Голому рубашка. Истории о кино и для кино - Эйрамджан Анатолий

Я тут же ослабил свою хватку, только хотел сказать Оле что-то колкое, как этот Диего моментально высвободился из моих рук, обхватил меня тем же приемом, прижал к перилам и через мгновение я уже падал вниз с высоты двух метров. То ли я успел сгруппироваться, то ли просто удачно упал, но обошлось, слава Богу, без переломов. И что меня еще больно резануло, так это то, что Оля даже не попыталась остановить Диего, когда тот перебрасывал меня через перила.

Встал я не сразу, было ощущение, что внутри у меня все органы оторвались от мест своего крепления — все нестерпимо болело. Я сидел на площадке не в силах встать. Ольга стояла рядом с Диего и успокаивала его и в этот момент приехала полиция. Жильцы услышали крики, шум и позвонили в полицию, сами знаете, здесь так принято. Полицейские сделали мне обезболивающий укол и предложили вызвать скорую. Я отказался — страховки у меня нет, а такой вызов влетел бы мне в копеечку. Потом полицейские допросили нас, каждого в отдельности, я рассказал все, как есть: не знаю, что рассказывали они, но полиция решила так: я не имею права больше подходить к Ольге, а Ольга и Диего не должны больше приходить в мой дом. В случае нарушения этого условия и я, и они будут нести ответственность по всей строгости закона. Мы все подписали этот вердикт, Оля собрала свои вещи, сказала мне «Прости», ушла вместе с Диего и больше я их не видел.

Что вам скажу? Жизнь, до этого момента весело и беспечно подмигивавшая мне разноцветными лампочками, осыпавшая меня праздничным конфетти и карнавальным серпантином, ежедневно в течение двух месяцев преподносившая мне тихие радости и неземные блаженства, вдруг померкла и с этого момента стала серой и унылой. Будто кто-то выключил рубильник удовольствий. Или перевел мою жизнь на запасный, самый скучный путь. Не знаю.

На работу я пошел через два дня, когда перестали болеть мои внутренности и я смог стоять у синтезатора. Играл опять свой старый репертуар. Так постепенно жизнь вошла в старое привычное русло, и я вдруг понял, что человек легко привыкает и к плохому, и к хорошему, хоть и говорят, что к плохому привыкнуть нельзя. Очень даже можно!

Об Ольге я ничего не слышал, не попадался мне и Диего — сгинули оба куда-то, так мне казалось. И вот только где-то через год, наверное, встретил я как-то в универсаме знакомого саксофониста Гену, мы с ним иногда вместе выступали на свадьбах — он на саксе, я на клавишных. Поговорили о том о сем, и Генка вдруг говорит мне:

— Слушай, я недавно тут был в стрип-клубе, ребята приехали из Воронежа и попросили сводить их. Ну я отвел их в «Долс». И знаешь кого я там увидел?

— Кого? — спросил я, ничего не подозревая.

— Ту девчонку, которая пела в одно время у тебя. Забыл как звать.

— Что она там делала? — спросил я.

— Как что?! — удивился Генка. — Ты что, не в курсе? Выступала там у шеста, потом по кругу обходила клиентов. Скажу тебе — в порядке девка! Мои ребята долларов 100 ей отвалили, не меньше, ну и она им все показала, что просили…

Неделю, наверное, я все думал — пойти мне в «Долс» или нет. И не выдержал все же, пошел.

Сел за дальний столик и оттуда стал дожидаться появления Оли. Девушки, оттанцевав свой номер у шеста, снимали трусики, подходили к краю сцены и начинали передвигаться вдоль барьера, который отделял сцену от зрительного зала. За барьером были специальные высокие стулья, и те зрители, которые хотели увидеть и рассмотреть какую-либо девушку поближе, занимали места на этих стульях и готовы были платить девушкам за право рассматривать все их прелести в непосредственной близости. Подойдя к клиентам у барьера, девушки ложились на спину, раздвигали ноги, поднимали таз, а затем под музыку, совершая волнообразные ритмические движения, приближали свою промежность прямо к лицам клиентов, раздвигали пальцами половые губы, возбуждали свой клитор, давая возможность клиентам хорошенько рассмотреть интересующие их места, засовывали пальцы во влагалище, потом переворачивались на живот и такими же волнообразными движениями медленно поднимали зад, опять раздвигали ноги и приближали свою промежность в непосредственную близость к клиентами, раздвигали половые губы и т. д. Задачу, поставленную этим шоу, девушки выполняли безукоризненно, а простота и автоматизм их действий вызывали ощущение обыденности этого действа.

Возбужденные клиенты, говоря девушкам комплименты и ласковые слова, оттягивали резинку чулков на девушках и засовывали в чулки доллары. И это было единственное прикосновение, которое разрешалось клиентам в таких заведениях. За порядком следили грозные гориллы-секьюрити. Большинство же зрителей, как и я, сидели за отдельными столиками, попивали пиво и довольствовались разглядыванием девушек издали.

Оля появилась неожиданно для меня — я уже впал в какую-то нирвану от музыки, от калейдоскопа голых тел на сцене и не сразу врубился, когда увидел Олю. А когда понял, что это она — сам не знаю, какая сила вдруг подняла меня из-за столика и потащила к барьеру, к высоким стульям. Я несся туда так, как, вбегая в пустой зрительский зал с ненумерованными местами, люди в растерянности начинают суетиться, не зная какое лучше выбрать место. Я сел на крайний стул, вдалеке от основной массы зрителей, уже сидящих у барьера, и стал ждать, когда Оля приблизится ко мне. Оля явно имела успех — клиенты одобрительно хмыкали, мычали, стонали, и резинки на ее чулках то и дело хлопали, поглощая очередные купюры. Тело ее, которое приносило мне столько радости и блаженства, теперь было выставлено на всеобщее обозрение, и мне казалось странным, что я смотрю на это вроде спокойно, не кричу, не матюгаюсь, а слежу за ее движениями, нахожу в них особую пластику, женственность и привлекательность. И на лице у нее очаровательная улыбка, отметил я, как она благодарит взглядом каждого клиента, подарившего ей доллары. Какой у нее многозначительный, влекущий и обещающий взгляд! Я вспомнил, что почти с таким же неземным выражением на лице она пела свои жалостливые песни, и вдруг понял, что пение ее производило такое ошеломляющее впечатление не только из-за голоса, но еще и от актерской подачи, от того самого выражения лица. Да, эта девушка рождена была стать актрисой.

Неужели этот стриптиз — финал ее актерской карьеры? Или промежуточный этап, как выступления со мной?

Из задумчивости меня вывел голос Оли:

— Привет! Не ожидала здесь тебя увидеть.

Она лежала передо мной на спине и в такт музыке начинала поднимать, раскачивая, свою попку.

— Я тоже, — сказал я. — Это Диего тебя сюда устроил?

— С Диего давно уже все кончено, — сказала Оля, приближая ко мне свою розочку, так хорошо мне знакомую. — А как ты? Один?

— Ты довольна? — не ответив на ее вопрос, спросил я.

— Да, — просто сказала Оля, раздвигая свои половые губки. — Здесь я хорошо зарабатываю. Отсылаю даже маме.

— Решила остаться здесь?

— Да. Это лучше, чем быть инженером дома, — Оля облизнула палец и засунула его себе во влагалище. — Ты меня вспоминаешь?

— Очень часто, — сказал я. — Мне с тобой было хорошо.

— Хочешь, пойди к нашему менеджеру, закажи комнату, и я к тебе приду, — сказала Оля, разглаживая пальцами свой клитор. — Я все оплачу.

— Спасибо, не надо, — Я достал двадцатку и положил Оле за резинку чулка. — Я просто хотел увидеть тебя. Будь счастлива!

Я встал и пошел из зала. По дороге меня чуть не остановил взгляд молодого негра с серьгой в ухе — он сидел на диване с еще двумя неграми, явно завсегдатаями или работниками заведения. Этот взгляд молодого негра мне не понравился, такой это был взгляд тяжелый, внимательный и сканирующий, как у собаки. Я еще несколько раз вспоминал потом этот взгляд и ловил себя на том, что мне хочется выплюнуть воспоминание об этом взгляде, стереть, как-то избавиться от него. А потом я подумал, что, возможно, это был Олин сутенер.

Вечером в ресторане я, как обычно, исполнял свой инструментальный репертуар. Все шло нормально, и вдруг, после перерыва я, сам не знаю почему, вдруг сыграл вступительные аккорды олиной песни и запел: