Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

— Это тайна для всех, — заговорщически сдвинув брови, улыбнулся барон. — Все шепчутся, шушукаются, никто ничего не знает, но французы подводят все новые и новые войска в Восточную Пруссию и Варшавское герцогство. Бонапарте в Данциге. Он-то наверняка знает, будет война или нет. Поскорее бы решилось — мочи уж нет пребывать в неизвестности и все время маршировать.

Докки встревожилась:

— Но если начнется война, не опасно ли находиться в Вильне?

— Думаю, опасно, — прямо сказал он. — Хотя здесь и стоит армия, но, ежели поблизости будет сражение… Вам лучше всего уехать отсюда, и чем скорее вы это сделаете, тем лучше. Хотя мне вас будет очень не хватать, Евдокия Васильевна, — Швайген склонился к ней и дотронулся до ее руки. — Все время нашего знакомства вы не расположены были выслушать меня, и я молчал. Но теперь, раз уж нам суждено расстаться, смею ли я надеяться…

Он сжал ее пальцы, держащие повод.

— О, барон, — Докки замялась, тщательно подбирая слова. — Я не могу… не могу подавать вам надежду…

Она чувствовала на себе цепкий взгляд Афанасьича, со стороны наблюдающего за ней и Швайгеном. Конечно, слуга догадывался, что происходит, да и сама ситуация была крайне неловкой и для нее, и для барона, перед скорым расставанием решившегося объясниться. Докки его было ужасно жалко, но она не знала, как смягчить свой отказ. А из его глаз исчезла всегдашняя улыбка.

— Я знаю, — он не отпускал ее руки. — Вы всегда были сдержанны и ни разу не дали мне повода думать, что испытываете ко мне большее чувство, нежели дружба. Но я хотел… Нет, не говорите! — воскликнул он, едва Докки попыталась что-то сказать. — Не вовремя и некстати затеял я этот разговор. Не стоило его начинать — ведь я заранее знал ответ. Простите меня…

Докки была растрогана. Свободной рукой она коснулась его руки, все сжимающей ее пальцы.

— Мне очень жаль, — мягко сказала она.

— Мне тоже, — Швайген хотел что-то добавить, но его перебили.

— Полковник, чем разводить амуры с дамами, не лучше ли заняться своими служебными обязанностями? — послышался резкий начальственный оклик.

Докки и барон, застигнутые врасплох, разом обернулись. Перед ними на дороге стояла группа верховых офицеров, среди которых находился генерал Палевский собственной персоной, чей возглас прервал столь деликатный разговор. Непринужденно развалившись в седле, он легко удерживал на месте своего нервно перебирающего ногами коня и смотрел искрящимися льдом глазами на смущенную от неожиданности парочку.

Швайген отпустил руку Докки, выпрямился и отдал честь Палевскому.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — сухо сказал он, бросил сумрачный взгляд на Докки, поклонился ей и поскакал по дороге, догоняя обоз.

Докки, возмущенная вмешательством Палевского, вспыхнула, бросила гневный взгляд на генерала и толкнула Дольку, направляя ее на еле различимую тропинку, ведущую через луг к рощице. Через несколько шагов она подняла кобылу в галоп и помчалась вперед, слыша сзади топот ног лошади Афанасьича, который ехал следом.

Щеки ее горели не столько от быстрой езды, сколько от злости на Палевского, который нарочно унизил Швайгена в ее присутствии, смутил ее саму и вообще вел себя крайне бесцеремонно.

Вдруг под копытами несущейся во весь опор лошади захлюпала вода. Обманчивая яркая зелень луга, как и предполагал Афанасьич, оказалась болотом. Докки растерянно посмотрела по сторонам и придержала послушную Дольку, которая тут же перешла на мелкую рысь.

— Не останавливайтесь! — скомандовал рядом до боли знакомый низкий голос.

Пока Докки оглядывалась на него, Палевский подхлестнул ее кобылу. Долька рванула во всю прыть и за несколько минут примчала свою всадницу в рощу. За ними под деревья въехал генерал и, перехватив кобылу за повод, остановил ее.

— Что вы себе позволяете?! — вспылила вконец разъяренная Докки.

Она поискала глазами Афанасьича, которого почему-то не было поблизости, и увидела его на дороге в обществе свиты Палевского.

— Я сам поехал за вами, — сказал генерал, перехватив ее недоуменный взгляд, брошенный на слугу. — Удирая от меня, вы въехали в болото.

— Я не удирала от вас! — процедила Докки. — Вы слишком много о себе возомнили!

— Еще как удирали, — заявил он. — После того, как я застал вас флиртующей со Швайгеном…

— Я с ним не флиртовала! — возмутилась она. — Мы просто разговаривали, когда появились вы и самым отвратительным образом вмешались в нашу беседу.

— Вы держались с ним за руки и улыбались ему так нежно, что, право…

— Это мое дело! — огрызнулась Докки, про себя вынужденная признать, что со стороны ее приватный разговор с бароном действительно мог выглядеть как нежное свидание. Но никто, и в первую очередь Палевский, не имел права ее за это осуждать.

— Вас совершенно не касается, с кем и как я общаюсь, — раздосадованно продолжила она.

— Очень даже касается, если это один из моих офицеров, — ответил он. Холод из его глаз не исчезал. Чувствовалось, что он не на шутку разозлился; хотя выражение его лица и голос были очень спокойны, но от этого его слова звучали еще зловеще. — Я не могу позволить своим командирам вместо несения службы волочиться за дамами.

— Он не волочился, — обиделась Докки. — Он всего лишь поздоровался со мной, проезжая мимо. Или офицеры во время исполнения своих обязанностей не имеют права приветствовать знакомых?

— Держа за руку и склоняясь так близко к вам? И что же — он сделал вам предложение руки и сердца или всего лишь клялся в вечной любви? — с язвительной ухмылкой поинтересовался Палевский.

— Вам этого никогда не узнать!

— Отчего же? — его насмешливый тон выводил Докки из себя. — Ежели в ближайшее время от него не последует рапорт с прошением о женитьбе, то речь шла о любви, которую мой полковник обещал вам… Навсегда?.. Или до начала боевых действий?..

— Вы не смеете так говорить! Барон Швайген — благородный человек!

— А это скоро выяснится. Только учтите, — Палевский наклонился к ней так близко, что Докки — как вчера в саду — почувствовала на себе его дыхание, — Швайген должен получить мое разрешение на женитьбу, но перед этим я должен буду рассмотреть не только материальное обеспечение этого брака, но и его пристойность. Что означает проверку доброй нравственности и благовоспитанности предполагаемой жены.

Она задохнулась от гнева. Ее рука вскинулась, намереваясь влепить ему пощечину за оскорбление, но он успел перехватить ее запястье. Глаза его сверкнули в кружевной тени деревьев, когда он в то же мгновение привлек утратившую самообладание Докки к себе и прижался губами к ее губам.