Власть оружия - Виктор Ночкин

Пока Аршак занимался воспитанием ученика, Игнаш пошептал Самохе на ухо, тот кивнул и сказал: «Ага!» О чем шла речь, Йоля не поняла, потому что они добрались к парковке, на которой оставили своих. Там происходило вот что: каратели, собравшись кучей, весело болтали и посмеивались, указывая друг другу пальцами на Штепу. Тот лежал на грязном бетоне подле сендера и блаженно жмурился, над ним вились мухи, но настроения Штепе это никак не портило. Он пел. Мотив выходил веселый, можно сказать, лихой, и голос у Штепы сделался вдруг высоким, чистым, только ни слова разобрать было невозможно.

— Чего это с ним? — Самоха с подозрением оглядел веселую толпу. — Опять накурился, что ли? Или он на каком языке другом поет? Он что, языкам обучен?

— Подошел какой-то оборванец из местных, пошептались они, — объяснил один из карателей, пулеметчик с бронехода. — Штепа ему монет дал, а потом вдруг хлоп — и лежит, поет.

— Что, прямо на землю повалился?

— Та не, сперва на капот, это уже потом с капота брякнулся. И ничего, он даже не заметил!

Харьковчане снова рассмеялись. Игнаш подошел поближе, нагнулся и распахнул на груди певца жилетку. С плеча Штепы свисал вытянутый сморщенный комок коричневого цвета.

— Это что? — Самоха тоже подошел глянуть.

— Мамми, дурь такая, сильней травы раз в двадцать.

— Сними ее, Игнаш.

Ржавый взялся за коричневую полосу, вывернул, потом дернул — мамми отделилась от тела Штепы, на плече остался слегка кровоточащий порез.

— В кровь проникает, — пояснил Мажуга. — Уже успело долбануть. Теперь до ночи ему весело будет.

Тут показались невольники Пузыря — везли на ручных тележках арбузы. Потом явился Аршак с учеником. На смуглой мордахе следы побоев были не очень заметны, но досталось мальцу крепко. Впрочем, резвости молодой не утратил, вертелся и скакал по-прежнему. Проводники отправились в Квадрат за поклажей. Вернулись быстро, старик нес заплечный мешок, молодой — суму на ремне через плечо. У обоих к поясам были подвешены фляги, ученик вооружился тесаком, наподобие того, что болтался на поясе Аршака, но вдвое меньшим.

Самоха принял фляги по счету, потом велел:

— Значит, так. Этого урода в бронеход, вот ты сендер поведешь, — ткнул пальцем в стрелка, который рассказал, отчего Штепа поет. — Грузитесь, я сейчас.

Тряся потными боками, оружейник убежал в Квадрат, вернулся с бутылью. Одышливо сопя, подошел к сендеру Игнаша и протянул бутылку Йоле:

— Держи, красавица. За кошель, что вернула. А ты, Игнаш… ну, не знаю, как ты ее разглядел, грязную, но девка — просто золото. Все, щас тронемся. Эй, Аршак, давай в сендер, да не в мой, а в тот, другой! И пацану своему вели, чтоб угомонимся. Резвый больно.

Пока Игнаш слушал, как распоряжается Самоха, Йоля быстро, пока Ржавый не помешал, выдернула пробку и хлебнула. Тут Мажуга спохватился и отобрал бутыль.

— Сладкое, — заявила Йоля, вытирая губы, — я такого еще не пробовала.

Игнаш осторожно отпил глоток.

— Арбузное вино, что ли? Я тоже покуда не пробовал, а слыхал много.

— Ладно, давай сюда, я заслужила, это мне! Мое!

Мажуга подумал и возвратил вино, сказав:

— Только много не пей, а то развезет на жаре, будешь, как Штепа, песни распевать. И кто тогда за самохиным золотом проследит?

Харьковчане и проводники расселись по местам, машины стали выезжать со стоянки. Йоля сделала еще один глоток — чисто из упрямства, потом закупорила бутылку. Мажуга верно рассчитал — она бывала достаточно рассудительной, если ей доверять. Вот если запрещать — точно бы назло поступила, пусть и во вред себе.

Харьковчане собрались за выездом с Моста. Самоха велел всем выйти из самоходов и слушать проводника. Аршак гулко откашлялся и завел рассказ о том, какая она ужасная, эта Донная пустыня. Особенно упирал на то, что без опытного проводника нельзя вглубь соваться, и что мудрый Самоха поступил очень верно, наняв именно его, Аршака:

— Потому я этот ил вдоль и поперек истоптал, все эти места мне ведомы, и сколь разов я от тварей местных отбивался, а сколь с людоедами схватывался — не сосчитать! Все тут знаю, все покажу, все разобъясню!

— Людоеды нам — что? Они ж дикари, а у нас — во, сила! — выкрикнули из толпы карателей.

— Людоеды эти места знают, и хоть сила ваша велика, а лучше опасайтесь. И уж чтоб без моего слова никто не совался на ил. В нем твари живут, опасные, ядовитые. Гады всякие, зверье. Бывают и такие, с которыми биться невозможно, только убечь вовремя — вот спасение, но к таким я вас не поведу, пройдет ваш караван по местам поспокойней. И там будут опасности, да я уберегу, токо слухайтесь моего слова. Как покатим по илу, из самоходов — ни на шаг. Без моего ведома ни до ветру чтоб не ходили, ни покурить-подышать, а то знаю я вашего брата! Когда на привал встанем, тоже меня слухать. Кому чего надо, спрошайте, я для того с вами иду, на вопросы отвечу, от беды уберегу.

Пока старик вещал, Йоле было скучно. Она разглядывала безжизненный пейзаж, волны и перекаты монотонно-серого цвета. Изредка среди ила попадались на глаз камни и выбеленные солнцем да кислотными дождями кости. Вдруг она заметила — камень шевелится. Небольшой камень, высушенный, как и вся округа, с кулак размером, да и формой наподобие кулака, округлый такой весь. Камень сдвинулся с места. Не покатился, и плавно переполз чуть ближе. Потом — еще. И еще. Живой камень. Йоля сделала шаг навстречу булыжнику. Тот чуть качнулся и сдвинулся, скользнул по иловой корке. Йоля снова шагнула, и камень тоже пополз. Мажуга оглянулся, увидал, что девчонка идет на ил, поспешил следом. Проследив ее взгляд, тоже разглядел движущийся камень, вскинул кольт. Пуля чиркнула камень по округлому боку, он подпрыгнул, перевернулся и шмякнулся в ил. Завозился, завертелся, отрастил пять тонких ножек, и, хромая, проворно заковылял в сторону, качнулся, погружаясь боком в серый грунт, и провалился, только облачко пыли взметнулось на том месте.

Когда Мажуга выстрелил, все обернулись, хватаясь за оружие, но иловая корка уже успокоилась.

— Шо?

— Что такое?

— Почто стрелял?..

— Камень живой, с ножками, — объяснила Йоля.

Тощий ученик Арашака вприпрыжку поскакал к тому месту, где камень погрузился в ил, присел и стал разгребать пыль.

— А ему не опасно в ил лезть? — спросил Самоха. — Мальцу-то?

— И ему опасно, но не так, чтоб, — непонятно ответил Арашк.

— И как это так?

— На нем кохар, вот на мне тож, — старик показал пахучий мешочек, висящий на груди, приподнял на тесемке и повертел, чтобы все разглядели. — Энти штучки местные дикари носят, и их твари не трогают. Верней сказать, не трогают без причины, но если раздразнить, подранить, там — то, конечно, любая тварь озлится, невзирая на кохар. Дух из этого кулька выходит особый, или еще что, но помогает. Мой кохар очень сильный, я его с людоедского вождя снял, с которым у нас большая битвы вышла.