Шестеро против Скотленд-Ярда (сборник) - Кристи Агата

– Извини, дружище, но уже ничего нельзя остановить. Сам понимаешь, занавес должен открыться вовремя. Приходи ко мне после спектакля, а я заодно приглашу тех парней тоже.

И он исчез, все еще улыбаясь, подобно эльфу, взмахнув выразительной рукой. А мистер Скейлз, немного потоптавшись в дверях, развернулся и прошел мимо угла, где расположилась Флорри. Он по-прежнему выглядел угрюмым и чем-то очень обеспокоенным. Подняв голову, увидел Флорри и усмехнулся, глядя на нее. Улыбке мистера Скейлза не хватало детского обаяния, но выражение его лица заметно прояснилось.

– Что ж, Флорри, – сказал мистер Скейлз, – дела у нас идут очень неплохо, если иметь в виду финансы, верно?

Флорри охотно с ним согласилась.

– Но мы уже начали привыкать к этому, – заметила потом она. – Мистер Друри чудесный актер. Совершенно неважно, кого он играет. Публика все равно валит валом, чтобы посмотреть на него. Но конечно, – добавила она, поняв, что ее слова прозвучали не слишком вежливо, – он еще и с умом подбирает для себя пьесы.

– Ах да, пьеса… – пробормотал мистер Скейлз. – Вероятно, пьеса тоже имеет ко всему некоторое отношение. Не слишком большое, но все же… Кстати, вы видели спектакль, Флорри?

Конечно, Флорри побывала на спектакле. Мистер Друри был настолько добр к ней, что никогда не забывал дать контрамарку на одно из ранних представлений, даже если зал оказывался заполнен.

– И что вы думаете о пьесе? – заинтересованно спросил мистер Скейлз.

– О, мне она показалась очень милой, – ответила Флорри. – Я все глаза выплакала. Особенно когда он возвращается без одной руки и узнает, что его невеста с тем плохим типом отправилась пить коктейли на вечеринке…

– Да, это трогательно, – сказал мистер Скейлз.

– Еще сцена на набережной… Ею просто залюбуешься. Мне так понравилось, когда он скатывает свою шинель и говорит полисмену: «Значит, мне сегодня придется почивать на своих лаврах…» Отличную реплику написали вы для него перед окончанием акта, мистер Скейлз. А уж как он произнес ее…

– Что верно, то верно, – кивнул мистер Скейлз. – Никто не смог бы произнести такую фразу лучше Друри.

– А потом она возвращается к нему, но он ее отвергает, а в него влюбляется леди Сильвия и берет к себе жить…

– Да, да, – вторил мистер Скейлз. – Так вы, стало быть, посчитали эту сцену тоже трогательной?

– И романтичной, – подхватила Флорри. – А разговор двух девушек! Это тоже прекрасно. Так все продумано, что за сердце берет. Как и конец, когда он все-таки избирает ту, которую любит по-настоящему…

– Здесь все без сучка и задоринки, верно? – спросил мистер Скейлз. – Бьет в душу без промаха. Рад, что вы так считаете, Флорри. Хотя главное, наверное, что пьеса дает хорошие кассовые сборы. Но писал я ее не в расчете на это.

– Я вам верю, – сказала Флорри. – Это ведь ваша первая пьеса, если не ошибаюсь? И вам очень повезло, что ее заметил мистер Друри.

– Да, я ему многим обязан. Все так говорят. Значит, это правда. И сегодня вечером сюда явятся два толстых джентльмена в пальто с каракулевыми воротниками, чтобы обсудить права на экранизацию. Я теперь преуспевающий человек, Флорри, а это особенно приятно после того, как пять или шесть лет жил впроголодь. Грустно, когда есть нечего, правда?

– Это точно, – отозвалась Флорри, не понаслышке знакомая с такой жизнью. – Я очень рада, мой милый, что фортуна наконец улыбнулась вам.

– Спасибо, – поблагодарил мистер Скейлз. – Выпейте-ка сегодня чего-нибудь за успех пьесы. – Он порылся в нагрудном кармане. – Вот. Зеленая бумажка и коричневая бумажка. Тридцать шиллингов. Тридцать сребреников. Потратьте их в свое удовольствие, Флорри. Это цена крови.

– Что вы такое говорите! – воскликнула Флорри. – Впрочем вы, сочинители, любите щегольнуть словцом и пошутить. Мне доводилось знавать бедного мистера Миллинга, написавшего «Киску» и «Девушку с губной помадой». Он всегда говорил, что потел кровью, когда работал над своими книжками.

Приятный молодой мужчина, подумала Флорри, когда мистер Скейлз пошел дальше, но только со странностями и, наверное, с трудным характером. Тяжело тем, кто вместе с ним живет. Он очень хорошо отозвался о мистере Друри, хотя был момент, когда в его словах ей послышался… сарказм. И еще не понравилась шутка про тридцать сребреников. Это что-то из Нового Завета, а Новый Завет в отличие от Старого полон богохульства. Разница огромная. Как сказать: «О Боже!» (в чем не было ничего такого) или выругаться именем Христовым, чего Флорри терпеть не могла. Но в наши дни люди говорили все, что могло им в головы взбрести, а тридцать шиллингов оставались тридцатью шиллингами. Очень он добрый, этот мистер Скейлз!

Мистер Джон Скейлз брел вдоль Шафтсбери-авеню, гадая, как ему скоротать следующие три часа, когда на углу Уордар-стрит встретил приятеля. Его старым знакомым был высокий и тощий молодой человек с лицом хищной птицы под старомодной шляпой с обвисшими полями, в потрепанном пальто. Его сопровождала девушка.

– Привет, Молли! – сказал Скейлз. – Привет, Шеридан!

– Привет! – отозвался первым Шеридан. – Вы только посмотрите, кого мы видим перед собой! Самого великого человека. Восходящую звезду английской драматургии. Милейшего Скейлза, покорного раба неподражаемого Друри.

– Прекрати чушь пороть, – оборвал его Скейлз.

– Но твое шоу преуспевает, – продолжил Шеридан. – Прими поздравления. По крайней мере, с кассовым успехом.

– Боже милостивый! – сказал Скейлз. – Ты хотя бы видел спектакль? Я ведь специально посылал тебе билеты.

– Верно, посылал. Очень любезно с твоей стороны помнить о нас, маленьких, посреди своей новой, насыщенной важными событиями жизни. Да, мы побывали на спектакле. В эти дни повсеместного торжества торгашества ты сумел продать свою душу за хорошую рыночную цену.

– Пойми, Шеридан, здесь нет моей вины. Я такой же умалишенный, как и ты. Даже хуже. Но я свалял большого дурака, подписав контракт без пункта, дающего мне хоть какой-то контроль над содержанием. А к тому времени, когда Друри и его так называемый режиссер закончили перекраивать текст…

– Он не сам продал душу дьяволу, – пояснила девушка. – Им просто беззастенчиво воспользовались.

– Жаль, – покачал головой Шеридан. – Пьеса-то была хороша, но Друри изуродовал ее до неузнаваемости. Однако же, – продолжал он, оглядев Скейлза пристальнее, – насколько я понимаю, ты с удовольствием пьешь шампанское, которое фортуна тебе присылает. И выглядишь процветающим.

– А что мне прикажешь делать? – взъелся на него Скейлз. – Отсылать чеки обратно с отказами и благодарностями?

– Ни в коем случае! Упаси боже! – воскликнул Шеридан. – Все так, как должно быть. Никто не может упрекать тебя за твою удачу.

– В конце концов, – обиженно сказал Скейлз, словно оправдываясь, – с чего-то надо начинать. Не всегда стоит заглядывать в зубы дареному коню.

– Разумеется, – кивнул Шеридан. – Видит бог, я все прекрасно понимаю. У меня лишь возникает опасение, что этот дешевый успех крепко стянет тебя за глотку, если ты снова захочешь творческой свободы. Надо знать нашу публику – она теперь будет ждать от тебя только того, что ей угодно. И сделав себе имя на слезливых мелодрамах, ты наклеишь на себя пожизненный ярлык.

– Знаю, черт! Но сейчас уже ничего не могу поделать. Пойдемте куда-нибудь и выпьем.

Но у его друзей была назначена другая встреча, и они пошли своей дорогой. Такие встречи и разговоры в последнее время стали частыми. «Будь все проклято, – злобно подумал Скейлз, заходя в бар «Критерион». – Мало того, что твою прекрасную пьесу насилуют и превращают в зрелище, от которого тебя тошнит, так теперь еще и все твои друзья уверены, что ты сам изуродовал текст ради гонорара».

Он ведь с самого начала немного встревожился, когда узнал, что его литературный агент, добряк и трудяга Джордж Филпоттс, знакомый всем и каждому, отослал рукопись «Горьких лавров» Друри. Скейлз отправил бы пьесу в этот театр в последнюю очередь. Ведь по сути своей циничная и лишенная всяких сентиментальных иллюзий, пьеса имела минимальные шансы быть там оцененной по достоинству и принятой к постановке. Но неожиданно Друри вдруг заявил о своем твердом решении взяться за его вещь и показать в своем театре. У них с Друри состоялась личная беседа, и гениальный актер – чтобы лопнули его наглые, но такие выразительные глаза, в чем ему тоже невозможно было отказать, – сумел уговорить его, посулив пьесе огромный, сногсшибательный успех. Он откровенно льстил автору, пустил в ход весь свой шарм. И Скейлз поддался чарам, как и зрители партера, амфитеатра и балкона, каждый вечер боготворившие эту улыбку эльфа, изысканное изящество сценических манер.