Голому рубашка. Истории о кино и для кино - Эйрамджан Анатолий

Глицерин Квин! Глицерин Квин!

Как же ты прекрасна и желанна, блин!

Помню еще, как-то вечером ко мне в комнату постучалась студентка Литинститута Инна, а когда она вошла и увидела Глицерин Квин, немного растерялась и попросила сахара. Когда она ушла, Глицерин Квин уверенно сказала:

— Ты с ней спал.

На всякий случай я стал отрицать, сказал, что она — бывшая любовница Владимира Максимова (и это была правда) — известного диссидента, сейчас редактора антисоветского журнала «Континент», издаваемого в Париже: он ей даже джинсы прислал с оказией. И вообще, она — хорошая поэтесса, написала, например, такие строчки про свой Литинститут, которые все цитируют:

А на Цветном бульваре, 25

Деревьям ровно обрезают ветки.

— Тем более ты с ней спал, — сказала Глицерин Квин, но я все равно не сознался.

А как-то Глицерин Квин сказала, что на следующий день не придет ко мне, так как они с бабушкой идут к родственнице в гости. Получив индульгенцию, мы с Павлюком на радостях привели двух девиц, включили музыку, разлили «Твиши» по стаканам и только выпили с девушками за знакомство, как в дверь постучались. Оказалось, что это Глицерин Квин. Павлюк сразу предложил такое решение: я прячусь в стенной шкаф, а он открывает дверь и говорит Глицерин Квин, что меня нет, а у него гости. Глицерин Квин уходит, а мы продолжаем гульбу дальше. Девушкам же мы сказали, что приехала моя жена. Я залез в стеной шкаф; весь пол его был в яблоках, которые Павлюк привез из своей деревни, когда ездил туда на ноябрьские праздники. Яблоки лежали там друг на друге в пять слоев, и стоять на них было нелегко.

Но сценарий Павлюка не оправдался. Глицерин Квин сразу прошла в комнату и сказала, что подождет меня, и поскольку девушек две, то третья девушка не испортит Павлюку компанию. Мишка начал что-то лепетать про то, что две девушки вместо одной — это его фирменный стиль, что именно в такой компании он получает истинное удовольствие, и странно, что Сережа не говорил Глицерин Квин об этом его увлечении группенсексом. И в этот момент зыбкое состояние равновесия, найденное мною на поверхности яблок, нарушилось, и я с грохотом вылетел вместе с яблоками из стенного шкафа.

Глицерин Квин тут же надела свою дубленку и, не обращая внимания на бессвязную речь Мишки, что он не знал, что я, оказывается, сижу в шкафу, и мои слова о том, что это была шутка, не более, вышла из комнаты и пошла к лифту. Лифт что-то долго не приходил, и Глицерин Квин пошла вниз по лестнице. Только где-то у второго этажа я сумел ее остановить и то благодаря тому, что покаялся во всем и сознался. Правда, я напирал на то, что Мишка Павлюк попросил меня составить ему компанию, сам я этого не хотел, честное слово.

Вот так я потерял в некотором смысле свою свободу. В обмен на верность такой женщине как Глицерин Квин.

Со временем все наши сокурсники, жившие в общежитии, уже воспринимали ее как свою. При ней свободно обсуждали замыслы сценариев, делились мнением о просмотренных картинах, делали прогнозы, кто из слушателей режиссерских курсов наиболее перспективен и станет со временем знаменитым. Теперь, по прошествии времени, должен сказать, что наши прогнозы совершенно не оправдались: самыми успешными оказались те, про которых никто из нас и не думал, что они на что-то способны. Те, которые воспринимались нами как вполне вменяемые, нормальные люди, без всяких закидонов, которые не выпендривались, вели себя просто, одевались скромно, никого не эпатировали. Это касается и сценарного отделения тоже. Я, например, уверен, что никто не предполагал, что я стану известным сценаристом, а потом и режиссером. И что Мишка Павлюк станет секретарем Союза кинематографистов Белоруссии, обладателем многих фестивальных наград за свои фильмы. Вот как, оказывается, бывает.

Потом уже при Глицерин Квин стали рассказывать и чисто мужские истории, например, что наш сокурсник Коротков, напившись, стал приставать к уборщице на этаже, довольно взрослой женщине, и пытался затащить ее к себе в комнату. Та стала отбиваться шваброй, а до этого она убиралась в туалете, и потому теперь к Короткову лучше не подходить: от него несет, как из писуара.

Или Путилов, помню, как-то пришел к нам в подпитии и стал рассказывать, как он переспал со студенткой-прозаиком с пятого курса. И больше всего его поразило то, что прозаик она самый заурядный, читал он ее повесть, и ему скулы сводило от скуки. Но зато какая она женщина! Эту фразу он повторял целый вечер и никак не мог поверить, что такое может быть. На что Глицерин Квин его спросила:

— А ты уверен, что всегда эти таланты должны соответствовать друг другу? Литературный и сексуальный?

Этот вопрос Глицерин Квин сразу отрезвил Путилова.

— Ты права, Глицерин Квин. У меня, например, преобладает литературный! — признался с гордостью он.

Осталось в памяти, как пришел как-то Карпухин и попросил у Мишки несколько яблок. К нему пришла девушка, а угостить было нечем.

Мишка лежал на койке и читал.

— Сколько тебе надо штук? — не отрываясь от книги, спросил Мишка.

— Да штук пять хватит, — сказал Карпухин.

— Многовато, не съедите за вечер, — прикинул Павлюк. — Ну да ладно, бери.

Карпухин открыл дверцы стенного шкафа и стал собирать яблоки. Павлюк, продолжая читать, сказал:

— Не выбирай, бери, что попадется!

— Да я так и беру, Миша, — ответил Карпухин, продолжая возиться с яблоками.

Глицерин Квин подтолкнула меня локтем и показала глазами на Карпухина — он засовывал яблоки себе за пазуху.

— Что-то ты долго возишься, — Павлюк отложил книгу. — Не нравится мне это.

— Все, Миш, я закончил, — заторопился Карпухин, но Мишка уже все понял и бросился за ним. — Ах ты, ворюга!

Убежать от Павлюка с яблоками за рубахой Карпухин далеко не смог. Мишка отобрал у него яблоки и по крестьянской привычке надавал еще легких тумаков, чтоб не воровал в будущем. Принес яблоки в комнату, уложил в стенной шкаф, и тут снова появился Карпухин.

— Прости, Миш, бес попутал.

— Бог простит, — отвечал Павлюк, снова взявшись за книгу.

— Да мне ведь столько и не надо было.

— Все жадность человеческая, — по-пасторски изрек Павлюк.

— Дай хоть две штуки, а, Миш? Девушка ждет, я обещал.

— Не воровал бы — дал, — отвечал Павлюк. — Все, иди!

— Миша, ну для девушки, всего два яблочка, — попросила Глицерин Квин.

— Ладно, — сдался Павлюк. — Ты сама дай ему и проследи, чтоб больше не воровал.

Глицерин Квин дала Карпухину два яблока, а еще одно он торопливо засунул себе в карман.

— Спасибо, Миша! — почтительно крикнул он Павлюку.

— Спасибо скажи Глицерин Квин! — ответил Павлюк. — Если б не она — не дал бы!

Потом Глицерин Квин мне говорила:

— Такие взрослые люди, а ведете себя как дети! Я все не могу привыкнуть. И ведь все такие умницы, когда говорите — заслушаешься.

После того, как Глицерин Квин нас застукала с бабами, Павлюк стал при ней вести разговоры о том, что Останкинская башня, возле которой мы живем, очень опасна.

— Видишь, даже птицы не летают здесь. А, знаешь, почему? Потому что сильное электромагнитное излучение. Вот студенты говорят, волосы у них вылезают, сон нарушается, потенция снижается, а у девок развивается бесплодие. Сережа от тебя это скрывает, но я считаю, что ты должна знать, Глицерин Квин. Может, защитную одежду достанешь, есть говорят, защищает от сильного магнитного поля.

Глицерин Квин рассказала мне об этом разговоре с Павлюком и спросила:

— Это правда?

— Полная чушь, — сказал я. — Я ведь по первому образованию инженер и в технике немного разбираюсь. Ты представляешь, сколько различных электромагнитных волн нас пронизывают ежесекундно? Миллиарды! Все радиостанции мира посылают свои сигналы на длинных, коротких, средних и ультракоротких волнах. А еще сколько каналов телевидения, любительских станций, работающих на азбуке Морзе, различных переговорных устройств. Включи приемник — убедишься. А еще из космоса идет бомбардировка. И пока от этого никто не заболевал. Студенты Литинститута, технически малограмотные, рассказывают друг другу эти байки, а ты веришь.