Сын скотьего Бога - Елена Жаринова

— Заткнись, глупая баба. Честь твоей дочке выпала, будет жить со славным воином Маром. А ну, пошла прочь!

Тут опомнилась дочка. Со всей молодой силой она забилась в руках у Мара.

— Ты… ты чего… — возмущенно забормотал тот. Тови раздраженно прикрикнул:

— Что ты с ней цацкаешься, дурак?

Опытной хваткой он накрутил на руку толстую косу. Девушка закричала, мать, причитая, цеплялась за Мара. Вслед за русами, уводящими дочку, она выбежала на улицу и схватилась за голову.

Переполох стоял такой, словно на город напали враги. Захлебывались лаем псы, разносились женские вопли и мужская ругань. Умыкнув из домов с десяток девушек, русы гнали их по улице, как скотину. Следом за ними бежали, ломая руки матери. Ковылял чей-то дед, грозя наемникам суковатой палкой. Русы отвечали пьяным хохотом, им очень нравилась эта забава.

Кое-кто из словенских дружинников наблюдал за происходящим. Но заступиться за девушек они не рискнули. Их дочерей не трогали, а связываться с русами никто не хотел.

Шум докатился даже до княжьего терема. Сайми выбежала на улицу и столкнулась с мрачным Бельдом.

— Русы озорничают, — пояснил он.

— Так что же вы… — задохнулась Сайми от возмущения. Бельд, нахмурившись, опустил глаза. Сайми обожгла его взглядом и бросилась обратно в терем, взметнув черной косой.

Бабьи крики разбудили Шелонь. Пробежав босиком по холодному полу, она припала к слюдяному окошку, но разглядеть ничего не смогла. Набросив плащ, княгиня вышла на крыльцо.

У княжьего терема собралась кучка женщин-простолюдинок в серой холщовой одежде. Увидев Шелонь, женщины замолчали, а одна, с красным обветренным лицом, сурово сказала:

— Буди сына, княгиня. Разговор есть.

— А… Что случилось? — испуганно спросила Шелонь.

— Ты даже не знаешь? — с вызовом подбоченилась краснолицая. — Русы дочерей наших наложницами сделать хотят. Князь молчит. Ты молчишь. У кого нам искать защиты? При князе Словене такого не случилось бы!

Остальные бабы тут же загалдели, поддерживая подругу.

— Подождите, подождите, — слабо защищалась Шелонь. — Пусть кто-нибудь один объяснит…

По одной горожанки говорить не могли. Из их базарного гомона Шелонь с трудом поняла, что воевода русов решил сделать своим приближенным подарок. Выбрать словенских девушек кому какая понравиться. И те — рады стараться — прошлись по избам и бедных девчонок за косы поволокли к себе в дома.

— Небось в дружине ни на чьих дочек не позарились!

— А наши дочери тоже не холопки! — надрывались женщины.

Оказывается, чтобы избежать стычек, русы выбирали девушек из самых простых семей, да еще тех, у кого матери вдовы. То есть самых беззащитных.

Шелонь даже передернуло от негодования. Конечно, все это делалось с ведома и благословения Хавра. Он совсем потерял стыд и чувство меры. Бабы правы, при Словене никогда такого бы не случилось. Но что мог сделать Волховец?!

Однако ее младший сын теперь был князь, и женщины имели право к нему обратиться.

— Хорошо, хорошо, я его позову, — торопливо пообещала Шелонь и отправилась в покои Волховца.

Юный князь спал. Он улыбался во сне, приоткрывая яркий и влажный, как у младенца, рот. У другой матери это зрелище вызвало бы умиление, подумала Шелонь, и старое чувство вины шевельнулось в ней ноющей болью. Шелонь нехотя признавала, что любит младшего сына меньше, чем старшего. Так бывает, если первый рожден в любви, а второй — нет. Но дело не только в этом. С рождением Волха была связана некая волнующая тайна. А Волховец — обычный мальчик… Который совершенно неожиданно стал князем. И это очень не нравилось Шелони.

Она вообще бы предпочла, чтобы обоих ее сыновей миновала княжья доля, которая никому не приносит ни счастья, ни покоя. Однако с мыслью, что ее любимчику Волху придется принять княжение после отца, Шелонь свыклась — первенец, куда деваться. Но Волховец совсем еще ребенок! А хуже всего — влияние на него Хавра. Шелонь не сомневалась, что Хавр враг Волху и лично ей. При каждой встрече с жрецом Перуна она чувствовала клокотавшую в нем ненависть. Но о причинах ее могла только догадываться, и от догадок этих ее бросало в дрожь…

— Волхове-ец! Просыпайся, Волховечек! — тихонько позвала сына Шелонь. Подойдя ближе к постели, она задела ногой какой-то предмет на полу. Деревянная лошадка с соломенным хвостом. Игрушка… Тоже мне князь, подумала Шелонь со смешанным чувством раздражения и нежности.

— М-м-м, — потянулся Волховец, не открывая глаз.

Шелонь присела на кровать, жалостливо вздохнула и потрясла сына за плечо. Когда тот наконец уставился на нее непонимающим и недовольным взглядом, она объяснила, с какими жалобами явились к князю женщины.

— Тебе надо к ним выйти.

— Не надо, — испуганно замотал головой Волховец, натягивая одеяло до подбородка. — Знаешь, мама, я, кажется, простыл. Знобит очень. Скажи этим… женщинам, что я потом… попозже…

Шелонь пощупала сыну лоб. Выдумал он все про простуду. Действительно, дите малое. Только что с головой под одеяло не залез.

— Так нельзя, Волховец. Ты теперь князь, ты должен…

— Что я должен?! — чуть не плача закричал Волховец, спрыгивая с постели. — Может быть, я должен пойти к Хавру и сказать, что его люди шалят в моем городе?!

— Например, — кивнула Шелонь.

— Вот, мама, ты пойди и скажи, — заявил Волховец капризным голосом. — А еще лучше пошли Волха. Он смелый, за это все его любят больше, чем меня. А я с Хавром связываться не буду. Понимаешь, он сразу скажет мне, что я ничего не понимаю в государственных нуждах. А я действительно не понимаю. Вообще ничего не понимаю, и я ни в чем не виноват. И не надо на меня так смотреть! Не пойду. Это мое последнее княжеское слово.

Шелони ничего не оставалось, как выйти вон. В сенях она едва не столкнулась с толстой растрепанной бабой, вытаскивавшей какие-то пыльные шмотки из огромного сундука. Наверно, это одна из пятнадцати Словеновых служанок или наложниц, леший их разберет. Шелонь не знала этих женщин в лицо, она вообще не замечала — не хотела замечать такого оскорбительного для себя соседства. Вот и сейчас баба что-то недовольно пробормотала, но Шелонь и бровью не повела. Тем более что к ней выбежала Сайми.

— Вот сволочи! — закричала она, сжимая кулаки. — Княгиня, голубушка, да что же это творится?! И я уверена, что Хавр…

— Не кричи, — оборвала ее Шелонь. Она покосилась на толстуху. Та как ни в чем не бывало продолжала рыться в сундуке, но… кажется, она прислушивается?

Взяв Сайми за руку, Шелонь отвела ее к себе в светлицу и усадила рядом. Вопросительно посмотрела в глаза.

— Так вот, я уверена, — жарко зашептала Сайми, — что Хавр это делает нарочно. Он хочет разозлить Волха. Чтобы тот сотворил что-нибудь, нарушил уговор! И тогда его убьют — как бы по закону, как преступника. Хавр за этим ему и разрешил остаться в городе! Княгиня, поговори с ним! Чтобы он ни в коем случае не вмешивался!

— А сама что же не поговоришь? — улыбнулась Шелонь.

— Я? — вспыхнула Сайми. — Да он и слушать меня не станет! Он вообще велел мне держаться подальше. А в последнее время к нему и подходить страшно. Он много пьет, княгиня, — шепотом сообщила Сайми. В ее голосе звучали тоска и боль, созвучные чувствам самой Шелони. Она ласково погладила девушку по щеке и пошла к старшему сыну.

Волх не спал. Он бродил по своей спальне взад-вперед, как запертый в клетку зверь. Был он бледен, хмур, от него резко пахло медовухой. Сбивчивые объяснения матери он выслушал, недоуменно подняв брови.

— Ты напрасно переполошилась, мама, — холодно сказал Волх. — До этих простолюдинок мне нет никакого дела. Пусть русы хоть всех девиц в Словенске пере…, - бросив грубое слово, он с вызовом глянул на мать. От этого тяжелого, пустого, совершенно чужого взгляда у нее заледенело сердце. Только теперь ей окончательно стало ясно, что мальчика, сидевшего у ее колен и слушавшего сказки про Вырей, больше нет. Его подменил злой дух, который сожрал, иссушил его душу… Горечь переполнила грудь, и слезы сами потекли из глаз.

Ничего не говоря, Шелонь вышла в сени. Почти бегом она добралась до своей светлицы и там уже разрыдалась в голос, не обращая внимания на замершую в ожидании Сайми. Собственная жизнь казалась ей сейчас бессмысленным недоразумением, пустым сном, о котором не стоит вспоминать. Младший сын недотепа, князь, который боится показать нос перед собственным народом. Старший… Старший, самый любимый, все равно что умер. На беду, на погибель он возвратился в Словенск!

Сайми сначала смущенно сидела в сторонке. Потом, преисполнившись острой жалости к материнскому горю, обняла Шелонь и стала ласково гладить ее по волосам. Слезы обеих женщин смешались.

Волх после разговора с матерью тоже долго не мог успокоиться. Он злился на нее за то, что она смотрела на него таким жалостливым взглядом — как на больного или юродивого. Да, он пьет, и будет пить, и так и останется несчастным неудачником. Да, так бывает: не только из грязи в князи, но и обратно. И здесь уже ничего нельзя изменить.