Невинные убийцы - Джейн Лавик-Гудолл

Но вдруг с неподражаемой плавной стремительностью обе львицы вскочили, и кругом прокатился вибрирующий, клокочущий рокот тревожного ворчания гиен. Одна львица демонстративно отбросила задними лапами пучки травы, готовясь к прыжку, и гиены обратились в бегство — в наступавшей тишине ясно слышался топот их тяжелых лап. Львицы гнались за ними по крайней мере метров сто, и одна из них едва не настигла старушку Бочку.

Затем львицы вернулись к добыче и продолжали пировать, а гиены, затаившись в траве, не подавали признаков жизни. Но минут через десять снова поднялось рычание и уханье. Гиены вставали и метались вокруг. Завывание становилось все громче. Леди Астор так жутко ревела под окном, что, не будь я в машине, у меня бы кровь застыла в жилах! И вот гиены стали подбираться к львам: когда передние были от прайда всего в двадцати метрах, шум достиг небывалой, невероятной силы. (А Лакомка все это время мирно спал, свернувшись калачиком на заднем сиденье.)

Вдруг весь этот тарарам смолк, и снова негромкое тревожное рычание прокатилось в воздухе. Львицы не двигались, и мы ничего не понимали, но, проследив за взглядом Кровавой Мэри, увидели, что к добыче шествует черногривый лев в сопровождении свиты из шакалов. С расстояния не меньше ста метров от ближайшей гиены лев бросился в атаку и гнал гиен метров двести — довольно длинная для льва пробежка. Потом он прыжками вернулся к добыче, и львицы с львятами поспешно убрались. Когда он стал есть, они все легли неподвижно и даже не пытались составить ему компанию. Теперь в своей стихии оказались шакалы. Взрослые львы — должно быть, просто от лени — обычно очень спокойно относятся к этим подвижным как ртуть воришкам. Вскоре возле добычи сновало уже семнадцать шакалов, хватая, что подвернется, и мигом отскакивая. Но на гиен появление льва оказало как раз противоположное действие — они стушевались и притихли. Многие — в основном особи высокого ранга — вообще ушли, а остальные расположились на безопасном расстоянии, окружив львов неровным кольцом на расстоянии примерно восьмидесяти метров, дожидаясь, не останется ли после ухода львов нескольких костей.

В том, что гиены проявляют такое уважение к матерым львам, нет ничего удивительного. Однажды ночью клан Когтистых скал прикончил гну на самой вершине гребня Когтистых скал, у нагромождения серых камней. К этому времени гребень принадлежал клану реки Мунге, расширившему свои северные границы. Заслышав громкое рычание рвущих добычу гиен Когтистых скал, к этому месту стали сбегаться и гиены из клана завоевателей. Они сновали взад-вперед у невидимой границы, в растерянности разрывая землю. Но мы-то знали, что, дождавшись подкрепления, они отважатся напасть на клан Когтистых скал.

Оба клана подняли дикий шум, и, когда из темноты с пугающей внезапностью выскочили два льва, никто из гиен их не заметил, пока они не оказались буквально в гуще клана Когтистых скал. Тут гиены бросились врассыпную, одна из них в панике побежала не в ту сторону, и лев прижал ее к скале. Прыгая, он поднял облако пыли, белевшей в лунном свете, и мы с минуту ничего не могли разобрать.

Когда пыль рассеялась, мы увидели гиену, приподнявшуюся на передние лапы, — двигаться она не могла. Это был Старатель, и, как мы узнали позднее, у него была сломана спина. Оба льва бросились за другими гиенами, но вскоре один из них, громадный черногривый самец, вернулся. Немного помедлив, — хвост у него так и хлестал по воздуху — лев решительно направился к гиене. Старатель отшатнулся, обнажив зубы в устрашающей гримасе, но лев схватил его за горло и медленно придушил. Ни мне, ни Гуго никогда не забыть то злорадство, ту явную ненависть, с которой лев убивал Старателя; признаться, еще некоторое время спустя нас продолжала бить дрожь при одном воспоминании об этой неожиданно злобной расправе.

Но в то самое время, когда лев приканчивал Старателя, к добыче подошла, к нашему несказанному удивлению, одна из гиен с реки Мунге и преспокойно принялась уплетать мясо. Она наслаждалась не больше секунды — второй лев, тоже взрослый, вернулся к туше и, увидев нахалку у добычи, с громким ревом бросился на нее. Гиена отскочила и даже успела удрать, но лев страшно изранил ее. Мы видели ее на следующий день, всю истерзанную и едва живую, и поняли, что ей уже не подняться.

Лев не стал есть Старателя; хотя мне известно много случаев, когда львы убивали гиен, я знаю только один случай, когда лев убил и съел гиену. Даже сами гиены, судя по всему, не очень-то охотно трогают мертвую гиену, по крайней мере в Нгоронгоро, где пища всегда в изобилии. Весь следующий день тело Старателя, брошенное львом, пролежало на вершине гребня Когтистых скал. Вечером несколько членов его клана принюхивались, проходя мимо, но останавливаться не стали. В конце концов Миссис Браун взяла на себя отвратительный подвиг каннибализма, чтобы убрать труп, позднее к ней присоединилась ее подруга. Ни одна из проходивших мимо гиен к ним не примкнула. Но вот у подножия холма показалась маленькая процессия щенят из Логова Золотых трав. Соус, сначала хорошенько покатавшись на трупе, принялся жадно набивать себе брюхо. Его примеру последовал Пикуль, а за ним на мясо набросились Пестрячок и остальные щенки. И почти в тот же миг отовсюду стали прибывать взрослые гиены, и все присоединились к пирующим.

В кратере гиенам нет нужды питаться чужой добычей или падалью — дичи хватает, и кланы большую часть пищи добывают охотой. Мне даже кажется, что, чем выше по рангу гиена, тем меньше для нее необходимости становиться чьим-то нахлебником. Например, Кровавая Мэри и Леди Астор досыта наедались почти каждую ночь. К чему им пробегать километр за километром, увидев, что где-то вдали приземлился гриф, или прислушиваться к далекому хохоту кормящейся гиены на самых задворках своих владений? К чему им всю ночь напролет слоняться поодаль от пирующего прайда львов в надежде раздобыть жалкие косточки? Но гиены пониже рангом получают гораздо меньшую долю общей добычи. Поэтому они более бдительно следят за малейшими признаками пира хищников где-нибудь вдали.

Гиена по своему общему складу отлично приспособлена к образу жизни падальщика. У нее не просто тончайший слух — она способна точно определить направление донесшегося до нее звука; выносливость у нее изумительная — она может километров пятнадцать пробежать быстрым галопом; у нее хватает терпения всю ночь дожидаться остатков львиной трапезы или преследовать раненое животное, пока оно не ослабеет настолько, что с ним легко можно справиться. Вдобавок ее мощные челюсти дробят все, кроме самых прочных костей, а желудочный сок способен растворить что угодно. Кроме того, гиена умеет отлично применяться к обстоятельствам и всегда готова попробовать любое «перспективное сырье» для поддержания своего обмена веществ — начиная с кожаных сапог и кончая внутренностями автомобиля.

Удивительно, отчего люди так брезгливы, когда разговор заходит о непривычных для них продуктах или способах питания. Многие англичане без ужаса не могут подумать о ножках лягушек или виноградных улитках; западная цивилизация возмущается при одной мысли о жареных термитах или о супе, в котором плавают живые рыбы. Да и взять хотя бы нашу собственную семью: Гуго приходит в священный ужас, когда я ем на завтрак копчушки, а я — от сырой сельди по-голландски, которую он обожает. И нет ничего удивительного в том, что большинство людей с отвращением относятся к столь далекому от нашего способу питания гиен. Поначалу я и сама чувствовала отвращение, но потом заметила, что моя брезгливость мало-помалу исчезает. Мне кажется, что, наблюдая за ними, я как бы переключаюсь на другую длину волны. Миссис Браун так нескрываемо наслаждается кусочком еще теплой кишки с начинкой из полупереваренных трав, что я смотрю на эту пищу ее, гиеновыми, глазами… просто слюнки текут! Но стоит мне вообразить, что я сама пробую этот кусочек, как у меня все внутри переворачивается. И тот же самый прием «настройки на гиен» я применяю, когда вижу, как Водка облизывает засохшую кровь или тягучую слюну с губ матери или Веллингтон напускает мочи в ту лужу, из которой лакает.

Но большинство людей, несмотря ни на что, не расстанутся со своим отвращением. И туалет гиены, наверное, вызовет у них еще более острое отвращение. Потому что если гиена и проявляет признаки полнейшего блаженства, то именно тогда, когда ей удается выкататься в какой-нибудь гадости, которая людям кажется абсолютно тошнотворной, вроде куска прогнившей кишки, дохлого зверька, кучи навоза или — высший экстаз! — в отрыжке кого-нибудь из соплеменников. И вряд ли тут поможет напоминание о том, что даже самая избалованная домашняя собачка, украшение гостиной, при случае готова «надушить» свое холеное тельце теми же ароматами.

Гиен часто рвет, и они всегда катаются в своей отрыжке. Я не сразу поняла, что это не рвота в обычном смысле слова, а именно отрыжка, освобождающая желудок от массы непереваренной шерсти. Часто, покатавшись на этом волосяном комке, гиена вытаскивает оттуда кусочки полурастворившихся костей — видимо, они уже размягчены, так как гиена грызет их, а хруста не слышно.