Врушечка - Галина Куликова

— Мы должны быть более чуткими к своим родным и близким людям.

Доктор решил, что под этим «мы» тот подразумевает самого себя и свою «команду».

— Вы будете платить за содержание Лаврентьева в клинике? — уточнил он, чувствуя, как пот струится по его спине.

— Двадцать пять тысяч ежемесячно, — подтвердил Матвеев. — Как это все технически делается?

— У нас есть платное отделение. Ежемесячно заключается договор на медицинское обслуживание… Счет оплачивается через кассу, — растерянно пояснил Панкрашин.

— Все понял, — удовлетворенно кивнул Матвеев. — В кассу буду ходить я сам. И если что-то понадобится еще… Мало ли? Тоже обращайтесь ко мне, договорились? Вот моя визитная карточка. Настасьи эти вопросы вообще не должны касаться, ясно?

— Куда уж яснее, — дернул щекой Панкрашин. Удивительным образом у него за одну минуту запотели очки. Это было странное физическое явление, которое он не смог бы объяснить.

Матвеев был немного удивлен, что доктор оказался таким немногословным, но, поскольку страшно торопился, решил, что ему даже повезло. А то как завели бы его в кабинет, как замучили бы формальностями…

— Я приеду первого числа и все оплачу, — пообещал Матвеев. — Настя пока ничего не знает про мой визит. Но я ей все сам объясню. Думаю, она обрадуется. Так что — до встречи, Антон Владимирович! Было приятно повидаться. Рад, что вы оказались таким… покладистым.

Матвеев сел в свой неприметный серебристый автомобиль и выехал со двора. Черный джип, словно привязанный, выбрался на дорогу вслед за ним. Панкрашин проводил их взглядом, достал из кармана халата сигарету, поднес ко рту и только сейчас понял, что пальцы у него заметно дрожат. «Чертова кукла! — подумал он с досадой. — Казалась такой… беззащитной. Гордой, упрямой, но доведенной до отчаяния. Легкой добычей Я едва не вляпался. Что, если бы меня не стали интеллигентно предупреждать, а поймали бы где-нибудь ночью на темной стоянке?» Ему стало еще более неуютно. Закурив, он прикрыл глаза, возблагодарив господа, что отделался легким испугом, и дав себе слово больше не иметь с девицей Лаврентьевой никаких дел. Пусть даже она будет хоть трижды прехорошенькой.

Матвеев между тем ехал, насвистывая веселенькую мелодию. Он был счастлив. Ему хотелось не только насвистывать, но и петь во все горло. Он молодец, он умница, он все придумал замечательно. Теперь надо выбрать правильный момент, чтобы все рассказать Насте. Возможно, если позвонить прямо сейчас, она обрадуется, что он больше на нее не злится. Но помощь все равно откажется принимать наотрез. В этом отношении противнее ее не было на свете ни одной девчонки.

Тут Витька вспомнил о том, что через несколько дней грядет юбилей фирмы, в которой теперь работает Настя. И что ему нужно играть на этом празднике роль Отто фон Швентке. Напоминания об этом знаменательном событии обнаруживались повсюду — в блокнотах, записных книжках, в мобильнике, даже в диктофоне. Витька решил, что лучшего момента помириться с Настей просто невозможно придумать. Она, конечно, будет волноваться, думать — придет он или не придет. И когда увидит его, у нее сразу станет легко на душе. Тут-то он ее, тепленькую, и подловит. Расскажет, что он договорился с доктором Панкрашиным об оплате и не потерпит ее вмешательства. Побушует Настя, да и оттает. Матвеев знал, что с женщинами нужно действовать так же осторожно, как с хомяками — если сильно надавить, бывает слишком много писка.

Она звонила ему беспрестанно. Но из-за того, что у него уже был припрятан козырь в рукаве, Матвеев больше не психовал, а, наоборот, только посмеивался и потирал руки. На Настины звонки он упорно не отвечал, решив проучить ее, чтобы неповадно было скрывать от друзей свои проблемы. Ну, и потянуть время, чтобы сюрприз получился настоящим.

Рабочий день закончился, и Колесников остался в кабинете один. Настя ушла первой, подчеркнуто холодно попрощавшись с ним и вызывающе хлопнув дверью. Эдакий девичий бунт. Весь день он злился на нее, злился на Леру, на уборщицу и бухгалтершу, которые казались ему заговорщицами, сбившимися в отвратительную злобную кучку. «Никогда не ешь там, где спишь. И никогда не спи там, где работаешь», — поучал он своего друга Шелестова, когда они оба были еще начинающими бизнесменами. Сам Колесников этой заповеди не последовал…

Лера Солодкина произвела на него сокрушительное впечатление. Когда она впервые вошла в его кабинет, у него свело челюсти. Он разговаривал с ней так, словно во рту у него оказались тонны жевательной резинки. Где-то он читал, что общение с красивой женщиной является для мужчины сильнейшим стрессом. Лера показалась ему очень красивой — красивее всех, с кем он до сих пор общался. Красивее Евы.

К тому времени его отношения с женой претерпели серьезные изменения. Они жили в двух параллельных мирах, изредка встречаясь на кухне собственной квартиры и на важных мероприятиях. Без всяких скандалов они разошлись по разным спальням, хотя все еще радовались тому, что женаты. Колесников отлично понимал, что Ева у него на крючке. От него зависела ее карьера. И ему нравилось чувствовать свою власть над женой — такой красивой и такой самоуверенной. Пусть он никак не проявлял эту власть — лишь изредка демонстрировал свою вторую половину друзьям и коллегам, словно коллекционер, хвастающий редким экспонатом.

Еву он не любил. Несмотря на страсть, с которой охотился за ней во времена ухаживания. Она была его навязчивой идеей, его заветной целью.

Поразив эту цель, он мгновенно к ней охладел. Вся прелесть оказалась в самом процессе завоевания. А потом он понял, что совсем не знает женщину, поселившуюся вместе с ним. Он мог любоваться ею, словно произведением искусства, но как строить с ней близкие отношения, понятия не имел. Тем более что она сама вовсе не желала ничего строить. Чувство дома оказалось ей чуждо, и все хорошее, что у них имелось, было сделано руками чужих людей — дизайнеров, плотников и экономки. По большому счету, у них вообще не было дома — а была лишь общая собственность. Ева даже не захотела взять фамилию мужа и осталась Ковальской.

Со временем Колесников неизбежно ощутил пустоту в душе. Ее хотелось заполнить. И не чем-нибудь, а самыми простыми и понятными вещами — теплотой, нежностью, страстью… Не отдавая себе в этом отчета, он настроился на новые отношения. Он ждал, что в его жизни появится женщина, которая изменит все, словно по волшебству.

Встретив Леру и потеряв голову, он сначала пришел в отчаяние. «Еще одну красивую женщину я не переживу, — думал он. — Неужели я скомкаю и выброшу в помойку свой жизненный опыт? Неужели за все эти годы я не стал умнее и прозорливее? И снова наступлю на те же самые грабли?» Однако Лера оказалась совершенно другой, нежели можно было себе представить. Она была не просто доброй, она была отчаянно доброй. А еще серьезной и заботливой. И внимательной. И понимающей. И вообще — лучшей в мире.