Почему Маркс был прав - Терри Иглтон

Сам Маркс, насколько можно судить, допускал, что в странах, подобных Англии, Голландии и Соединенным Штатам, социалисты могут достичь своих целей мирными средствами и не отвергал парламентов или социальных реформ. Он также считал, что социалистическая партия способна по-настоящему прочно взять власть только при поддержке большинства рабочего класса. Он активно поддерживал такие реформаторские органы, как политические партии рабочих, профсоюзы, культурные объединения и политические газеты. Наконец, он выступал за вполне конкретные реформаторские шаги, в частности, расширение избирательных прав и сокращение рабочего дня. Надо сказать, что на первый пункт он смотрел весьма оптимистично и считал, что всеобщее избирательное право само по себе способно подорвать капиталистический порядок. Его соавтор, Фридрих Энгельс, также придавал большое значение мирным социальным преобразованиям и предполагал возможность ненасильственной революции.

Одна из проблем, связанных с социалистическими революциями, состоит в том, что они с наибольшей вероятностью разворачиваются там, где их сложнее всего поддерживать. Ленин особо отмечал такую иронию применительно к большевистскому восстанию. Для людей, жестоко угнетаемых и полуголодных, сравнительно проще прийти к выводу, что, решившись на революцию, они ничего не потеряют. С другой стороны, как мы видели, отсталые общественные условия, которые толкают их к восстанию, одновременно делают их страну худшим из возможных мест для начала строительства социализма. В таких условиях может оказаться проще свергнуть государство, но тогда не будет под рукой ресурсов, которые позволили бы создать жизнеспособную альтернативу. Люди, которые удовлетворены условиями своей жизни, вряд ли будут активно участвовать в революции. Как, впрочем, не вдохновятся революцией и люди, потерявшие надежду. Плохая новость для социалистов состоит в том, что люди крайне неохотно идут на преобразование своего текущего положения до тех пор, пока это положение остается для них хоть сколько-нибудь терпимым.

Марксисты порой позволяют себе насмешки над кажущейся политической апатией рабочего класса. Обычные люди вполне могут не проявлять интереса к повседневным действиям государства, которое, каким кажется, не проявляет интереса к ним. Тем не менее когда оно однажды попытается закрыть их больницу, переместить их фабрику на запад Ирландии или построить аэропорт вплотную к их садам, они скорее всего встрепенутся и начнут действовать. Следует также подчеркнуть, что определенного рода апатия может быть вполне оправданной. До тех пор пока общественная система может обеспечивать своим гражданам пусть скудные, но все же средства к существованию, для них отнюдь не будет неразумным продолжать держаться того, что у них есть, вместо попыток совершить рискованный прыжок в неизвестное будущее. Консерватизм такого рода не дает поводов для насмешек.

Безусловно, большинство людей слишком поглощены мыслями о том, как удержаться на плаву сегодня, чтобы всерьез озаботиться тем, как будет выглядеть отдаленное будущее. Но очевидно и то, что колоссальный разрыв между социальными полюсами вовсе не относится к числу вещей, которые болыпин-ство людей готовы с радостью принимать. И они определенно не будут принимать его и не только потому, что социализм представляется вполне здоровой идеей. Когда лишения, связанные с существующим порядком вещей, начинают перевешивать неудобства от решительных перемен, тогда прыжок в будущее начинает выглядеть разумным предложением. Собственно говоря, революции обычно и совершаются тогда, когда почти любая альтернатива выглядит предпочтительнее настоящего. В такой ситуации восстание перестает быть неоправданным. Капитализм, веками настаивавший на верховенстве личного интереса, не сможет жаловаться, когда его наемный персонал решит, что его коллективный личный интерес состоит в том, чтобы для разнообразия попробовать что-то иное.

Реформы и социальная демократия, несомненно, позволяют откупиться от революции. Сам Маркс прожил достаточно долго, чтобы стать свидетелем начала этого процесса в викторианской Британии, но недостаточно долго, чтобы в полной мере оценить все его последствия. Если классовое общество сможет подбрасывать своей обслуге достаточно объедков и обносков, оно, вероятно, сохранится на какое-то время. Если же оно не будет этим заниматься, то весьма вероятно (хотя отнюдь не неизбежно), что те, кто остался не у дел, будут пытаться его свергнуть. И почему они не должны этого делать? Разве может быть что-либо хуже, когда вообще нет объедков и обносков? В такой момент делать ставки на будущее становится для вас в высшей степени разумным решением. И хотя в действиях людей разуму не всегда удается удержать свои позиции от начала и до конца, он является достаточно здравым, чтобы понять, когда отказ от настоящего в пользу будущего почти наверняка обернется выигрышем.

Те, кто вопрошает, а кто же займется погребением капитализма, склонны забывать, что в определенном смысле это не так уж и обязательно. Капитализм вполне может оказаться раздавленным под тяжестью собственных противоречий и без каких-либо даже легчайших пинков со стороны своих противников. Фактически несколько лет назад он вплотную подошел к этому. Однако в отсутствие под рукой организованной политической силы, способной предложить эффективную альтернативу, гораздо более вероятным результатом глобального краха системы будет варварство, а не социализм. Так что, говоря о причинах, почему нам нужна такая организация, в качестве первой и наиболее настоятельной следует назвать то, что в случае катастрофического кризиса капитализма, но при наличии дееспособной социалистической организации, пострадает меньше людей, а из образовавшихся руин можно будет собрать новую систему, благоприятствующую всем.

Глава 9

Марксизм верит во всемогущее государство. Ликвидировав частную собственность, социалистические революционеры будут править с помощью деспотической силы, и эта сила сведет к нулю личную свободу. Так происходило везде, где марксизм внедрялся в практику; и нет причин считать, что в будущем что-то может измениться. Ведь в самой логике марксизма заложено, что люди уступают инициативу партии, партия уступает государству, а государство - чудовищному диктатору. Либеральная демократия, возможно, не идеальна, но она бесконечно предпочтительнее для людей, оказавшихся упрятанными в психические больницы всего лишь за то, что осмелились критиковать жестокое авторитарное правительство.

Маркс был непримиримым противником государства и с явным удовольствием говорил о времени, когда оно исчезнет. Его критики могут считать это абсурдной утопией, но они не могут в то же самое время осуждать его за поддержку деспотического правления.

Он не был, как это случается, приверженцем абсурдной утопии. То, что, как надеялся Маркс, должно исчезнуть в коммунистическом обществе, не является государством в смысле централизованной администрации. Нечто подобное будет необходимо в любом сложном современном хозяйстве. По сути, именно это имел в виду Маркс, когда в третьем томе «Капитала» писал об «общих делах, вытекающих из природы всякого общества». Государство как административное образование будет продолжать существовать. А вот с чем Маркс надеялся попрощаться, так это с государством как инструментом подавления. Как он утверждал в коммунистическом манифесте, при коммунизме публичная власть потеряет свой политический характер. В противовес современным ему анархистам, Маркс настаивал, что только в этом смысле государство исчезнет из виду. То, что должно исчезнуть, представляет собой тот особый аспект власти, который поддерживает верховенство доминирующего общественного класса над остальным обществом. А национальные парки и тест-драйв-центры останутся.

Маркс рассматривал государство с холодным реализмом. Вполне очевидно, что оно никогда не было политически нейтральным органом, добросовестным и беспристрастным в своем подходе к сталкивающимся общественным интересам. Оно не проявляло никакой объективности в конфликтах между трудом и капиталом. Государства не занимаются подготовкой революций против собственности. Они функционируют, помимо всего прочего, для защиты существующего общественного порядка от тех, кто пытается его изменить. Если данный порядок в основе своей несправедлив, то в этом отношении государство также будет несправедливым. Вот что хотел видеть Маркс в конечном итоге, а не государственные театры или полицейские лаборатории.

Конечно, при желании можно усмотреть нечто покрытое мраком в том числе в идее, что государство является партийным, но на самом деле это лишь дань реальности. Тот, кто думает иначе, просто уже давно не принимал участия в политических демонстрациях. Либеральное государство сохраняет нейтралитет между капитализмом и его критиками ровно до тех пор, пока эти критики не начинают выглядеть побеждающей стороной. Тогда оно выезжает из тени со своими водометами и полувоенными отрядами, а если это не приносит успеха, то и с танками. Никто не сомневается, что государство может быть жестоким. Маркс просто по-новому ответил на вопрос, кому в конечном счете служит эта жестокость. Наивной является как раз вера в государственную объективность, а вовсе не предположение, что когда-нибудь мы сможем обойтись без его рефлекторной агрессии. Фактически даже само государство в некотором смысле перестает верить в собственную объективность. Полиция, избивающая бастующих рабочих или мирных демонстрантов, уже даже не пытается выглядеть нейтральной. Правительства, и в том числе лейбористские, нимало не заботятся о том, чтобы скрывать свою враждебность по отношению к рабочему движению. Как заметил Жак Рансьер: «В свое время вызывавший возмущение тезис Маркса, что правительства являются просто деловыми агентами международного капитала, сегодня стал очевидным фактом, с которым согласны и либералы, и социалисты. Полное отождествление политиков с менеджментом капитала более не является постыдным секретом, скрываемым за «разновидностями» демократии; это открыто провозглашаемая практика, посредством которой наши правительства обретают легитимность» [1].