Русская поэзия Китая: Антология - Николай Алл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ИЗ КИТАЙСКОГО АЛЬБОМА
IВорота. Пес. Прочавкали подковы,И замер скрип смыкающихся створ…Какой глухой, какой средневековыйКитайский этот постоялый двор.
За ним — поля. Кумирня, кукуруза…А в стороне от глинобитных стен,На тонкой жерди, точно для антенн,Отрубленная голова хунхуза.
IIЯ проснулся в третьем часу,Ночь была глубока, как яма.Выли псы. И, внимая псу,Той звериной тоске упрямой, —
Сжалось сердце. Ему невмочь,Не под силу ни сон, ни бденье!..И плескалась о стекла ночьНебывалого наводненья.
IIIКожа черная с синевой.Лоб и щеки до глянца сухи.На открытых глазах егоКопошились желтые мухи…
Но угроза была у губ,В их извилистой нитке серой,И шептал любопытным труп:«Берегитесь!.. Пришла холера».
«Свою страну, страну судьбы лихой…»
Свою страну, страну судьбы лихой,Я вспоминаю лишь литературно:Какой-то Райский и какой-то Хорь;Саводников кладбищенские урны!
И Вера — восхитительный «Обрыв»,Бескрылая, утратившая силу.И может быть, ребенком полюбив.Еще я вспомню дьякона Ахиллу.
Конечно, список может быть длинней,Но суть не в нем: я думаю, робея, —В живой стране, в России этих дней,Нету меня родного, как в Бомбее!
Не получить мне с родины письмаС простым, коротким: «Возвращайся, милый!»Разрублена последняя тесьма.Ее концы разъединили — мили.
Не удивительно ли: страна —В песках пустыни, что легли за нами, —Как скользкая игла обронена,Потеряна, как драгоценный камень!
Уже печаль и та едва живет,Отчалил в синь ее безмолвный облак,И от страны, меня отвергшей, вот —Один пустой литературный облик.
ПЕРЕХОДЯ ГРАНИЦУ
Пусть дней немало вместе пройдено,Но вот — не нужен я и чужд,Ведь вы же женщина — о, Родина! —И следовательно, к чему ж.
Все то, что сердцем в злобе брошено,Что высказано сгоряча:Мы расстаемся по-хорошему,Чтоб никогда не докучать
Друг другу больше. Все, что нажито,Оставлю вам, долги простив, —Вам эти пастбища и пажити,А мне просторы и пути,
Да ваш язык. Не знаю лучшегоДля сквернословий и молитв,Он, изумительный, — от ТютчеваДо Маяковского велик.
Но комплименты здесь уместны ли,Лишь вежливость, лишь холодокУсмешки, — выдержка чудеснаяВот этих выверенных строк.
Иду. Над порослью — вечернееПустое небо цвета льда.И вот со вздохом облегчения:«Прощайте, знаю: навсегда!»
НОЧЬЮ
Я сегодня молодость оплакал,Спутнику ночному говоря:«Если и становится на якорьЮность, так непрочны якоря
У нее: не брать с собой посудуИ детей, завернутых в ватин…Молодость уходит отовсюду,Ничего с собой не захватив.
Верности насиженному месту,Жалости к нажитому добру —Нет у юных. Глупую невестуПозабудут и слезу утрут
Поутру. И выглянут в окошко.Станция. Решительный гудок.Хобот водокачки. Будка. Кошка.И сигнал прощания — платок.
Не тебе! Тебя никто не кличет.Слез тебе вослед — еще не льют:Молодость уходит за добычей,Покидая родину свою!..»
Спутник слушал, возражать готовый.Рассветало. Колокол заныл.И китайский ветер непутевыйПо пустому городу бродил.
ПРИКОСНОВЕНИЯ
Была похожа на тяжелый гробБольшая лодка, и китаец греб,И весла мерно погружались в воду…
И ночь висела, и была она,Беззвездная, безвыходно чернаИ обещала дождь и непогоду.
Слепой фонарь качался на корме —Живая точка в безысходной тьме,Дрожащий свет, беспомощный и нищий…
Крутились волны, и неслась река,И слышал я, как мчались облака,Как медленно поскрипывало днище.
И показалось мне, что не меняВ мерцании бессильного огняНа берег, на неведомую сушу —
Влечет гребец безмолвный, что ужеПо этой шаткой водяной межеНе человека он несет, а душу.
И, позабыв о злобе и борьбе,Я нежно помнил только о тебе,Оставленной, живущей в мире светлом.
И глаз касалась узкая ладонь,И вспыхивал и вздрагивал огонь,И пену с волн на борт бросало ветром…
Клинком звенящим сердце обнажив,Я, вздрагивая, понял, что я жив,И мига в жизни не было чудесней.
Фонарь кидал, шатаясь, в волны — медь…Я взял весло, мне захотелось петь,И я запел… И ветер вторил песне.
ПЯТЬ РУКОПОЖАТИЙ
Ты пришел ко мне проститься. Обнял.Заглянул в глаза, сказал: «Пора!»В наше время в возрасте подобномЕхали кадеты в юнкера.
Но не в Константиновское, милый,Едешь ты. Великий океанТысячами простирает милиДо лесов Канады, до полян
В тех лесах, до города большого,Где — окончен университет! —Потеряем мальчика родногоВ иностранце двадцати трех лет.
Кто осудит? Вологдам и БийскамВерность сердца стоит ли хранить?..Даже думать станешь по-английски,По-чужому плакать и любить.
Мы — не то! Куда б ни выгружалаБуря волчью костромскую рать,Все же нас и Дурову, пожалуй,В англичан не выдрессировать.
Пять рукопожатий за неделю,Разлетится столько юных стай!..…Мы — умрем, а молодняк поделятФранция, Америка, Китай.
ЛЕОНИД ЕЩИН
Ленька Ещин… Лишь под стихамиГромогласное — Леонид,Под газетными пустяками,От которых душа болит.
Да еще на кресте надгробном,Да еще в тех строках кривыхНа письме, от родной, должно быть,Не заставшей тебя в живых.
Был ты голым и был ты нищим,Никогда не берег себя,И о самое жизни днищеКолотила тобой судьба.
«Тында-рында!» — не трын-трава лиСердца, ведающего, что вотОтгуляли, отгоревали,Отшумел Ледяной поход!
Позабыли Татарск и Ачинск, —Городишки одной межи, —Как от взятия и до сдачиПроползала сквозь сутки жизнь.
Их домишкам — играть в молчанку.Не расскажут уже они,Как скакал генерала МолчановаМимо них адъютант Леонид.
Как был шумен постой квартирный,Как шутили, смеялись как,Если сводку оперативнуюПолучал командарм в стихах.
«Ай да Леня!» — И вот по глыбеБезнадежности побежитЛегкой трещиной — улыбка,И раскалывается гранит!
Так лучами цветок обрызган,Так туманом шевелит луна…«Тында-рында!» — И карта рискаВ диспозиции вновь сдана.
Докатились. Верней — докапалиЕдиницами: рота, взвод…И разбилась фаланга КаппеляО бетон крепостных высот.
Нет, не так! В тыловые топиУвязили такую сталь!Проиграли, продали, пропили,У винтовок молчат уста.
День осенний — глухую хмару —Вспоминаю: в порту пустом,Где последний японский «мару»,Леонид с вещевым мешком.
Оглянул голубые горыВзором влажным, как водоем:«Тында-рында! И этот город —Удивительный — отдаем…»
Спи спокойно, кротчайший Ленька,Чья-то очередь за тобой!..Пусть же снится тебе макленка,Утро, цепи и легкий бой.
«Ловкий ты, и хитрый ты…»
