Последний гетман - Аркадий Савеличев

– Молодцы измайловцы! – вскочил он на ноги. – Знают больше своего командира! Дашкова вести разносит?..

По молчанию Екатерины понял, что именно так и есть.

– Эта весталка[12] поначиталась французских романов и сейчас в революцию играет! Но наша Государыня-то еще жива?

– Я до последнего момента надеялась на ее царскую волю. Все утряслось бы, если б она сама назначила Павла наследником. Вопрос о регентстве сам собой бы решился. Не люблю Панина, но пусть бы он. Не вечно Павлу пребывать в детстве… Он ведь не глуп, хотя избалован бабушкой и по сути дела отнят у меня… Чего же лучше?

– А лучше вы… ваше высочество! – прорвалось у Кирилла.

При этих словах Алексей вскочил и подошел к двери, а вернувшись, приложил пальцы к губам:

– Ш-ш… здесь и стены имеют уши… Кто-то отскочил в коридоре за угол, все женщины стали носить мягкую обувку, с чего бы это?

Екатерина тоже прислушалась, но ей надо было выговориться.

– Помните, братья мои, я говорила: если жизнь повернется совсем дурным боком, я хватаю Пуничку на руки, не спрашивая разрешения Панина, и бегу… с Пуничкой…

Это смешное, совсем не царское прозвище дала сама Елизавета Петровна, иначе будущего наследника и не называла.

– Да, Алексей Григорьевич, сдаю Пуничку вам на руки, а сама дальше, к Кириллу Григорьевичу в полк, с криком «Спасите бедную мать!» А теперь поняла: не сделаю этого. Елизавета Петровна приютила нищую немку, и не ее вина, что жизнь моя не сложилась. Не могу переступить через волю моей… пока что… Государыни. Не смогу растоптать ее тень. Императором будет, конечно, Петр Федорович, а уж как дальше… Не воля моя сломлена -сломлена гордыня. Может, и к лучшему. Будущее покажет, что нам делать. Не осуждайте меня, братья. Выпейте вина за мое здоровье, – кивнула она на нетронутые бокалы, – а я помолюсь за здоровье Государыни. Да продлятся дни ее!

Но длились дни недолго. Елизавета Петровна, пособоровавшись, с миром отошла 25 декабря 1761 года. В день Рождества Христова, в третьем часу пополудни.

Месяц спустя, в двадцать пятый день января, прошло и погребение Государыни Елизаветы Петровны. Стоял морозный туман. Снег был истоптан ботфортами, сапогами, женскими сапожками, лаптями, чухонскими чунями. Шпалерами войска на всем пути. Ружья «на погребение», стволами приспущены вниз. Скорбь медных труб. Флейты. Барабаны. Народ с плачем рвался сквозь оцепления, чтоб взглянуть «на матушку, на касатушку». Но гроб был уже заколочен. Прощальная панихида проходила во дворце – какие стены могли вместить народную ораву? Новый, Зимний дворец так и не успели достроить – все деньги отнимала непутевая война. Хотел мэтр Расстреляй отделать хоть часть комнат, чтоб Государыня могла закончить там свои дни, – но деньги, деньги?..

В том же году умерла и статс-дама Государыни, бывшая шинкарка Розумиха, благодаря сыновьям ставшая графиней Разумовской. В ее честь тоже ломился народ в маленькую церковь Алексеевщины. Ожидалось знатное угощение. Денег братья не пожалели, но сами прибыть на похороны матери не смогли. Новый царь-государь держал дисциплину в своих войсках. По прусскому образцу, безукоризненно. Каждый день марш-парады и всякие воинские занятия. Не бывать отныне женской расхлябанности!

II

Слухи о тайных сношениях Петра Федоровича с королем прусским давно ходили в армии, особливо же в гвардейских полках. В самый день восшествия на престол, при гробе приютившей его тетушки, Петр скакал по комнатам дворца и чуть не сшиб с ног канцлера Воронцова, идущего спросить – посылать ли гонцов с известием к иностранным дворам, тем более к прусскому королю, с которым уже семь лет велась война? Новоявленный русский царь с детской резкостью ответствовал:

– К королю прусскому – с особливой почтительностью!

– Через генерал-фельдмаршала Бутурлина? Или через находящегося при австрийской армии графа Чернышева? – решил уточнить канцлер.

– Как бы не так! Они будут отозваны! Безграмотны и ленивы!

Положим, канцлер Воронцов знал о беспробудном пьянстве и невежественности Бутурлина, но Чернышев?.. Он был молод, умен, напорист и наряду с генералом Румянцевым, героем победы при Грос-Егерсдорфе, много способствовал успехам русской армии – как мог, подгонял неповоротливых союзничков, австрийцев. Однако ж Воронцов не обладал характером Бестужева, да и болезен был, с трудом встал с постели, спорить не стал. Какие споры с царями!

В тот же день, 25 декабря – эк не терпелось! – к Фридриху поскакал ловелас и любимец Петра Андрей Гудович. В грамоте, спешно изготовленной Воронцовым, говорилось:

«Не хотели мы через сие ваше королевское величество уведомить, в совершенной надежде пребывая, что ваше величество по имевшейся с нашими предками дружбе в таком новом происшествии не токмо участие восприять, но особливо в том, что до возобновления, распространения и постоянного утверждения между обоими дворами к взаимной их пользе доброго согласия и дружбы касается, с нами единого намерения и склонности быть Изволите…»

Фридрих – изволил. Отвечал в столь же витиеватых выражениях:

«Особенно я радуюсь тому, что ваше импер. величество получили ныне ту корону, которая вам давно принадлежала не столько по наследству, сколько по добродетелям, и которой вы придадите новый блеск».

Вот так: у российского «чертушки» и добродетели появились…

Что шептала вечность почившей в бозе Елизавете такая беспримерная кощунственность? Но командиру Измайловского полка и гетману малороссийскому она нашептывала: остерегайся! Подвоха, измены, а особливо любови царской. Ибо не было сейчас ничего святого ни на престоле, ни возле него. Тем более странной казалась привязанность нового Государя к графу Кириллу Разумовскому. У него умирала в Малороссии мать, ждали неотложные гетманские дела, а Петр ни на шаг не отпускал от себя. Словно начисто позабыл, что граф Разумовский – слуга трех господ, как поладить с четвертым?.. Петр приказал гвардии снять красивые и свободные елизаветинские кафтаны и обряжал полки в куцые немецкие мундиры. Изменил строевой устав и лично экзаменовал командиров. Полевые полки потеряли имена, прославленные в прежних походах; именовались теперь по фамилиям полковых командиров, сплошь немцев. На ученьях Петр орал, что разгонит гвардейские полки и пошлет всех на войну; разумеется, не с Фридрихом – захотелось повоевать с далекой Данией, которая ущемляла Голштинию.

Идя на учения к своему полку, который еще не потерял прежнее название – лейб-гвардии Измайловский, – граф Кирилл Разумовский совсем не по-военному вздыхал: «За что мне такая напасть?» Было от чего! На дворцовой площадке был выстроен развод гвардейский, а ему велено командовать этим разводом.

В пешем строю. С эспантоном[13] наголо. В прежние времена этим занимался кто-нибудь из боевых офицеров, а командир полка был как бы почетным гостем, шефом гвардейцев. Он попробовал отшутиться:

– Ваше величество! Я и в строю-то никогда не ходил! Мне приятнее командовать за столом, особливо в вашем присутствии…

– В моей армии не рассуждают! В моей армии исполняют приказы! – ответом был нешуточный гнев.

Гетман и командир Измайловского полка давно уже начал полнеть. Предпочитал карету вместо седла, а уж пешим-то шагом… Будучи человеком совершенно штатским, солдатской муштры, тем более муштры прусской, не знал, все путал и оттого смущался. Эспантон в его руке ходил, как палка для выбивания шуб. Петр Федорович стоял на крыльце и развязно смеялся. Вокруг него по обычаю было немало угодников, дам. Всем хотелось угодить новому Императору, смешки разносились как боевые команды:

– Что он делает, что делает, Господи!…

– И это командир полка!…

– Даведь лейб… бабского!…

– Ничего, Государь их научит!… Государь под этим смешки крикнул:

– Подполковник Разумовский! Выше ножку! Ко мне!

Разумовский, пока криволапо и развалисто чеканил шаг, помянул теперь уже покойного главнокомандующего Апраксина. Тому тоже вздумалось с чего-то посмеяться, и Разумовский, всего лишь командир полка… отменно его отдубасил на глазах у всех. И жирный боров, возивший в сражения восемнадцать пудов столового серебра и прочего добра, для чего использовалось двести с лишним армейских подвод, – генерал, помнивший ученую дубинку Петра Первого, ученье подполковника воспринял как должное. Извиниться извинился, а на дуэль не вызвал. Все свел к шутке: «Граф Кирила платит мне за то, что и я его намеднись оттузил! Что нам Франция – у нас русская дуэль!»

Но тут могла быть дуэль прусская… Он сделал эти сто проклятых метров и остановился, салютуя.

– Все путаешь, подполковник? Путаник и есть!

– Не дается ученье, ваше величество…

– Ничего, научишься. Прусский устав – самый лучший в мире. Можешь поздравить: король Фридрих произвел меня в генерал-майоры! Не шутка!