Последний гетман - Аркадий Савеличев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам он незамеченным приехал – и столь же незаметно, по-военному с денщиком, восвояси уехал. Дома ведь и стены исцеляют беду.
Но как бы не так! Со всеми этими торжествами его не было с утра, а беда, как известно, одна не ходит…
Катерина Ивановна встретила пронзительным криком:
– Убивец! Погубитель своих деток! За что мне такое наказание?!!
Он уже обо всем догадался и, не снимая дорожного плаща, опустился в кресло, стоящее почему-то посередь гостиной. Шум и плач был далеко за стенами, в комнате Дарьюшки. Туда вместе с проклятиями убралась и жена.
Темно уже было, но никто не зажигал свечей, никто не подходил. Наверно, он был страшен. Возможно, и заглядывали в щелочку двери, да боялись его вида.
Наконец осмелился подойти с бокалом вина старый дядька-солдат, служивший еще до отправки за границу. Странно, этот пропитой старикан был еще жив; по дому ничего не делал, жил по старой памяти, из милости. Ведь и собаку убогую не всякий на улицу выгонит. Его-то и послали к хозяину.
Кирилл выпил вино, прислонился к сухонькому плечу и задрожал всем своим налитым телом:
– Убивец? Значит, погубитель?..
– Не гневайтесь, батюшка, на графинюшку, она совсем без ума. Куклицу в детскую кроватку положила и баюкает… Осподи!…
– Так и ты меня, старый, отбаюкай. Чего дерьмом поишь? Петровской! С черпаком медным!… Медный или какой другой черпак был, но вестовой весь следующий день не мог добудиться, хотя нешуточно тыкал в бок.
Что он знал, этот сосунок, о трех смертях, которые в несколько месяцев рухнули на это, казалось бы, несокрушимое тело?..
Первая – смерть благодетельницы-Государыни Елизаветы Петровны…
Вторая – матери, похороненной без сыновей…
Третья – Дарьюшки, получившей в ласковый дар вот что…
Видимо, послали за братом, в Гостилицы, потому что вечером Кирилл увидел именно его, неприкаянно сидящего в соседнем кресле.
В самом деле, почему бы братьям и не посидеть рядом, в строгом и бесконечном молчанье? Хватит, наговорились за последние деньки.
VI
После дворцового переворота 1742 года, приведшего на трон Елизавету, дочь Петра Великого, прошло двадцать лет. Ушла в небытие правительница Анна Леопольдовна, почила в Бозе Елизавета Петровна, шатко ли, валко ли правил Петр III, непутевый «чертушка», по выражению той же Елизаветы, передавшей ему трон, но ведь оставался еще и законный Император, Иоанн Антонович. Тоже как-никак внук Петра Великого, в силу своего необузданного характера перепутавшего все нити царствования. И жил-пребывал не где-нибудь, а в Шлиссельбургской крепости; безымянно, как «узник номер один». Имени его не мог произносить даже начальник крепости, полковник Бередников.
Нынешний гетман, тогда еще четырнадцатилетний хохленок, только что вызванный старшим братом с Черниговщины, как раз угодил на запятки саней, которые уносили ко дворцу Елизавету Петровну, в кирасе поверх домашнего платья. Ее верного, негласного муженька Алексея Григорьевича и несколько человек ближней свиты. Все со шпагами, а то и с саблями – пистолями. Дальше парадных дверей старший брат младшего не пустил, да и недолго там переворот совершался: получаса не прошло, как выхватили из постели правительницу Анну Леопольдовну и ее ревущего сынка, Императора Всероссийского. Брат Алексей и нес его на руках; не зная, чем успокоить, собственный палец в роток засунул…
Следы младенца-самодержца затерялись было где-то на Севере, а потом обнаружились в Шлиссельбурге. По великому секрету старший брат рассказывал, как они с Елизаветой Петровной тайно ездили навещать узника… страшно горько было слушать! Так уж вышло: при вступлении на престол Елизавета Петровна перед образом Богородицы дала клятву никогда не применять смертной казни. Ну, кнут там, рванье языков, дыба, Сибирь, само собой, но смертных казней действительно не было.
Так и дожил Император Иоанн Антонович до царствования Петра III… тоже Императора и своего двоюродного брата!
О, Россия, чего только не случалось!
Но если Елизавету Петровну не очень-то тревожила тень узника-Императора, так Петр III жил постоянно в тени этой тени. Гетман Разумовский ни о чем его не спрашивал, и он ни о чем не говорил. Просто по сухому уже весеннему времени подкатил в карете к крыльцу, всего-то с несколькими верховыми голштинцами, и велел:
– Одевайтесь, граф, по-дорожному. Со мной!
У Государей не спрашивают – куда и зачем. В пять минут собрался, без всякой парадности. Сверху накинул синий офицерский плащ, заметив, что в плаще был и Государь.
– Правильно, – похвалил тот, самолично открывая дверцу дорожной, отнюдь не парадной кареты; Петр Федорович был один, лишь на запятках стояли два голштинца.
Карета понеслась по неведомой для Кирилла Григорьевича дороге. Лишь каким-то чутьем он догадывался, что это отнюдь не праздная прогулка. Не в пример своему обычному шутовству Петр Федорович был молчалив и сосредоточен. Лишь отстегнул кожаный карман с боковины, достал серебряную флягу и две серебряных манерки; сам й налил, ничего не говоря. Не французское, не венгерское – во фляге была петровская крепчайшая водка. Значит, и дело предстояло крепкое.
Пока так, без всякой закуски, причащались, впереди открылись мрачные каменные бастионы. Земляные валы. Ворота. Блеск штыков у часовых.
Кирилл Разумовский никогда здесь не был, но сразу догадался: «Шлиссельбург!…»
Еще хватило духу пошутить:
– Не меня ль туда?..
– Не заслужили… пока, – тоже мрачноватой шуткой ответил Петр Федорович.
Он кивнул одному из голштинцев и, когда тот, спешившись, подскочил, протянул запечатанный конверт:
– Лично коменданту Бередникову. Не перепутай! Голштинец четким маршем прошагал к воротам, было видно, что ему пришлось что-то доказывать часовым. Однако какое-то время спустя его провели во внутренний двор и дальше, на крыльцо.
Гетман не знал, что там в конверте, но догадался, что Петр Федорович хочет пройти инкогнито, под видом Государева посланца. Государей ведь так не встречают. В крепости не торопились. С полчаса прошло, прежде чем к карете вернулся посланный часовой. Не сам комендант!
– Разрешают, – не слишком-то вежливо пригласили.
– Свою охрану возьмите, – шепнул гетман.
– Только вы, – спрыгнул на землю Петр Федорович.
– Но мне приказано одного… – замялся в нерешительности часовой.
– Пойдите и скажите коменданту Бередникову, что там прописаны фамилии двоих! – начал терять спокойствие Петр Федорович.
Часовой опять ушел, на этот раз не надолго.
– Разрешают двоим.
Шли вслед за тупоголовым исполнителем. За спиной примостился другой часовой. Как под конвоем!
Шаги четырех человек гулко раздавались по каменным плитам коридора, слабо освещенного масляными плошками. Окон не было. Кирилл успел еще подумать: «С нашим Государем не соскучишься!» – прежде чем в раскрытой боковой двери мелькнул свет. Опять двое часовых с примкнутыми штыками. Прошли в хорошо освещенный свечами тамбур – нечто вроде прихожей, даже с двумя стульями. Там стоял, широко расставив ноги, мрачноватый, невыспавшийся полковник. Он хотел, видимо, что-то сказать… но вдруг побледнел и встал навытяжку:
– Простите, Государь, я делаю все по инструкции, письменно мне заверенной Государыней Елизаветой…
– Оставь нас, болван. Закрой дверь!
Петр Федорович был недоволен, что инкогнито раскрылось. Да как полковнику не знать Государя! Вероятно, присягал.
Полковник как ошпаренный выскочил в коридор. Через следующую дверь прошли в камеру, довольно просторную и чистую, освещенную несколькими свечами. Да и полоска дневного света сквозь верхнюю фрамугу зашторенного оконца пробивалась. Минутного взгляда было довольно, чтоб все понять. Железная кровать у боковой стены, аккуратно застланная, стол в изголовье, на нем остатки еды, несколько книг, в том числе и приметная Библия, у порога прибитая к стене вешалка, под ней тумбочка, таз с водой… больше ничего, кроме иконки Богородицы, повешенной над столом. Да, еще один стул…
Кирилл не успел сообразить, что им втроем делать с одним стулом, как через распахнувшуюся дверь две полковничьих руки просунули еще два стула – и, будто ожегшись, спрятались обратно.
Кирилл взял стулья, поставил их возле стола, с нескрываемым любопытством рассматривая узника. Если это Он – а кто же иначе? – ему двадцать первый год кончается. Брат Алексей- говорил, что Елизавета Петровна навещала его в пятнадцать лет, нетрудно посчитать. Жутковато смотреть… Юноша монашеского вида, почти без возраста… и без признаков бороды – или хорошо побритый? Высок ростом, худой и очень бледен, как росток подвялый. Господи, вся жизнь в этих каменных стенах! Что-то романовское есть… Удлиненное лицо с заострившимся продолговатым подбородком, синь в глазах, хотя уже и поблекшая. Взгляд загнанной в угол мыши… Призрак, призрак!
