Голому рубашка. Истории о кино и для кино - Эйрамджан Анатолий

— Хорошая модель. Дает сигнал до 200 миль.

Правильно говорят — лучше поздно, чем никогда! Теперь я хоть знал, что делать.

Людке я решил ничего не говорить про маячок, так как уже знал, каким способом от него избавлюсь. Людка бы это не одобрила, тут нечего сомневаться.

И как раз выяснилось, что наши дети в кафе подружились с детьми молодых супругов из Канады: они резвились вокруг машины канадцев, хороший такой «Кадиллак-Эскалада», залезали в машину, прыгали на сидениях, и я, вытаскивая оттуда свою Кариночку, прикрепил маячок на днище под правым передним сидением. Канадцам никакого вреда, а зато Кванчо дальняя дорога. Семья канадцев держала курс домой, и они сказали, что дня за два-три спокойно доедут до своего Ванкувера.

Мы распрощались с канадцами и поехали в Лас-Вегас — он был рядом, грех было не заехать туда, не посмотреть на этот город-фантазию. Опять спасибо Кванчо. Особенно меня поразили американские горки на крыше небоскреба, откуда неслись душераздирающие крики людей: мало того, что капсула с людьми делала различные петли над бездной, так она еще и вращалась вокруг своей оси.

И все три дня, что мы провели в Лас-Вегасе, я каждый день все же ждал появления Кванчо. Представляете, как он меня достал! Ждали мы появления Кванчо и в дешевой китайской гостинице в Лос-Анджелесе, куда мы заехали после Лас-Вегаса, чтобы сводить детей в Диснейленд. И когда он не появился там ни на четвертый, ни на пятый день, я немного пришел в себя и предложил Людке возвратиться домой, в Майами. Я был почти уверен, что Кванчо больше не увижу.

Обратно ехали тем же путем, единственное изменение маршрута — это город Атланта. Туда мы заехали потому, что там есть огромный океанариум, в нем плавает какая-то необычная касатка. Людка узнала про этот океанариум через Интернет, рассказала детям, и они загорелись. Вот потому и поехали мы в Атланту. Я в этот океанариум даже не зашел — лежал на травке в олимпийском сквере, где все дорожки выложены не то именами спонсоров олимпиады, не то чемпионов. Даже вздремнул на осеннем солнышке. Все же уделал и меня Кванчо — подумать только, почти месяц за рулем без передыха.

Когда доехали до Майами, был вечер, и мы остановились в мотеле, чтоб не беспокоить Лешу. Позвонили ему только на следующее утро. Быстро сняли квартиру рядом с Лешей, он же помог мне восстановиться на работе. Людка взялась за свои переводы, детей устроили в детсад, Бобика Людка спокойно прогуливала в нашем новом дворе на специально отведенном для собак месте. Короче, жизнь потекла по старому руслу, как будто бы и не было этой свистопляски с переменой мест и заметанием следов.

Но иногда я вдруг тревожно подходил к окну и смотрел во двор — вдруг там стоит Кванчо? Да и Люда, нет-нет, я замечал, посматривала в окно. И однажды, когда я подошел к окну и стал вглядываться в темноту, Люда сказала:

— Мне кажется, Сережа, нам его теперь будет не хватать.

Не знаю, какой смысл она вложила в эти слова, но я понял их по-своему: декларируемая Кванчо влюбленность в Людку вызывала во мне прилив безудержной страсти к своей собственной жене, он как бы индуцировал ее во мне своим желанием. И потому я искренне сказал Люде:

— Давай будем помнить о нем. И не поминать недобрым словом.

И опять я набрал очки, как лицо, достойное любви такой женщины. Я понял это по людкиному взгляду, устремленному на меня.

Я притянул к себе Людку и опять почувствовал, как тогда, когда видел Кванчо, что держу в руках самую желанную женщину в мире, которую не отдам никому.

Апрель 2010 года

РЕКА ГОЛУБОГЛАЗАЯ

В тот вечер я как обычно отыграл первые свои полчаса и собирался сделать небольшой перерыв, как вдруг ко мне подошла девушка, по виду сразу ясно, что из наших, и сказала:

— А сколько будет стоить мне спеть?

Вопрос меня озадачил. Еще ни разу никто из посетителей ресторана не подходил ко мне с таким вопросом. Я играл всегда фоновые вещи как бы для улучшения пищеварения, мелодии, которые здесь идут по разряду «изи листенинг», т. е. легкое прослушивание, если дословно: такие сладкие американские пьески, слов на эти мелодии, я уверен, никто из русскоязычных не знает.

— И что вы хотите спеть? — спросил я.

— «Белую березоньку» знаете?

— Это какую?

— Ну вот эту, — и девчонка запела негромко:

За дальнею околицей, за молодыми вязами,

Мы с милым расставаяся клялись в любви своей,

И было три свидетеля: река голубоглазая,

Березонька пушистая да звонкий соловей.

— Знаете? — спросила она.

— Знаю, — сказал я и взял несколько аккордов на синтезаторе.

— Точно! — обрадовалась девчонка. — Могу я ее спеть с вами, ну, чтоб вы мне подыгрывали?

— Можете, — сказал я.

— А сколько это будет стоить?

— Зависит от того, как ты споешь, — сказал я.

— Это как? — удивилась девчонка.

— Ну, если споешь хорошо, то бесплатно, а если плохо — тогда штраф, — сказал я.

— И какой?

— Один поцелуй, — сказав я.

— Нет, серьезно? — обрадовалась девчонка.

— Серьезней не бывает, — сказал я.

— Я согласна.

— Тогда поехали, — сказал я и заиграл вступление.

— Подождите, — остановила меня девушка. — А можно я скажу пару слов в микрофон, перед тем как спеть.

— Что хочешь сказать?

— Здесь сидят мои знакомые, и я хочу сказать, что эту песню посвящаю своей родине — Вятке, — сказала девушка. — Объявлю, как бы свой номер.

— Ну, говори, — разрешил я. — А петь начинай, когда я кивну.

— Хорошо, — и девушка сказала в микрофон: — Дорогие друзья! Я спою сейчас песню, которую любят у меня на родине. Да ее, я уверена, в России везде любят. Такая это песня, — И обратилась ко мне: — Прошу, маэстро!

Я чуть не задохнулся от такой наглости, но, что делать, послушно заиграл вступление. И кивнул, как договорились. Она запела.

Должен сказать, что слух у нее был в порядке, не фальшивила, ноту держала, а голос был какой-то необычный, т. е. сейчас никто таким голосом не поет. Какой-то сдавленный, тонковатый и вроде жалостливый. Скорее всего он напоминал мне голос нищенок, которые иногда пели в московских электричках. Но для этой песни, как ни странно, он подходил, ложился на мелодию, как говорят у нас, музыкантов. Американскую песню таким голосом петь нельзя — ничего не получится, уверен.

Песня имела успех — зрители хлопали, а один мужчина подошел и положил мне на синтезатор 10 долларов и попросил:

— А можете исполнить «Вот кто-то с горочки спустился»?

— Знаешь? — спросил я девушку.

— Знаю, — сказала она.

— Исполним, — сказал я парню и заиграл вступление. — Ты уже стала зарабатывать! — сказал я девчонке. Она прыснула прямо в микрофон. И тут же запела опять своим нищенским голоском. И опять в точку.

Вот кто-то с горочки спустился,

Наверно, милый мой идет…

Короче, мы без всякого перерыва целый вечер исполняли весь пришедший нам на память багаж «жалостливых» песен, включая «Постой, паровоз, не стучите, колеса» и «Позабыт, позаброшен с молодых юных лет». И, признаюсь честно, я этого не ожидал, но имели неожиданный успех. И к тому же прилично заработали. Когда я выступал один, мне почти никогда ничего не заказывали — не тот у меня репертуар, и я ничего не имел сверх того, что платили мне хозяева ресторана. А тут вдруг за вечер около четырехсот долларов. Не ожидал, честное слово.

— Ну, как будем делить бабки? — спросил я у девушки, когда мы вышли из ресторана.

— Как хотите, — сказала она. — Я ведь и не думала, что еще и заработаю! — засмеялась она.

— Я тоже не ожидал, — сказал я, достал из кармана деньги и стал их пересчитывать.

— Ой, а вы сможете меня подвезти до дому? — спросила она. — А то нашим я сказала, чтоб не ждали.

— Подвезу, — сказал я. — Фифти-фифти тебя устроит? — спросил я.

— Ой, ну это даже чересчур! — искренне поразилась она.