Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы - Юрий Жуков

ния живописи. Этот необыкновенно дорогостоящий фестиваль, претенциозно названный «Творчество XX века», призван вызвать в сердцах французов священный трепет перед творениями «атлантического» искусства и убедить их в том, что они должны быть готовы отдать себя на заклание во имя победы «американской культуры» в мировом масштабе.

Ради подкрепления хилого, насквозь фальшивого формалистического американского искусства в программу фестиваля были включены произведения нескольких европейцев. Послушная пресса тут же восхитилась: какое глубокое идейное единство, какой замечательный, поистине атлантический сплав культуры Запада! Но маскировка эта никого не обманула. Французы быстро разгадали подлинную сущность этой американской ярмарки. В статье «Фестиваль НАТО» газета «Комба» написала

7 мая:

«Французские музыканты, в том числе самые великие, были забыты, видимо, потому, что их плохо знают в Алабаме, Айдахо и Нью–Йорке, а балет «Нью–Йорк–Сити» одержал верх над балетом нашей Оперы. Но национальную чувствительность еще можно было бы преодолеть, главное не в этом, а в том, что сия затея маскирует весьма специфическую цель».

Отметив, что организаторы этого «фестиваля» придали ему откровенную антисоветскую направленность, газета «Комба» поставила справедливый вопрос: «Почему не были приглашены на фестиваль брошенные в тюрьму соратники Белоянниса и друзья подвергнутых линчу в США негров? Фестиваль «Творчество XX века», отказавшись от своей претенциозной и неточной вывески, мог бы просто назвать себя фестивалем НАТО».

Любопытно, что именно в дни этого фестиваля «атлантической свободы культуры» в Париже был осуществлен ряд грубейших акций, показавших, чего стоит эта «свобода» на деле: французская полиция запретила показ в Салоне независимых художников картины, отображающей борьбу французского народа против восстановления гитлеровского вермахта под флагом «европейской армии»; префект парижской полиции запретил восстановление разрушенного гитлеровцами памятника Виктору Гюго под предлогом, будто статуя… «создала бы постоянную угрозу Уличному движению». В эти же дни разыгрались и

события, связанные с запрещением пьесы «Полковник Фостер признает себя виновным».

Премьера этой пьесы должна была состояться 8 мая, в канун Дня Победы над гитлеровской Германией. Полиция, зная, что пьеса Вайяна отнюдь не доставит удовольствия палачу Кореи генералу Риджуэю, который как раз в эти дни должен был появиться в Париже в качестве наместника Трумэна в Европе, лихорадочно искала повода для запрещения пьесы. Но в ней не было ничего, что выглядело бы как намек на подрыв существующего во Франции режима; запретить же пьесу лишь на том основании, что она не понравится американскому генералу, означало бы открыто признать, что французская Четвертая республика превращается в некое подобие американской колонии.

И вот тупые полицейские чинуши додумались до самого нелепого маневра, который только можно вообразить, — он сам по себе мог бы явиться темой для комедии. Накануне премьеры в театр «Амбигю» явилась посланная полицией комиссия… пожарников. Она заявила, что запрещает использование театрального здания ввиду того, что оно якобы не отвечает условиям противопожарной безопасности. Это нелепое и трусливое решение парижане встретили саркастическим смехом. «Годовщина Победы едва не стала фатальной для господина Байло, префекта полиции, — отметила 10 мая газета «Либерасьон», — ночью 8 мая он чуть не скончался внезапной смертью, убитый смехом».

Да, «смешное убивает», говорит французская поговорка. Однако Байло выжил, хотя он сам нанес собственному престижу сильнейший удар. Никто в Париже не мог принять всерьез запрещения, якобы продиктованного соображениями противопожарной безопасности: ведь не далее как накануне в здании театра, где должна была состояться премьера пьесы «Полковник Фостер признает себя виновным», шел другой спектакль, и для него здание театра считалось вполне пригодным. Виднейшие театральные деятели, самые различные общественные организации решительно протестовали против произвола «цензуры, которая не осмеливается назвать себя по имени», некоторые владельцы театров дали согласие на постановку пьесы Вайяна в принадлежащих им залах.

В то же время парижские рабочие решили выбить из- под ног у полиции всякую возможность упорствовать в своем нелепом запрещении. Электрики, плотники, рабочие всех специальностей буквально наводнили театр. Работая день и ночь, они в течение трех суток превратили это здание в форменную противопожарную крепость — ни одно театральное здание Парижа не могло сравниться отныне в этом отношении с театром «Амбигю». В результате повторная ревизия театрального здания экспертами из пожарной команды закончилась плачевно для префектуры полиции: самые придирчивые специалисты были вынуждены признать, что все предписания выполнены. В результате запрет с театрального здания был снят. Парижская общественность, бурно протестовавшая против этой насильственной произвольной меры, одержала победу — на 15 мая была назначена наконец премьера спектакля.

Всем было ясно, однако, что ревнители «атлантической свободы культуры», потерпев первое поражение, постараются отыграться в ближайшие же дни. Еженедельник «Обсерватер» предупреждал 16 мая: «Хитрый Байло использует другую уловку: в ходе первых же представлений несколько полицейских, переодетых в южнокорейцев или в американцев, смогут поднять шум, достаточно удобный, чтобы запретить представления, нарушающие общественное спокойствие. Это был бы легкий фокус, если бы не было слишком поздно: после первой грубой шутки эта никого больше не обманет».

Премьера пьесы, на которую были приглашены виднейшие театральные деятели, критики, писатели, прошла с огромным успехом. Публика высоко оценила как пьесу Вайяна, так и постановку Дакена и игру актеров. Перед зрителями предстала во всем ее напряжении драма Южной Кореи, истекающей кровью под гнетом американских захватчиков. Талантливый актер Пьер Ассо мастерски создал образ американского полковника Фостера, который прибыл в Корею с наивной верой в то, что будто бы он призван защищать в Корее безопасность США и демократические принципы. Вначале он произносит красивые фразы. «Мы не военные преступники, — говорит он лейтенанту Джимми Мак Аллену, докладывающему о том, что американские солдаты разграбили и сожгли несколько Деревень и истребили их жителей, — мы прибыли сюда,

чтобы защищать крестьян против коммунистов, а не для того, чтобы их убивать».

Фостер приказывает арестовать солдат–убийц, но Мак Аллен настаивает на своем: он уверяет полковника, что каждый крестьянин должен рассматриваться как возможный партизан и что позтому‑де истребление гражданского населения неизбежно.

Подумав, Фостер откладывает выполнение своего приказа. В дальнейшем же и он сам становится военным преступником, отдавая приказ об уничтожении города и об истреблении его жителей. В конце захваченный в плен корейскими партизанами американский полковник сгибается под тяжестью совершенных его армией и им самим преступлений и с горечью признает свою вину. Это признание звучит как тяжкий обвинительный приговор всей американской военщине и тому общественному строю, который ее породил.

Бурно аплодировал зал и замечательным образам корейских патриотов, ведущих самоотверженную борьбу против захватчиков и не жалеющих жизни в этой борьбе. С волнением вслушивались зрители в волнующий диалог коммуниста Мазана и патриотки Лиа за несколько минут до расстрела героя. О чем говорят они? О будущем. О том, как после победы над американскими захватчиками народ построит прекрасные новые города, дворцы культуры, парки. «Что передать друзьям?» — спрашивает Лиа. И Мазан, уходя на казнь, отвечает: «Скажи им, что нужно верить в счастье…»

Назавтра, как и следовало ожидать, буржуазная пресса вылила на пьесу Вайяна потоки грязи, но даже она не смогла отрицать того очевидного факта, что этот спектакль явился крупным событием в театральной жизни Парижа. Ряд деятелей театра наряду с этим признал выдающееся идейное значение спектакля. Так, драматург Морис Ростан заявил на страницах газеты «Комба»: «Ничто не может помешать мне аплодировать автору, который стремится обесчестить войну!»

Естественно, что в лагере поджигателей войны столь очевидный успех пьесы Вайяна вызвал пароксизм бешенства, и они решили использовать тот самый провокационный прием, о котором предупредил заранее еженедельник «Обсерватер»: на этот раз в атаку против культуры

были брошены уже не пожарные, а бандиты, выступавшие во взаимодействии с силами полиции.

Операция была организована следующим образом. Сигнал к атаке дала газета «Орор», опубликовавшая 16 мая открытый призыв к насилию в виде хулиганской передовой статьи своего редактора Лазурика. В тот же день вечером группа бандитов проникла в зал театра под видом зрителей и в середине второго акта по сигналу устремилась на сцену, атаковала актеров и забросала зал бомбами со слезоточивым газом. Одновременно другая часть банды, вооруженная американскими кастетами, дубинками и ножами, вступила в драку со зрителями. Группа налетчиков набросилась на находившегося во втором ярусе театра помощника режиссера Клода Сотэ и попыталась сбросить его вниз. Зрители отстояли Сотэ, но бандиты успели тяжело ранить его в лицо; помощника режиссера пришлось отвезти в больницу.