Парад скелетов - Марк Найканен

Перемена в Веселом Роджере привела его на стол, в хватку крепких ремней. Он не поверил в ту ложь, что его сыночек выживет в обмен на его шкуру. Держал сынишку перед грудью как щит, а тот вцепился в папочку мертвой хваткой.

А я усталый, полный нетерпения, озабоченный той большой работой, которая ждала меня впереди, всеми мелочами, которые следовало предусмотреть, стоял и ждал. А Бриллиантовая девочка и Ее Светлость наблюдали за происходящим. Первая с явным интересом, а вторая – с ужасом. Однако после того как я просмотрел на экране фильм про лесбос, я начал сомневаться.

Мне пришлось пригрозить Веселому Роджеру страшными пытками для его сынишки, навести пистолет прямо в пах ребенку. Только тогда он подошел к двери клетки и повернулся спиной, подставив мне руки.

Оставалась еще проблема с сынишкой, который вцепился ему в левую ногу, как пиявка. Я даже был готов пристрелить его. Но дыра от пули, черт бы ее побрал!.. Бриллиантовая девочка сумела его увести. Мальчик, возможно, был потрясен не меньше меня добротой старшей сестры. Однако он позволил себя успокоить. Спрятал лицо у нее на груди и начал завывать. А я надел наручники и кандалы – я не мог рисковать – на Веселого Роджера и закрыл за ним клетку. Разговаривая с ним, я видел, как Бриллиантовая девочка что-то нашептывала на ухо мальчишке.

– Мне не нужны ваши дети, – заверил я Веселого Роджера, привязывая его к столу. – Они – залог. Я ведь должен договориться с тобой и Джун.

Я не стал разочаровывать его, пока крепко не привязал к стальному столу и не запихал ему в рот черный шарик. Только тогда я сказал ему, что собираюсь сделать с сыночком, с его гордостью и радостью.

Когда дошла очередь до сыночка, он не сопротивлялся. Я ничего не мог поделать, чтобы зажечь огонь в его плоти. Только отражение боли. Бледное подобие ужаса. Если это все, то зачем беспокоиться? В этом проблема с детьми: у них недостаточно жизненного опыта, чтобы принять действительно ужасную смерть. Ужас сотрясает бездонный колодец воображения, но воображение развивается с возрастом. Время – его виноторговец, а семья – его плодородное поле. Только когда ребенок вырастет, созреет в половом отношении, он сможет посмотреть на боль через призму ужаса. Только тогда тени на коже обретут жизнь. А она, в свою очередь, всколыхнет слои подсознания зрителя и заставит его прочувствовать каждый сантиметр скульптуры, дрожа от страха. Моя серия Семейное планирование заставляет зрителя проделать незабываемое путешествие в мир страха.

Их «кожи» лежат в литейке. В один ряд. Джун, Веселый Роджер, сынишка. Эти зеленые ленты кажутся мне лучшими моими работами на этот день. Но я не могу быть в этом уверен, пока не отолью их в бронзе. Когда я смотрю на вывернутый таз Джун или на руки Веселого Роджера, получивших новую форму, с крупными венами и грубыми мышцами, меня переполняет надежда. Что же касается жалкой внешности сынишки, то он не лучше и не хуже других детей из этой серии. Вполне достаточно показать боль взрослых. Хотя я пока не сдаюсь. Я прочитал множество работ на тему «Дети и ужас». Многие авторы описывают детей времен войны... Надеюсь, что со временем сумею совершить прорыв в этой области.

Я отделил головы от зеленых фигур большим зазубренным кухонным ножом, который прекрасно режет хрустящий французский хлеб и альгинатовые шеи. Аккуратно отложил их в сторону. Мне бы очень хотелось показать их Пустозвону. Все детали совершенны. Я даже думаю попросить его помочь мне в изготовлении форм. Меня захватила идея о том, чтобы репортер, пусть даже и бывший, посмотрел и дотронулся до самого великого события в истории искусства, пусть даже и не зная того. Но это слишком рискованно. Должен отказаться от этого соблазна, какое бы большое вознаграждение не ожидало меня. Еще более соблазнительно отлить при нем их лица. Он ведь заявил, что какой-то остряк сказал: «Штасслер не умеет делать лица».

Только несколько второсортных писателей придрались к этому. Но я знаю, что должен позволить им врать. Хотя их скулеж очень раздражает меня. Лица для всей серии отлиты моими руками. Это порождение моего воображения. Необычайные создания, рожденные моим художественным вкусом. Те, кто получил необычайную честь... А они критикуют меня, нанося незаживающую рану.

Настоящие слепки, те, которые я снял с моих героев, пополнили мою великую коллекцию масок. Они будут скрыты от посторонних глаз до самой моей смерти. Но я готов сделать исключение для Пустозвона. Собираюсь показать ему настоящие лица, охваченные неподдельным ужасом. Боюсь, что если я этого не сделаю, он напишет какую-нибудь чепуху.

Исключение не составит никакого риска. Я воспользуюсь реальными лицами из Семейного планирования №2. Семья из Дувра, штат Мэриленд. Никто их уже не помнит. Да их никогда и не вспоминали. Не было ни одной заметки. И, во всяком случае, никто, кроме этого Пустозвона, этого не увидит. Ведь не было ни одного сообщения об их исчезновении, так что можно быть уверенным, он ничего не поймет. Вы только можете это себе представить? Словно их никогда и не существовало. Но во многом такой результат можно было предсказать заранее. Причина тому очень проста. Самая очевидная причина. Почему их никто не хватился? Услышать ответ все равно, что разгадать загадку. Они были черными! Черные, которые с готовностью согласились показать мне «обожаемый мною дом моего детства». Я подозревал, что они, обнаружив на пороге своего дома белого человека, явившегося к ним с такой просьбой, решили, что поднялись намного выше своих знакомых ниггеров.

Несмотря на мою полную неопытность в те годы, я получил очень много от этих черных ребят из Дувра. Правда, они оказались не такими стойкими, как это можно было предположить. Но №2 – это все, что я покажу Пустозвону. Я не собираюсь спускаться в катакомбы, чтобы продемонстрировать ему мою полную коллекцию. Увидев лица двух взрослых и трех детей, он поймет, насколько неправы были мои критики. Возможно, я даже намекну ему, что лица из Дувра будут использованы в одном из следующих произведений серии Семейного планирования. Он никогда не узнает, что эти лица взяты от тел, которые давно уже отлиты и выставлены на обозрение миллионам.

Лица к моим скульптурам, что наброски Рембрандта. Я скажу Пустозвону, что лица вдохновляют меня ваять всю семью. Не могу же я ваять тела, не представляя лиц. В этом намного больше правды, чем он сможет понять. Лица – мои наброски. Или можно сказать и по-другому. Я, как романист, не могу создать очередной сюжет, пока не представлю себе своих героев, не узнаю их самые сокровенные мысли и желания, не изучу досконально их прошлое. Только после этого я смогу приступить к созданию их будущего.

Теперь надо прерваться, пока есть возможность немного отдохнуть. Но я все стоял перед монитором и смотрел, как Бриллиантовая девочка замирала в потоке оргазма. Она дрожала, играя со своим телом. Дрожала оттого, что нашла нового друга.

Вот она убрала руку с расщелины, которой многие женщины так дорожат, и стянула до колен свои трусики. Ее Светлость отодвинулась, перевернулась на спину, но без видимых признаков наслаждения. И все же она улыбается, ласкает Бриллиантовую девочку. Тут я задумался. Это очень опасная мысль! Опасная для моей веры в порочность Бриллиантовой девочки. «А не игра ли это?» Не расставлен ли тут капкан? Если они задумали вдвоем соблазнить меня, устроить веселенький menage a trois[26]. Тут сразу же вставил слово мой мужской орган. Опасность всегда связана с возбуждением. Смертельная игра, оказаться между двумя телами, оказаться начинкой в этом сладком сандвиче. Казалось, я уже чувствовал прижатые к моим спине и груди женские груди. Ах, эти приятные юные соски, гордые и торчащие... Руки... Бесконечный поток ладоней и пальцев... Горячие соблазнительные касания...

Когда я вытерся, я вспомнил, что именно так все и начиналось с Бриллиантовой девочкой. Всему виной мой интерес к ее телу, которое она демонстрировала, находясь в клетке. Я надеялся, что моя страсть ослабеет, но теперь со свойственной ей хитростью она повысила ставки в игре.

Пустозвон очень неуклюж. Он чуть было не уронил форму матери из номера два. Мне пришлось сдержаться, чтобы не ударить его. У него и лицо соответствующее. Я видел его бесконечно много раз. сидящим рядом с синоптиком, предсказывающим погоду, или с женщиной, которая вместе с ним читает вечерние новости.

Но он так серьезен, даже делает паузы, чтобы записать что-нибудь. Еще он поинтересовался, почему у всех масок слегка приоткрыт рот. Меня так и подмывало сказать какую-нибудь шутку про резиновый черный шарик. Думаю, это не отложилось бы в его голове. Но я сдержался. Стал объяснять, что пытаюсь поймать агонизирующее движение. Хочу показать, как американская семья пытается правдиво говорить, преодолев жестокость условностей и ограничений. Когда я делаю лица, то хочу, чтобы меня понял любой тупоголовый зритель. Как хотел я добавить: такой, как ты. Но я, конечно, этого не сказал.