Нерон - Александр Кравчук

Жалобы на злоупотребления таможенников были повсеместными. Некоторые союзы откупщиков даже не объявляли свои тарифы, в результате чего купцы оказались в руках оценщиков. К пошлине как таковой прибавлялись также дополнительные сборы: за осмотр товаров, за обмен монет, за ведомственные расходы. Общее недовольство действиями пошлинников привело к тому, что в окружении Нерона родился проект генеральной реформы: отменить пошлины вообще! Сторонники этой идеи обосновывали ее так:

— Непосредственные доходы государства сначала, вероятно, снизятся, но вскоре, однако, торговля столь пышно расцветет, что возрастут налоги, поступающие от жителей провинций. Это с лихвой покроет утрату таможенных поступлений.

Император отдавал себе отчет в том, что подобный шаг снискал бы ему громадную популярность во всей империи, поэтому он был благосклонен к проекту. Нерон, впрочем, никогда не отличался скупостью и мелочностью. Именно в начале того 58 года он преподнес по прекрасному подарку трем потомкам сенаторских родов, которые до такой степени обеднели, что их, собственно, предстояло исключить из состава сенаторов. Так вот Нерон назначил им достаточно высокое годичное жалованье.

Несмотря на это, проект после продолжительной дискуссии провалился, так как казался слишком рискованным. При постоянно огромных государственных расходах длительная неустойчивость бюджетного равновесия могла иметь серьезные последствия, особенно для обороноспособности империи. Легко отменить пошлины, трудно, однако, в случае необходимости вводить их заново.

Дискуссия привела лишь к тому, что решено было по крайней мере обуздать произвол таможенников. Все тарифы и внутренние правила объединений повелели довести до всеобщего сведения; судам приказано рассматривать вне очереди иски, возбуждаемые пострадавшими против таможенников, солдатам полагалось платить пошлину только за предметы, которые они ввозили на продажу.

Заодно пытались также решить другую большую проблему, удручающую жителей провинций. Речь шла главным образом о тех краях, откуда доставляли зерно в столицу. Теперь ввели некоторые установления, регулирующие это дело. Чтобы поощрить провинциальных торговцев на отправку судов с зерном для Италии, постановили, что такие суда не будут зачисляться в состав имущества, а поэтому за них не нужно платить пошлину.

Путеолы

Поставки зерна в столицу были постоянной заботой правительства. Суда, прибывающие из Сицилии и Египта, обычно доплывали до Путеол, города у залива, ныне именуемого Неаполитанским. Однако оттуда до Рима еще далеко, ибо протяженность Аппиевой дороги — 150 миль. Значительно удобнее была разгрузка в порту Остия в устье Тибра, откуда и по суше гораздо ближе, и можно также подводить баржи вверх по реке до самой столицы. Однако остийский порт был мал и страдал от разливов Тибра. Клавдий начал грандиозные работы по его перестройке. Эти работы все еще продолжались. Путеолы по-прежнему оставались главным портом Западной Италии и самой столицы. По богатству и по числу населения Путеолы были вторым после Рима городом на полуострове, значительно превосходя соседний Неаполь.

Шестью столетиями ранее греки основали этот юрод на обрывистом холме, несколько выдающемся вперед на северном побережье залива. Этот город назвали Дикерхия. Греческая колония позже разрасталась, застройка пошла вдоль моря и в западном и восточном направлениях. Греческое его название сменилось на итальянское — Путеолы. Однако язык эллинов и во времена империи был здесь господствующим, так же, впрочем, как и в других близлежащих городах.

Главный порт находился по западную сторону холма. Чтобы предохранить его от штормовых ветров, построили громадный мол, предмет гордости современников, развалины мола внушают уважение и поныне. Длина его была почти четыреста метров, ширина от 11 до 16 метров. Набережная порта в восточном направлении простиралась на два километра. Там находились склады, зернохранилища, доки, большой крытый рынок. Однако и такого огромного порта оказалось недостаточно, поэтому на восточной стороне были устроены гавани меньших размеров, с ограждающим их молом длиною в восемьдесят метров.

В самом городе имелось несколько великолепных зданий. На холме высился храм Аполлона и Августа, а в отдалении от берега, на склонах гор, располагались: театр, амфитеатр, бани, громадный цирк. К западу от порта уже издавна возводили свои виллы богатейшие люди Рима. Среди них была и та, в которой поселился диктатор Сулла после того, как сложил с себя власть; по дороге на Кумы находилась также прославленная вилла Цицерона, которую он называл Академией. Во времена империи ее превратили в курорт, так как на ее территории забили горячие источники.

Оживленной, богатой и красочной выглядела жизнь в этом городе, который был весь обращен к морю, радостно приветствуя корабли, прибывающие в Средиземное море из самых разных стран.

«Сегодня неожиданно, — писал Сенека своему другу, — показались на горизонте александрийские корабли, которые обычно высылаются вперед, чтобы возвестить скорый приход идущего вслед флота. Именуются они „посыльными“. Их появление радует всю Кампанию: на молу в Путеолах стоит толпа и среди множества кораблей различает по парусной оснастке суда из Александрии: им одним разрешено поднимать малый парус, который остальные распускают только в открытом море… Как только суда зайдут за Капрею и за тот мыс, где Паллада глядит со своей скалистой вершины, все они поневоле должны довольствоваться одним парусом — кроме александрийских, которые и приметны благодаря малому парусу.

Эта беготня спешащих на берег доставила мне, ленивцу, большое удовольствие, потому что я должен был получить письма от своих, но не спешил узнать, какие новости о моих делах они принесут»[43].

Корабельные грузы были самыми разнообразными: зерно, оливковое масло, вино, папирус, лен, стекло, духи, рабы. Дорогие товары поступали даже из далекой Индии через Красное море и Египет. Население жило не только морем и торговлей. Путеолы славились металлургическими изделиями и красильным делом. Здесь имелось множество банков и предприятий, хватало также учителей всех возможных искусств и жрецов наиболее экзотических культов. Полным-полно было адвокатов, астрологов, женщин легкого поведения, мошенников и воров. Именно поэтому здесь надолго задержались герои романа Петрония. Здесь же они посетили школу красноречия Агамемнона, здесь почтенная старушка привела Энколпия в бордель, здесь они познакомились с Трималхионом, который пригласил их к себе на пир. В ходе этой трапезы, когда хозяин на минуту удалился из зала, беседы потекли более непринужденно. Говорилось обо всем, чем жил город. Досталось также и городским властям, особенно от Ганимеда:

«Говорите вы все ни к селу ни к городу; почему никто не беспокоится, что ныне хлеб кусаться стал? Честное слово, я сегодня кусочка хлеба найти не мог. А засуха-то все по-прежнему! Целый год голодаем. Эдилы — чтоб им пусто было! — с пекарями стакнулись. Да, „ты — мне, я — тебе“. Бедный народ страдает, а этим обжорам всякий день — сатурналии. Эх, будь у нас еще те львы, каких я застал, когда только что приехал из Азии! Вот это была жизнь!.. И если хлеб оказывался черствым, они брали этих гадов за горло, так что у тех душа в пятки! Но помню я Сафиния! Жил он (я еще мальчишкой был) вот тут, у старых ворот; перец, а не человек! Когда шел, земля под ним горела! Но прямой! Но надежный! Друзьям друг! С таким можно впотьмах в морру играть. А посмотрели бы его в курии. Иного, бывало, так отбреет! А говорил без вывертов, напрямик. Когда вел дело на форуме, голос его Гремел как груба; никогда притом не потел и не плевался. Думаю, что это ему от богов дано было. А как любезно он отвечал на поклон! Всех по именам звал, ну словно сам из наших. В те поры хлеб не дороже грязи был. Купить его на асс — вдвоем не съесть; а теперь он не больше бычьего глаза. Увы! Увы! С каждым днем все хуже; город наш, словно телячий хвост, назад растет! А кто виноват, что у нас эдил трехгрошовый, которому асс дороже жизни. Он втихомолку над нами подсмеивается. А в день получает больше, чем иной по отцовскому завещанию. Уж я-то знаю, за что он получил тысячу золотых; будь мы настоящими мужчинами, ему бы не так привольно жилось. Нынче народ: дома — львы, на людях — лисицы. Что до меня, то я проел всю одежонку, и, если дороговизна продлится, придется и домишко продать. Что же это будет, если ни боги, ни люди не сжалятся над нашим городом?»[44] Другой участник пира, Эхион-лоскутник, слегка успокаивал разгневанного Ганимеда: «Пожалуйста, выражайся приличнее. „Раз — так, раз — этак“, — как сказал мужик, потеряв пегую свинью. Чего нет сегодня, то будет завтра: в том вся жизнь проходит. Ничего лучше нашей родины нельзя было бы найти, если бы люди поумней были. Но не она одна страдает в нынешнее время. Нечего привередничать, все под одним небом живем. Попади только на чужбину, так начнешь уверять, что у нас свиньи жареные разгуливают. Вот, например, угостят нас на праздниках в течение трех дней превосходными гладиаторскими играми, выступит группа не какого-нибудь ланисты[45], а несколько настоящих вольноотпущенников»[46].