то взору ее предстанет желтый офис конторы по обналичиванию чеков и лавка, торгующая карточками дешевой телефонной связи со странами Латинской Америки. Дом, который казался ей таким прогрессом по сравнению со студенческим обиталищем, выстроен из старого темного кирпича, приземист и неуклюж. Чахлая грядка перед входом вместо газона, железные решетки на окнах, проржавевшая калитка.

Она проходит по отделанному осколками мрамора парадному, вдыхая едва уловимые, но неистребимые запахи, и поднимается на один пролет в свою квартиру. Если врачи и адвокаты Виннетки заходят в роскошные холлы, наша интеллектуалка оказывается в более чем скромной прихожей с выставленной по стеночкам обувью. В гостиной ее встречает заваленный посудой обеденный стол. И тут ей становится совсем грустно.

То, что она переживает, называется статусно-денежный дисбаланс. Этому расстройству подвержены люди, профессия которых дает им высокий социальный статус, за которым не поспевает уровень дохода. Трагедия больных СДД в том, что они проводят дни во славе, а ночи – в обстановке весьма посредственной. На работе они читают лекции – и все взгляды направлены на них, – выступают на телевидении и радио, участвуют в советах директоров. Если они заняты в медиа или издательском деле, они могут позволить себе списывать свои дорогие обеды на представительские расходы. За день их автоответчик заполняется сообщениями от богатых и знаменитых, которые ищут их внимания, но вечером выясняется, что засорилась ванна, и им приходится засучить рукава и вооружиться «кротом». На работе – они нобилитет, короли меритократии, болтают по телефону с Джорджом Плимптоном. Дома же раздумывают, могут ли они позволить себе новую машину.

Разберем пример нашей воображаемой интеллектуалки. На полной профессорской ставке в Университете Чикаго она получает 105 000 долларов в год. Ее муж, с которым они познакомились еще студентами в Йеле, работает программным директором небольшого фонда, который на деньги Роберта Маккормика[45] продвигает идеи, которые сам Маккормик глубоко презирал, и зарабатывает 75 000 в год. В самых смелых мечтах они не предполагали, что будут зашибать 180 000 в год. И при этом будут так бедны.

Их дочери уже 18, и ее комната и содержание в Стэнфорде обходится в 30 000 ежегодно. На 16-летнего сына, у которого такой талант к музыке, уходит по меньшей мере столько же, если сложить плату за частную школу, репетиторов и летний музыкальный лагерь. Есть еще няня, которая приходит каждый день, когда их 9-летняя дочурка возвращается из экспериментальной школы при Чикагском университете, и на нее уходит еще 32 000 (они платят ей легально, поскольку наша интеллектуалка по-прежнему мечтает о должности в администрации). А ведь есть еще расходы на благотворительность (Nature Conservancy, Amnesy International и т. п.), которые приходится держать на уровне, чтобы не было стыдно перед бухгалтером, с которым они видятся один раз в год – в апреле. В итоге на квартиру, еду, книги, белье и прочие расходы остается 2500 долларов в месяц.